— Вотъ гдѣ вѣрнѣйшая-то простуда, — замѣтилъ Бравида и поднялъ воротникъ своей жакетки.

А тутъ усталость взяла свое, за нею голодъ, дурное расположеніе духа. Какъ на зло, трактира нигдѣ не было. Давала себя знать и малина, которой Экскурбанье и Бравида неумѣренно покушали и начинали за то расплачиваться. Даже Паскалонъ, этотъ ангелъ кротости, нагруженный не только хоругвью, но и киркой, и мѣшкомъ, и альпенштокомъ, которые были остальными малодушно свалены на его плечи, — даже Паскалонъ утратилъ свою веселость и уже не прыгалъ, какъ молодой легашъ. На одномъ изъ поворотовъ дороги, у крытаго моста, какіе строятся въ мѣстностяхъ большихъ снѣговъ, потрясающія завыванья рога чуть не оглушили нащихъ путниковъ.

— A!.. довольно!… довольно!…- заголосила доведенная до отчаянія делегація.

Молодецъ огромнаго роста, притаившійся на поворотѣ, выпустилъ длинную сосновую трубку, доходившую до земли и окавчивавшуюся какимъ-то ударнымъ ящикомъ, придававшимъ этому доисторическому инструменту зычность артиллерійскаго орудія.

— Спросите у него, не знаетъ ли онъ гдѣ по близости трактира? — обратился президентъ къ Экскурбанье, который, съ огромнымъ апломбомъ и маленькимъ словаремъ въ карманѣ, увѣрилъ всѣхъ, будто можетъ служить делегаціи переводчикомъ, когда она вступитъ въ нѣмецкую Швейцарію. Но прежде чѣмъ тотъ успѣлъ вынуть свой словарь, трубачъ отвѣтилъ по-французски:

— Трактиръ, господа? Здѣсь есть близехонько… трактиръ Вѣрной Серны. Если угодно, я провожу васъ.

Дорбгой онъ сообщилъ имъ, что долго жилъ въ Парижѣ и былъ посыльнымъ коммиссіонеромъ на углу улицы Вивьенъ.

"Тоже изъ компанейскихъ, чортъ его возьми!" — подумалъ Тартаренъ, но ничего не сказалъ своимъ спутникамъ. Коллега Бонпара оказался для нихъ очень полезнымъ человѣкомъ, такъ какъ, несмотря на французскую вывѣску, обыватели трактира Вѣрной Серны говорили только на отвратительномъ мѣстномъ нѣмецкомъ нарѣчіи.

Скоро тарасконская делегація подкрѣпила свои силы яичницею съ картофелемъ; съ сытостью вернулись бодрость и веселость, столь же необходимая южанину, какъ солнце его родины. Покушали основательно и здорово выпили. Послѣ нескончаемыхъ тостовъ за президента и его будущіе подвиги, Тартаренъ, заинтересованный вывѣской трактира съ самаго прихода, спросилъ у трубача:

— Такъ, стало быть, здѣсь еще водятся серны?… А я думалъ, что ихъ уже нѣтъ въ Швейцаріи.

— Не много, конечно, а, все-таки, есть еще, — отвѣтилъ тотъ. — Коли хотите посмотрѣть, это можно устроить.

— Ему не посмотрѣть, а пострѣлять ихъ хочется! — вступился Паскалонъ. — Нашъ президентъ бьетъ безъ промаха.

Тартаренъ высказалъ сожалѣніе, что не захватилъ съ собою карабина.

— А вотъ я поговорю съ хозяиномъ.

Оказалось, что хозяинъ былъ въ свое время охотникомъ за дикими козами; онъ предложилъ свое ружье, порохъ, пули и даже согласился проводить путешественниковъ въ такія мѣста, гдѣ водятся серны.

— Идемъ! — сказалъ Тартаренъ, который не прочь былъ доставить тарасконскимъ альпинистамъ удовольствіе блеснуть ловкостью своего президента. Конечно, это опять маленькая задержка; ну, да Юнгфрау можетъ подождать, — дойдетъ и до нея очередь!…

Выйдя изъ трактира чернымъ ходомъ, путешественники миновали садикъ, размѣрами не больше цвѣтника начальника желѣзнодорожной станціи, и очутились въ дикомъ горномъ ущельѣ, заросшемъ соснякомъ и терновникомъ. Трактирщикъ пошелъ впередъ; его фигура мелькала уже на высокихъ стремнинахъ. Тарасконцы видѣли, какъ онъ машетъ руками и бросаетъ камни, — ясно, выпугиваетъ дикихъ козъ. Съ величайшимъ трудомъ стали они взбираться за нимъ по скалистымъ крутизнамъ, почти совсѣмъ недоступнымъ для людей, плотно пообѣдавшихъ и столь мало привычныхъ къ горамъ, какъ наши добрые тарасконскіе альпинисты. Къ тому же, въ тяжеломъ воздухѣ чувствовалась близость грозы, — темныя облака медленно ползли: по вершинамъ горъ надъ самыми ихъ головами.

— Boufre! — стоналъ Бравида.

Экскурбанье рычалъ:

— Outre!…

Самъ кроткій Паскалонъ чуть ли не готовъ былъ ругнуться. Но вотъ проводникъ махнулъ рукой, давая имъ знакъ молчать и не двигаться.

— Съ оружіемъ въ рукахъ не разговариваютъ, — строго проговорилъ Тартаренъ изъ Тараскона, упуская изъ вида, что оружіето было только у него въ рукахъ.

