А новому императору — Александру — Михайловский замок был не нужен. Его вполне устраивал Зимний дворец. Он тут же приказал свернуть все гобелены, упаковать статуи и вернулся в старое, обжитое место. Так и остался стоять Михайловский замок мрачным памятником деспотизма и самодурства. И что с ним делать, никто не знал. Он переходил из рук в руки — одно время даже служил гостиницей для мусульманских купцов, — а потом Николай Первый распорядился передать его военно-инженерному ведомству и впредь именовать Инженерным. В нем и разместились Николаевская военно-инженерная академия и училище.

Что-то тускло отсвечивает в темноте, что-то отделяется от стены. Ах нет, это остатки былой роскоши — мраморные наличники дверей, зеркала, фигуры барельефов. Чего же бояться юнкеру первого взвода второй роты Петру Острякову? За плечами у него винтовка, и другие дежурные тоже не спят. Достойна ли будущего офицера русской армии сама мысль о существовании привидений? Но ночь так темна, а в замке столько неизвестных подземных ходов — и тень убитого императора, может быть, бродит по ним. Чтоб успокоиться, дежурный открыл дверь в спальню своей роты. И замер от ужаса…

Фигура в белом копошилась возле одной из кроватей. Вот оно, привидение, проникшее тайным подземным ходом, блуждает среди спящих!.. Но дежурный обязан охранять покой остальных, а в случае опасности бить тревогу. Из царства ли теней явилась эта фигура, или она живой человек — ей не поздоровится. Сорвав с плеча винтовку, Остряков медленно приближался. Привидение выпрямилось. Лицо его осветила луна. Остряков увидел не пустые глазницы и не оскаленные зубы. Четко очерченный профиль, прямой нос, чуть покатый лоб. Да это же сосед по спальной комнате Михаил Бонч-Бруевич в одном белье ищет что-то под кроватью. Винтовка выпала из рук Острякова, громко ударившись прикладом об пол. Звук этот вернул дежурного к действительности; он быстро огляделся по сторонам. Все спят по-прежнему; только один привстал на кровати и тут же повалился обратно.

— Бонч, — прошептал дежурный, — вы что, с ума сошли?

— Тихо! — Бонч-Бруевич приложил палец к губам. — Ваше появление очень кстати. Берите-ка ящик да тащите в умывальную комнату. Там поставите на стол, где мы пуговицы кирпичом чистим.

Он с трудом вытащил из-под кровати какой-то ящик, поднял. Остряков машинально подставил руки — и присел под тяжестью ящика. Бонч-Бруевич повернул его лицом к дзери.

«Опять я делаю то, что хочет Бонч. И не приказывает — а не подчиниться будто бы нельзя. Чем он берет: улыбкой, легкостью, независимостью суждений, стремлением во всем разобраться самостоятельно? Непонятно, — думал Остряков, прижав ящик к животу, медленно шагая по коридору. — И ведь, кроме неприятностей, ничего не ждет».

А Бонч-Бруевич чувствовал себя весьма уверенно. У него и мысли не возникало о том, что он совершает нечто предосудительное. Кому, в самом деле, может не понравиться научный эксперимент. Взяв какие-то предметы, разложенные на кровати, вдев босые ноги в сапоги, не накинув ничего поверх белья, он легкими шагами мчался по коридору, опередив тяжело ступавшего Острякова.

— Бонч, — жалобно произнес тот, — ведь сейчас спать полагается.

— Тащите осторожней, — невозмутимо ответил Бонч-Бруевич, — а то они у вас в руках развалиться могут. Там аккумуляторы. Ставьте их под зарядку.

— Сейчас дежурный офицер придет, и нас обоих выгонят из училища.

— Ничего, он уже сделал свой обход. Зато профессор Лебединский получит объяснение того, что собой представляет электрическая искра.

Остряков только тяжело вздохнул. Так и есть — этот выдумщик захотел теперь найти объяснение того, чего не знает сам профессор Лебединский.

Курс физики начался в училище несколько месяцев назад. Невысокий человек, одетый в штатское, — профессор Владимир Константинович Лебединский — взошел на кафедру и принялся излагать законы механики. Бонч-Бруевич слушал, записывал, но ничего, что можно было бы проверить, чем стоило бы заняться, не находил. Великие классики — Ньютон, Галилей и другие — хорошо потрудились еще несколько столетий назад. К стройному зданию механики, воздвигнутому ими, трудно добавить что-либо. А ставить опыты для того, чтобы лишний раз подтвердить давно открытую и многократно проверенную истину, вряд ли интересно. Но все переменилось, когда профессор Лебединский перешел к электротехнике.

Похоже, другой человек стал появляться на кафедре — взволнованный голос, собственный интерес к опытам, — как будто он сам еще не все знает до конца, старается разобраться, не только учит, но и учится. И не скрывает своего восторга. Совершенно новая область познания!.. Чуть ли не каждый год фундаментальные открытия!.. Электромагнетизм, индукция, электромагнитные волны, не видимые глазом, но такие реальные, получившие уже сегодня великолепное техническое применение. Электромоторы — маленькие, компактные — везде и всюду заменяют громоздкие паровые машины, вторгаются туда, где эти машины никогда бы не удалось использовать, А изобретение последних десятилетий — радио! Связь без проводов на неограниченное расстояние — разве не чудо, но на абсолютно материальной основе. Об электротехнике можно рассказывать только с воодушевлением. И только очень черствый человек не испытает того же.

Накануне этой странной ночи Лебединский вообще пришел одетый как на праздник.

— Этой лекции я ждал давно, — объявил он, внимательно оглядывая притихших юнкеров, — Сегодня речь пойдет об очень важном явлении, природа которого еще не раскрыта, — об электрической искре.

Медленными, почти торжественными движениями профессор укрепил на кафедре стойку с двумя электродами, подал знак ассистенту. Тот включил рубильник. Между электродами с треском проскочила большая синяя искра.

— Ну и что, — спокойно заметил кто-то из слушающих. — Обыкновенная вольтова дуга.

— Ошибаетесь, — профессор предостерегающе поднял палец. — Вольтова дуга — это лишь частный случай электрической искры — явления гораздо более обширного. В природе искры очень много сложного и непонятного. Вот смотрите…

Сигнал ассистенту, электроды освещаются ультрафиолетовыми лучами, искра становится мощней и ярче. Слабее освещенность — слабее искра. Как будто бы все ясно и понятно.

— Но может получиться и совсем обратный эффект! — драматически восклицает профессор, слегка перемещает электроды.

И юнкера с изумлением наблюдают, как слабый свет усиливает искру, а мощный, наоборот, гасит.

— Это явление, — говорит профессор, — первым заметил я. Во всяком случае, никаких ссылок на что-либо похожее в научной литературе мне встречать не приходилось. Электрическая искра используется в только что появившихся аппаратах — радиопередатчиках — для возбуждения колебаний. У радиотехники огромное будущее, и поэтому все, что связано с электрической искрой, заслуживает самого пристального внимания. Я назвал открытое мной явление «эффектом Лебединского». Должен сказать, что объяснить его пока что трудно.

Бонч-Бруевич, вопреки всем правилам поведения в военном училище, немедленно вскочил с места.

— Разрешите вопрос, господин профессор? Кому трудно объяснить — нам или вообще?

— И вам, и вообще, — ответил профессор. Громко и пронзительно зазвучал в коридоре горн.

Занятия окончены. Юнкера один за другим выходили из класса. Бонч-Бруевич как бы утратил свою обычную живость, взгляд его стал задумчивым.

— Не обращай внимания, — говорили друзья, полагая, что он обижен ответом профессора.

Бонч-Бруевич молчал.

И только теперь Остряков понял, что задумал этот сумасброд. Открыть природу электрической искры и объяснить ее профессору Лебединскому. Ну и ну!.. Как назвать такое намерение — смелым, дерзким, самонадеянным? Бонч-Бруевич или безумец, или человек незаурядный. Иначе ему и в голову бы не пришла мысль о такой проделке.