Через несколько дней после смерти бабушки дети Лори сидели дома одни. Отец ушел в министерство, а няня — на рынок, как всегда, заперев их на двойной поворот ключа, ибо Сильванира и теперь боялась Парижа не меньше, чем в день приезда, искренне веря, что в столице рыщет шайка воров, которая крадет детей, делает из них ярмарочных фокусников, уличных арфистов и даже — подумать страшно! — печет из них горячие пирожки. Поэтому, оставляя дома Мориса и Фанни, она каждый раз строго-настрого наказывала им, точно коза в детской сказке своим козлятам: «Запритесь хорошенько и никому не отворяйте двери, никому, кроме Ромена».

Ромен, таинственный человек с корзиной, который так интересовал бедную бабушку, прибыл из Алжира вслед за семьей Лори, задержавшись всего на несколько дней, чтобы сдать должность в супрефектуре своему преемнику; он служил там привратником и садовником, исполняя сверх того обязанности кучера, дворецкого и мужа Сильваниры — о последнем, впрочем, и говорить-то не стоило. Беррийка с большим трудом согласилась на этот брак. После злополучного приключения в Бурже ее не мог бы соблазнить и писаный красавец, не то что неказистый коротыш Ромен, на голову ниже ее ростом, «мозгляк», с кашей во рту, да еще желтый, как яичница на постном масле; такой загар он приобрел под солнцем Сенегала, где, уйдя с морской службы, работал садовником у губернатора.

Но хозяева Сильваниры уговаривали ее выйти за него замуж. Да и сам Ромен уж такой был славный, услужливый, мастер на все руки, подбирал такие роскошные букеты, выдумывал такие забавы для детей, а главное, до того умильно пялил на нее глаза, что в конце концов, испробовав все отговорки, даже покаявшись в грехе с артиллеристом, Сильванира сдалась:

— Ну уж ладно, Ромен, будь по-вашему… Только не пойму, с чего бы это? — Пожимая пышными плечами, она удивленно добавила: — Чего это вам в голову взбрело?..

В ответ Ромен что-то пылко и невнятно забормотал — не то клятвы в вечной любви, не то угрозы жестоко отомстить артиллеристам, «разрази их гром». Это была его любимая поговорка: «Разрази меня гром!», от которой ничто не могло его отучить, крик души, выражавший все его сокровенные чувства. Когда адмиралу Женульи[6] каким-то чудом удалось спасти его от военного суда и когда г-жа Лори, хозяйка Сильваниры, уговорила ее выйти за него замуж, Ромен благодарил их одними и теми же словами: «Разрази меня гром, ваше превосходительство!.. Разрази меня гром, сударыня!..» — выражая этим самую горячую признательность.

Поженившись, они продолжали жить по-прежнему: служанка работала в доме у хозяев, Ромен — в саду и во дворе, всегда врозь. По ночам Сильванира ходила за больной, потом, после отъезда госпожи, спала наверху, в детской, а бедный муж томился в одиночестве на широкой казенной кровати в каморке привратника. После нескольких месяцев этого сурового режима, едва скрашенных редкими сладостными часами, на семью Лори обрушилось несчастье, и хозяин приказал Сильванире привезти в Париж Мориса и Фанни.

— А я-то как же? — спросил Ромен, упаковывая вещи.

— Уж ты как хочешь, горемычный ты мой… А мне надо ехать, ничего не поделаешь.

Чего он хотел, черт подери? Жить вместе, никогда не разлучаться с женой! Сильванира посулила, что в Париже г-н Лори возьмет их обоих к себе и они заживут по-семейному, а потому Ромен без всякого сожаления отказался от своей должности в Шершеле.

Но когда он добрался до улицы Валь-де-Грас и служанка красноречивым жестом указала ему на детей, на убогую комнату, на груду пустых ящиков, бедняга только и мог пробормотать: «Разрази меня гром, женушка!..» Сразу видно, какие дела, где уж тут зажить по-семейному! Не понадобится здесь ни кучер, ни садовник, ни дворецкий.

— Нам достаточно пока одной Сильваниры… — с величественным видом объявил г-н Лори и посоветовал Ромену подыскать себе место на стороне — временно, разумеется, ибо скоро их положение изменится к лучшему.

Си льванира уверяла, что в Париже так принято: мужья с женами часто живут врозь, служа в разных домах; право же, чем реже встречаешься, тем крепче любишь Друг друга. Она так хороша была в своем пышном белом чепце, так ласково, так широко улыбалась, утешая мужа!

— Ну уж ладно, подыщу себе место, — вздохнул Ромен. И надо сказать, он гораздо скорее сумел устроиться, чем его хозяин.

Стоило ему спуститься на берега Сены, потолкаться там среди бедного люда, промышляющего на реке, и он мог выбрать любую работу — грузчика, носильщика, шлюзового мастера или подручного на прачечном плоту. В конце концов он поступил на шлюз у Монетного двора, по муниципальному ведомству, ибо по примеру г-на Лори питал пристрастие к административным должностям. Работа была тяжелая и отнимала много времени, но, как только ему удавалось вырваться, Ромен прибегал на улицу Валь-де-Грас и всякий раз с каким-нибудь гостинцем в корзине; он тащил все, что мог раздобыть на шлюзе, — то несколько поленьев с плота, размокших от долгого плаванья в Сене, то меру яблок, то пачку кофе. Подарки он носил Сильванире, но угощалась ими вся семья. Частенько в корзине оказывался топленый жир, кусок говядины и прочие съестные припасы, не имеющие никакого отношения к реке.

С некоторых пор посещения Ромена стали реже. Его перевели старшим смотрителем на шлюз Пти-Пор в трех милях от Парижа: сто франков в месяц при даровом освещении, казенных дровах, да еще домик на берегу реки с садом для цветов и овощей. Чего же лучше?.. Однако он ни за что бы не согласился переехать в такую даль, расстаться с Сильванирой, если б она сама этого не потребовала. Скоро настанет весна, тогда она приедет навестить его с детьми, проведет здесь несколько дней. Это заменит ребятишкам деревню. Как знать, может, со временем она и совсем сюда переселится: Сильванира не пожелала объясниться точнее. Ромен, одурев от радости, тут же согласился поступить на шлюз, хотя теперь ему удавалось навещать жену лишь изредка, совсем ненадолго, между двумя поездами.

Дети знали твердо: кроме Ромена, никого в дом не пускать; няня строго запретила отпирать двери. Но бед- fibre сиротки из Алжира, выросшие на вольном воздухе, гак долго томились в душной, убогой комнате за спущенными жалюзи, что, оставшись одни, настежь растворяли окно на улицу; наивным малышам и в голову не приходило, что к ним могут залезть через окно. Да и чего бояться на тихой улице, где только кошки дремлют на солнышке да голуби гуляют по мостовой, разрывая розовыми лапками землю между камнями? К тому же теперь и комнату не стыдно показать: здесь есть кровати, стулья, шкаф, даже полки для книг и папок.

Старую мебель Сильванира расколола на дрова, оставив лишь два-три ящика, из которых будущий моряк мастерил себе парусники и гребные суда. Это был его излюбленный способ готовиться в Морское училище. Еще в детстве мальчик научился у Ромена строить кораблики, и отец видел в этом пристрастии явную склонность к морскому делу. Когда на званых вечерах в доме супрефекта детей приводили в залу, Лори-Дюфрен имел обыкновение с гордостью представлять сынишку гостям: «А вот и наш будущий моряк!» — или спрашивать громким голосом: «Ну как дела, ученик «Борда»?..»

Первое время мальчик был в восторге от славной профессии моряка, видя, с какой почтительной завистью смотрят на него товарищи, и особенно от морской фуражки, подаренной ему по настоянию матери. Потом, когда начались серьезные занятия, он обнаружил, что геометрия и тригонометрия так же мало его увлекают, как и опасные кругосветные путешествия, но ему уже создали репутацию, все называли его моряком, и он не смел протестовать. С той поры жизнь его была отравлена. Под вечной угрозой «Борда», которым все прожужжали ему уши, мальчик стал каким-то пришибленным, отупевшим, жалким; нос его стал еще длиннее, оттого что постоянно склонялся над трудными, непонятными уравнениями, планами, чертежами, геометрическими фигурами в толстых учебниках. Будущего гардемарина ужасало огромное количество знаний, необходимых для поступления в Морское училище, но еще больше пугала мысль, что его все-таки могут туда принять.