Яков Модестович обернулся. Возле него стоял коренастый человек в форме поручика. Что было совершенно удивительно — это пенсне на его носу.

— Пожалуйста, — машинально ответил Гаккель и, отойдя в сторону, шепотом спросил: — Кто это?

— Поручик Глеб Васильевич Алехнович, — был ответ. — Мы его Глебушкой зовем. Небо любит до безумия. Но, увы, несчастье — близорукость. А ведь хорошее зрение для пилота — первое дело. Из-за этого его и в Севастопольскую авиационную школу не приняли, и в нашей Гатчинской офицерской воздухоплавательной тоже отказ последовал. Еле-еле упросил, чтоб разрешили брать его с собой как пассажира наблюдателем для разведки с воздуха. Но это бывает редко, а в остальное время он на аэродроме. Рвется в небо, а небо для него закрыто.

— Но машину-то он, надеюсь, не поломает?

— Как знать… — Собеседник пожал плечами. — К ручке управления Алехновичу строго-настрого запрещено прикасаться. Может быть, пригляделся кое к чему.

С тревожным чувством наблюдал Яков Модестович за тем, как разбегается, поднимается в небо пилотируемый Алехновичем самолет — результат многих месяцев упорного и тяжелого труда. Машина тем временем начала выписывать восьмерки.

— Одна, другая, третья, — услышал Яков Модестович. — Смотрите, пять восьмерок описал! На пятьдесят метров поднялся и выше идет. Еще бы приземлиться ему на площадке размером не более пятидесяти квадратных метров — и всю программу экзамена на звание летчика выполнит. Когда же он это так научиться успел?

Самолет опустился, пробежав по земле совсем немного. Гаккель подошел к вылезшему из кабины летчику.

— Да вы же прирожденный воздухоплаватель! Мне очень понравился ваш полет.

— А мне — ваша машина.

— Хотите быть ее постоянным пилотом? Я нуждаюсь в таком человеке.

— Хочу, — не смея верить своему счастью, прошептал Алехнович.

…Снова подъем, восьмерки, плавная посадка… Не только Гаккель восхитился полетом Алехновича. Опытные пилоты качали головами и говорили: «Нельзя, чтоб такой талант пропадал».

Через три дня после первого полета Алехновича 16 июля 1911 года на поле Гатчинского аэродрома прибыла специальная комиссия Всероссийского аэроклуба. Алехнович блеснул мастерством.

— Поздравляю вас с пилотским дипломом, — сказал председатель комиссии, когда машина опустилась на землю.

Вечером на даче Гаккеля отмечали это событие: пели песни, пили шампанское, провозглашали тосты за будущие успехи. Улучив момент, Яков Модестович отвел Алехновича в сторону.

— Через месяц в Царском Селе большая авиационная выставка и соревнования. В их программу входит междугородный перелет: Царское Село — Красное Село — Царское Село. Полетите?

— Это очень важно?

— Исключительно. Насколько я знаю, вы один — если возьметесь, полетите на самолете отечественной конструкции. Все «короли воздуха» — Ефимов, Агафонов, другие — поднимутся на «иностранцах»: «фармане», «блерио» и так далее. А состязания весьма серьезные. Будут военные, промышленники, то есть люди, от которых зависит, быть или не быть отечественной авиации; продолжать по-прежнему ввозить машины из-за границы или же поддержать меня и других энтузиастов, отнестись к нам серьезно, поверить в нас. Ну, так как?

— Полечу, — сказал Алехнович.

«Короли воздуха», отличные летчики, были уверены в своих аэропланах, в своем успехе. Разобранные машины они погрузили на телегу и повезли. Алехнович же не хотел терять ни одного дня. Вместе с Володей Булгаковым, ставшим теперь механиком, он перелетел в Царское Село.

Аэроплан стоит в палатке-ангаре. Булгаков тщательно проверяет каждый болт, каждую гайку. Алехнович ходит по Софийскому полю, внимательно вглядываясь, отмечая неровности, запоминая каждый выступ, каждую канавку. Не ошибиться бы при взлете и при посадке, проехать ровно и прямо.

— Глебушка, — кричит Володя, — а ты знаешь, конкурентов осталось совсем немного! Не верят летчики, что их машины могут большое расстояние одолеть. А Якова Модестовича сможет, как ты думаешь?

— Видно будет, — не отрывая глаз от земли, говорит Алехнович. — Ты трос проверял?

И вот настал день состязаний. Август 1911 года. Трибуны летного поля заполнила толпа. Яркое солнце, голубое небо, на высоких столбах полощутся разноцветные флаги. Из блестящих жерл медных труб рвутся звуки маршей. Длинные платья женщин, котелки, жилеты и фраки мужчин, погоны и золотое шитье русских и иностранных военных, черные, огромные аппараты фотокорреспондентов, звонкие голоса продавцов лимонада, сладостей и пирожков. Рев мотора перекрывает все. Это поднимается очередной самолет. Вот уже опустело летное поле, запах выхлопных газов развеялся, машины ушли в свой неблизкий путь. Кто спустился с трибун на землю, кто просто растянулся на траве. Голоса притихли, все ждут; только дети гоняются друг за другом.

Вдали послышался рокот мотора. Вот самолет ближе, ближе, опускается на поле, отгороженное от трибун канатом. Края крыльев у машины гибкие, по бокам фюзеляжа два бензиновых бака. Да это же «гаккель-VII». Следом показались «блерио», «моран» и «этрих».

На следующий день с утра Алехнович опять был у самолета. Яков Модестович пришел позже, развернул газету.

— Вот что про нас пишут, — сказал он: — «Констатирован исторический факт первого официального выступления в состязании оригинального русского аэроплана наравне с аппаратами иностранных типов…» Поздравляю вас, Глеб Васильевич! Мы добились своего. Кроме того, спешу вас обрадовать — вы получили приз Всероссийского аэроклуба.

Шел сентябрь 1912 года. Военное ведомство объявило конкурс на лучший самолет. Участвовали русские и иностранные фирмы. Премия за биплан «гаккель-VШ» дала бы Якову Модестовичу возможность продолжать работу над созданием новых самолетов. Если нет…

У Якова Модестовича были все шансы рассчитывать на премию. Совсем недавно на Международной воздухоплавательной выставке в Москве его биплан получил золотую медаль. С тех пор прошло всего несколько месяцев, а Яков Модестович успел уже съездить в Германию, купить там новый мощный двигатель, испытать его, вернуться и поставить на самолет. Все это требовало денег, денег, денег… Золотая медаль помогла получить небольшой кредит. Но теперь он кончился.

— Не могу понять, что случилось с машиной, — сказал Алехнович, когда самолет откатили в ангар. — Вы видели?

— Да. — Гаккель внимательно разглядывал самолет. — Мне показалось, что это не вы летаете, а какой-то новичок, в первый раз выпущенный в небо.

— Мотор совершенно перестал тянуть. Давайте разберем, поглядим. Нашел! — крикнул Алехнович.

Яков Модестович подошел к разобранному мотору. На днище поршня чернела огромная трещина.

— Как же так? — удивленно произнес Гаккель. — Совершенно новый мотор…

— Бывает, — успокаивал Алехнович. — Усталость металла, повышенные нагрузки. Поставим запасной поршень — и все будет в порядке.

Встревоженный, недоумевающий ушел Яков Модестович вечером из ангара.

На следующий день Гаккель с утра был на аэродроме. Алехнович взлетел, как всегда, блестяще. И вдруг будто бы какая-то неведомая сила начала прижимать машину к земле. Пропеллер еле вращался, самолет клевал носом. Алехнович с трудом посадил его.

Не говоря ни слова, конструктор и пилот взялись за ключи. Один болт в сторону, другой, третий, крышка мотора. Огромная черная трещина не только у замененного вчера поршня, но и у остальных. Последние запасные поршни пошли в дело. Оставался последний шанс — завтрашний день.

Завтра повторилась та же самая история, Алехнович летать не мог. Вечером объявили имена победителей конкурса. Первое место занял конструктор Сикорский. второе — летчик-испытатель московского завода «Дукс», австрийский подданный Габер-Влынский.

Притихшие сидели Гаккель, Алехнович, Булгаков в сарае возле самолетов «гаккель-VII» и «гаккель-VIII». Внезапно дверь распахнулась, вошел какой-то человек в спортивном кепи и крагах.