Это они тоже нашей полиции доверили – усмирение. Одного из трех сотен каждый год – вынь да положь. Где полиция и сама знает, кого взять, где – жребий кидают. Говорят, что и плохие гены лет двадцать как в крематории выбраковывают.

Папа говорит, что мы как муравьи стали, или как пчелы. Каждый – отвечает за свою маленькую работу. Кому-то летать придется, кому-то активировать, а кому и умирать – пока время не пришло. Это тоже как работа такая, папа сказал, – умирать.

Там много хороших людей, в полиции. Иногда и им попадает. Кураторы ведь умные. Они еще доносы очень любят. Особенно на полицию. Они считают, что в полиции тоже – трое из сотни их не любят. Поэтому у нас есть такие люди, которые им про плохих полицейских рассказывают, про тех, что их не любят. И в тот же крематорий…

Главное, чтобы кураторы были довольны и спокойны. Когда они спокойны – то и хорошо. А то вот говорят итальянцы очень горячий народ были, никому не хотели подчиняться…, так весь полуостров теперь под водой. Чуть-чуть его придавили вниз.

Да, я много знаю. И сказок про прошлое, и вообще. Меня мама учит. У нас только родители учат – это разрешено. Мама меня и читать, и писать. Сказки, конечно, она не любит рассказывать, – это больше сказочника дело. Но зато она меня научила, что если светлячков в банку посадить побольше – то они еще почти час в темноте будут светиться. У нас много светлячков, под городом. Потому что ни у кого времени не хватает туда попасть.

А если сверчка найти и посадить в тихий угол, лучше за батарею куда-нибудь, то он и в городе жить будет. Этому меня тоже мама научила. У меня такой почти год в спальне жил. Тихонечко жил – не шумел. Стрекотал, только если я попрошу, понимающий был сверчок. Потом делся куда-то.

Мама у меня вообще умная и много вещей знает, о которых я и не догадываюсь. Только добрая слишком, папа говорит. Папа говорит, что нельзя нам такими быть, добрыми. Пока нельзя.

А я думаю, что можно. Иначе как? Мы можем и с крыльями быть, и мозгами переделанными, и в крематорий послушно строиться – но без доброты мы не сможем. Я так считаю. Когда-нибудь, может и не сейчас, тут папа прав, она нам очень понадобиться, доброта. Чтобы кураторов пожалеть, хотя бы.

Счетчики сказали, что конец лета – идеальное время. Конец лета через семьдесят лет после прихода кураторов. Счетчики посчитали, что у нас есть целых пятнадцать процентов шансов на победу. Потом меньше будет, до – тоже рано.

Мне счетчиков больше всего жалко, даже больше, чем полицейских. Я то верю, что мы победим. Мне считать не надо – я просто верю, и все. А они верят в свои пятнадцать процентов, потому что так их разогнали – считать. Плохо им сейчас, наверное, думать, что у нас есть восемьдесят пять процентов на полное уничтожение. Тяжко так жить.

А мне легко. Победим мы, пчелки всегда побеждают. И муравьи – тоже живучие. Как их одолеть, они же все заодно? Как и мы. Меня активируют. Обряд за обрядом.

С утра – мама поставила мне маленький укол. После завтрака – папа сделал мне красивую татуировку на шее, такую крошечную зеленую змейку. Что-то еще было, когда я на завод заходил, хотя я и не почувствовал. Просто сказали – обязательно пройти через определенную дверь. Там пройдет обряд облучения.

Сейчас ко мне незнакомый парень подошел, почти у дома. Показал ладонь и сказал, что порезался.

Это тоже обряд – вроде как последний. Обряд активации крови. Я знал, что делать. Сжал ладонь, в которой была спрятана колючка. Было совсем не больно. Взял его руку в свою. Сказал:

– Ничего страшного, скоро заживет. И пожал ему руку. Кровь смешалась с кровью.

Реакция началась сразу, парень еще за угол не завернул. Теперь моя кровь скоро станет взрывчаткой. Очень мощной. Настолько мощной, что сможет пробить броню у антигравов корабля кураторов. Я сразу почувствовал сонливость. Мне говорили, что так и будет. Хорошо, что я был рядом с домом. Осталось только зайти и лечь в кровать.

Завтра я проснусь с крыльями, белыми-белыми, как облака на небе. Прыгну с подоконника, взлечу вверх. Быстро, что есть силы, полечу к кораблю.

Как только я буду поближе к двигателям, кто-то, наблюдающий за белым перышком в небе с земли, нажмет на зеленую змейку у себя на шее. И корабль кураторов упадет вниз.

И четыре миллиарда муравьев пойдут на штурм. Четыре миллиарда жал ужалят.

Активаторы будут заряжать оружие. Спороносцы – окутывать корабли огромными вьюнами, чтобы кураторы не смогли взлететь никогда. Взрыватели, с такой же кровью, как и у меня – пойдут к шлюзам, пробивать проходы. Вслед за ними пойдут броненосцы, которые сейчас тоже спят, обрастая пластинами брони из плоти. Пилоты вспомнят свои сны и поднимут истребители на орбиту.

И лишь потом, вслед за разогнанными, двинутся остальные, с энергетическими винтовками, ножами и камнями. Мне хочется всего двух вещей.

Мне хочется, чтобы после того, как мы победим, люди остались добры к этой вселенной.

И еще мне хочется, чтобы завтра я увидел в небе еще хоть одни белые крылья. Чтобы мы летели вверх вместе. Это должно быть так красиво. Особенно, если облака… С этими мыслями я уснул. И этим сном окончилось лето две тысячи семьдесят восьмого года.