Всѣ остановились и затаили дыханіе. Вдругъ Паскалонъ крикнулъ:

— Э, серна… вонъ, э!…

Въ ста метрахъ надъ ними, на краю скалы, дѣйствительно стояла серна съ прямыми рожками, точно выточенная изъ сѣраго дерева, и смотрѣла на нихъ безъ малѣйшихъ признаковъ страха. Тартаренъ, по своему обыкновенію, не спѣша, поднялъ ружье, прицѣлился… Серна исчезла.

— Это все вы, — обратился Бравида къ Паскалону. — Вы зачѣмъ свиснули?… Вотъ и спугнули.

— Я?… Я не свисталъ.

— Такъ это Спиридонъ.

— И не думалъ.

Между тѣмъ, всѣ явственно слышали рѣзкій и продолжительный свистъ. Президентъ прекратилъ пререканіе, разъяснивши, что серны, при видѣ опасности, издаютъ рѣзкій свистъ ноздрями. Дока этотъ Тартаренъ, знатокъ до тонкости охоты за дикими козами, да и всѣхъ другихъ охотъ. По зову проводника, они снова пустились въ путь. Подъемъ становился все труднѣе, скалы все круче и обрывистѣе. Тартаренъ шелъ передомъ, оборачиваясь безпрестанно назадъ, чтобы помочь делегатамъ, протянуть имъ руку или свой карабинъ.

— Руку, руку, пожалуйста, — просилъ добрякъ Бравида, очень боявшійся заряженныхъ ружей.

Проводникъ подалъ опять знакъ, путники опять остановились, глядя по верхамъ.

— Мнѣ капля дождя на носъ капнула, — проговорилъ капитанъ тревожно.

Въ то же время послышался глухой раскатъ грома, заглушенный отчаяннымъ воплемъ Экскурбанье:

— Береги, береги, Тартаренъ!

Серна проскочила близехонько отъ нихъ, но только мелькнула, перепрыгнувъ рытвину такъ быстро, что Тартаренъ не успѣлъ приложиться. Быстрота прыжка не помѣшала имъ, однако же, разслышать продолжительный свистъ ея ноздрей.

— Ну, да я же до тебя, все-таки, доберусь! — сказалъ президентъ, но делегаты начали протестовать. Экскурбанье даже обозлился и спросилъ его, не поклялся ли онъ ихъ доканать насмерть.

— До-орого-ой мой! — замычалъ Паскалонъ. — Я слыхалъ, будто серна, доведенная до отчаянія, кидается на охотника и становится опасною.

— Такъ не станемъ доводить ее до отчаянія, — проговорилъ Бравида, грозно надвигая фуражку.

Тартаренъ назвалъ ихъ мокрыми курицами. И вдругъ, въ самый разгаръ ссоры, ихъ скрылъ другъ отъ друга сплошной теплый ливень, сквозь который они напрасно искали другъ друга и перекликались.

— Э! Тартаренъ.

— Гдѣ вы, Пласидъ?

— До-орогоой!…

— Хладнокровіе… Прежде всего, хладнокровіе!

Произошла настоящая паника. Порывъ вѣтра разорвалъ тучу, какъ клочья газа, изъ которыхъ зигзагами блеснула молнія съ оглушающимъ трескомъ подъ ногами путешественниковъ.

— Фуражка… моя фуражка! — вопилъ Спиридонъ, хватаясь за открытую голову, накоторой волосы поднялись дыбомъ и трещали электрическими исирами.

Наши пріятели были въ центрѣ грозы, въ самой кузницѣ Вулкана. Бравида первый пустился бѣжать, что было силы, за нимъ кинулись и остальные члены делегаціи. Ихъ, однако же, тотчасъ же остановилъ крикъ предусмотрительнаго П. А. K.:

— Несчастные… берегитесь молніи!…

Впрочемъ, и помимо дѣйствительной опасности, указанной Тартареномъ, бѣгство было физически невозможно по крутымъ, изрытымъ скатамъ, превращеннымъ ливнемъ въ стремительные потоки и водопады. Обратный путь былъ, поистинѣ, скорбнымъ путемъ шагъ за шагомъ подъ проливнымъ дождемъ, среди короткихъ молній, сопровождаемыхъ взрывами грома. Паскалонъ крестился и вслухъ призывалъ на помощь, по-тарасконски, "святую Марту и святую Елену, святую Марію Магдалину"; Экскурбанье ругался, а Бравида, шедшій въ арріергардѣ, тревожно оглядывался и говорилъ:

— Что тамъ еще за чертовщина позади насъ дѣлается?… Свищетъ, скачетъ, потомъ останавливается…

Мысль о разсвирѣпѣвшей сернѣ, кидающейся на охотника, не выходила изъ головы стараго воина. Потихоньку, чтобы не испугать товарищей, онъ сообщилъ Тартарену о своихъ опасеніяхъ. Тотъ храбро занялъ его мѣсто въ аріерргардѣ и, промокшій до костей, шелъ съ гордо поднятою головой, съ выраженіемъ нѣмой отваги, вызываемой неизбѣжностью опасности. Но на то, когда они вернулись въ трактиръ, когда онъ увидалъ, какъ дорогіе его сердцу альпинисты выжимаютъ свои одѣянія, сушатъ ихъ и сами сушатся передъ огромнымъ каминомъ въ комнатѣ перваго этажа, потягивая носомъ сладкій ароматъ заказаннаго грога, — тогда президентъ почувствовалъ дрожь, сильно поблѣднѣлъ и объявилъ: