— А вот сам! — запротестовал Яша. — Мне отец подарил гальваническую мастерскую и показал, как делать гербарий. Надо сначала получить восковой отпечаток настоящего листа, покрыть его графитом и подвесить в ванну.

— А в ванне что?

— Медный купорос и серная кислота. Медь будет осаждаться на отпечатке, вот и получится лист.

— А графит зачем?

— Чтоб ток проводил. Это меня отец научил. Мы с ним еще скульптуры зверей будем делать. Он все умеет. Телеграфную линию Хабаровск — Владивосток прокладывал, теперь строит мол в Кронштадте.

— Подумаешь, гальваническая мастерская! Мне отец скоро ружье купит…

— А мне — лошадь с коляской.

— А мы за границу поедем.

Яша знал: мальчишки не врут. Дом, расположенный в одном из лучших районов Петербурга — на Каменноостровском проспекте, — населен богатыми людьми. Ну и пусть! Разве можно сравнить готовую вещь с той, что сделана собственными руками? Коробку принесли из магазина; развернул ее — вот и все. А тут надо долгими часами готовить электролит, восковой состав; не дыша, осторожно, чтобы получить однородный слой, наносить мягкой кисточкой графитную пудру.

Всём отцы дарят подарки, но Модест Васильевич Гаккель дома перестает быть полковником инженерных войск, он становится как бы товарищем, с таким же волнением ожидающим, когда первый отпечаток покроется медью.

— А меня зато отец в Кронштадт возьмет. Посмотреть на портовые работы.

— Подумаешь!

Яков побледнел, сжал кулаки.

— Яша! — раздался звучный голос. Во двор входил коренастый человек в военной форме.

Отец! Яков бросился к нему.

— Папа, они не верят, что мы с тобой поедем в Кронштадт…

— Во-первых, никогда не жалуйся на своих друзей, — сказал Модест Васильевич, — во-вторых, зачем же доказывать на словах — пусть едут вместе с нами.

— Прямо сейчас?

— Ну разумеется.

Мальчишки, услышавшие разговор, приуныли. «Нас не отпустят», — зазвучали тоскливые голоса. «Скажите — со мной», — улыбнулся Модест Васильевич.

Мальчишки разбежались по своим квартирам. Через пять минут небольшая компания выходила из ворот. «Тпру!» — закричал проезжавший мимо извозчик. «К пристани, на Восьмую линию, — сказал Модест Васильевич, повернулся к мальчикам. — А ну, залезайте».

Пароход «Луч» медленно разворачивался. Уходили назад военные суда, набережная Васильевского острова, массивное, с двенадцатиколонным огромным портиком здание Горного института. Был ясный день ранней осени.

— Мы с вами поедем по Морскому каналу, — сказал Модест Васильевич. — Он прорыт с Гутуевского острова в устье Невы, а потом идет по Финскому заливу. Это удивительное сооружение — канал на дне моря. О нем мечтал еще Петр Великий, а закончилась его постройка только год назад — в 1883 году. Что видно справа по борту?

— Полоса земли, обложенная камнем, — ответил Яша, — четыре, нет, пять каменных домиков, еще три деревянных, деревья…

— А лет восемь-десять назад на месте всего этого была вода, и рыбаки забрасывали сюда свои сен ти. Вон слева по борту землечерпалка гремит цепью. Вроде и небольшой кораблик, как наш, но изо дня в день достают ковши землю со дна, машина перекачивает ее по трубам — вот берег и растет, а море глубже становится.

— А зачем?

Мимо «Луча» прошли два больших океанских парохода, несколько миноносцев. Буксиры, пыхтя, тащили большие торговые корабли.

— Эти суда теперь могут подходить к петербургским пристаням. А раньше из-за мелководья не могли. Доходили только до Кронштадта. Там надо было перегружать товар на мелкие суденышки — лихтеры — и только после этого везти в Петербург. Доставка товара из Лондона в Кронштадт стоила столько же, сколько из Кронштадта в Петербург. Кроме того, Кронштадт — военный порт, ключ к столице, там не должно быть никаких кораблей, кроме военных. И вдруг оказалось множество торговых. Это опасно — в случае войны их легко поджечь. Но теперь по каналу глубиной в три сажени суда идут прямо в Петербург.

— Откуда вы все это знаете? — удивлялись мальчики.

— Ну как же, — усмехнулся Модест Васильевич, — я ведь принимал участие в строительстве дамб, что ограждают канал с обеих сторон от заносов с моря. Я потому и взял вас и так охотно об этом рассказываю, что горжусь делом рук множества людей — и своих в том числе. И вы, когда вырастете, начнете создавать настоящие вещи — машины, дома, мосты, — тоже будете гордиться ими.

Весна девяносто седьмого года, окончание Петербургского политехнического института. Ах, эта петербургская весна — длинные дни, короткие прозрачные ночи; небо светлое, глубокое, с чуть видными звездами. Дома, мосты, силуэты людей — все окрашено в белесоватые тона. Время белых ночей, время студенческих пирушек. В тот вечер собрались на квартире у Гаккеля. Все молоды, у каждого целая жизнь впереди. Радостно. Сидели, пили шампанское, пели песни: «Налей, налей бокалы полней!», «Из страны, страны далекой», «Гаудеамус», конечно. Звонок раздался, когда все приглашенные уже явились. Недоумевая, Яков Гаккель открыл. За дверью стоял городовой. Он поправил на широкой груди оранжевый шнур, откашлялся. «Вас просит зайти господин пристав». — «Зачем?» — «Не знаю, приказано передать». Утром Гаккель явился в участок. Пристав вначале вел себя любезно.

— Это вы, господин Гаккель, в прошлом году вместе с Александром Успенским, сыном писателя Глеба Успенского, организовали подпольную типографию, печатали и распространяли «Коммунистический Манифест» — произведение, в России запрещенное?

— Да, — ответил Гаккель. — Но ведь я уже наказан за это. В Москве, в прошлом году во время летней практики ваши коллеги меня арестовали, и я просидел в Бутырской тюрьме целых четыре с половиной месяца.

Пристав поглядел на Гаккеля прищуренными, сузившимися глазами; выражение лица его стало брезгливым; сразу ясно стало, что любезности больше нет, а есть полное сознание своей силы.

— Вы что, наивного из себя изобразить хотите? Четыре с половиной месяца за преступление, предусмотренное статьей двести пятидесятой уложения о наказаниях! Дешево отделаться думаете! За вас господин директор Электротехнического института хлопотал.

— Что ж, — сорвалось у Гаккеля с языка, — неужели он наши взгляды разделяет?

— Дерзить изволите, молодой человек? Господин директор просто не хотел, чтоб вверенный ему институт в рассадник бунтовщиков превращался, репутацию неблагонадежного приобретал. Но мы считаем, что гнилой зуб надо рвать с корнем. Получите предписание о высылке вас из столицы в город Пермь сроком на пять лет под надзор полиции. Заодно познакомьтесь со списком городов, в кои въезжать вам и проживать запрещено.

Чемоданы уже отнесены в экипаж; большой медный маятник стоящих на полу часов в резном, с фигурами футляре отсчитывает последние минуты. Яков Гаккель грустно смотрел в окно. Какое голубое небо сегодня, как ярко светит солнце. Как тяжело уезжать не по своей воле именно в такой день! Когда он еще вновь увидит эту чистую, тихую, пустынную улицу, высокие деревья на тротуаре? Когда он еще вновь услышит бой часов в родительском доме, зажжет люстру под потолком, сядет в кресло с гнутой спинкой, поднимет крышку рояля?

Из соседней комнаты вышел через стеклянную дверь отец в полной генеральской форме. На плечах аксельбанты, мундир со стоячим воротником, на шее орден — святой Владимир третьей степени. Пышные усы и бакенбарды; взгляд, как и положено генералу, властный, но какая-то растерянность затаилась в глубине глаз.

— Зачем этот парадный вид? — нахмурился юноша. — Для проводов в ссылку совершенно не обязательно.

Генерал ничего не ответил. Появилась мать, обняла сына, заплакала. Присели.

— Хватит, пора. — Модест Васильевич поднялся.

Они спустились по ковровой дорожке, придавленной медными прутьями. В стенных нишах стояли вазы с цветами. Швейцар внизу почтительно поклонился его превосходительству. Не с богатством жаль расставаться, а с чувством защищенности, которое всегда окружает тебя в родительском доме. Что ж, по-разному происходит прощание с молодостью…