— Если все это так, — сказал я, — то трудно понять, почему сами жители Арис не взяли под контроль свое искусство, если это такая страшная, чудовищная сила. Почему халтурщикам не запретили заниматься реализацией? Ведь есть же здесь какие-то органы управления?

— Попытки контроля, конечно, были, но не все так просто, как ты, Тимоша, представляешь. Не так-то легко, знаешь ли, отличить настоящего художника от поделочника, вещь от фальшивки. Техника-то и у того и у другого на высоте. И потом, неудачи бывают и у мастеров, а шедевры иногда рождаются и у дилетантов. И потом возникает вечный вопрос: «А судьи кто?» Проблем здесь хватает. Вспомнить хотя бы знаменитый спор жителей планеты о том, каким должно быть искусство. Я уже давно интересуюсь историей Арис и мог бы расписать в деталях все тридцать восемь всепланетных диспутов на эту тему, но это займет много времени. Расскажу о сути спора. Случилось это пять или шесть веков назад. Почти все жители Арис вдруг занялись теоретизированием искусств и разделились на два лагеря. Одни утверждали, что искусство должно повторять природу, жизнь, подражать им. Сторонники же другого направления заявляли, что как раз жизнь должна повторять искусство, а не наоборот. Ибо говорили они: «Повторение действительности в искусстве есть карикатура на жизнь, дубляж действительности. Нет, это сама жизнь должна следовать за искусством, ибо художник, человек-творец призван изменять мир, а не следовать его капризам». О! История этого давнего спора полна драматизма. Иногда доходило даже до избиения и преследований сторонников той или иной теории, но в конце концов спор сам собой заглох. Как это бывает, время расставило все на свои места.

— Любопытно, — сказал я. — И какая же теория восторжествовала на Арис?

— Тебе разве не ясно? Обе теории основывались на крайностях, а крайности редко бывают справедливыми. В конце концов, жители этой странной планеты на собственном опыте убедились, что в чем-то искусство копирует действительность, а в чем-то жизнь копирует искусство. По этой причине, кстати, на планете до нашего времени сохранилось кое-что естественное, некоторые виды животных, растений. Возник, так сказать, симбиоз искусства и жизни.

— Теперь понимаю, — сказал я. — Значит, капитан Прохор, направив сюда «Звездный орел», был уверен, что мы, пока выберемся из этой звездной системы, обречены на опасности, приключения, различные невероятные события. Словом, мы попали в сказочный, фантастический мир, у которого свои законы и свое особое течение времени. Так?

Степан кивнул.

— Делаешь успехи, но ты, Тимофей, пока еще не все осознал. Мы ведь отныне герои этого мира и подчиняемся его законам. А да будет тебе известно, что законы эти очень жестки. Они гласят, что если герой силен, уверен в себе, умен, храбр, вынослив, справедлив, я имею в виду, естественно, положительного героя, то он выйдет из всех передряг благополучно, но если герой в чем-то отойдет от святой правды, смалодушничает, проявит трусость, нерешительность — его ждет быстрый и ужасный конец.

Видимо, я здорово побледнел, и по выражению моего лица Степану стало ясно, что до меня наконец дошло, в какую жуткую историю я попал. Конечно, и сам Степа, и Григорий, и капитан Прохор давно привыкли к опасностям. С их закалкой, прямодушием они вполне вписывались в роли удачливых положительных героев, мне же был уготован жалкий жребий неудачника, слюнтяя, труса, помирающего в конце третьего акта в каком-нибудь трухлявом сарае от заворота кишок, насморка, укуса ядовитого марсианского комара или еще чего-нибудь в этом духе. Только теперь я до конца прочувствовал, почему мой друзья держали меня в неведении относительно чудес планеты Арис. Они знали, здесь, в кошмарных дебрях реальности и воображения, в хитросплетениях сказок, фантазий, бытовых драм, ковбойских боевиков и уголовной хроники погибнет Тимофей Авоськин, найдет свой скорый и бесславный конец. Эх…

— Погоди лапки поднимать, — сказал Степан, дружески похлопывая меня по спине. — Еще не все потеряно. Ты ведь тоже участвуешь в постановке спектакля, и от тебя кое-что зависит. Надо бороться, в первую очередь с самим собой! Так-то, старик. Напрягай извилины! Ну, а сейчас пошли спать. Утро вечера мудренее. Да, самое главное, для чего я читал тебе все эти лекции. Эту красотку, как ее, Терзалию, выкинь из головы и думать о ней забудь! Теперь-то ты понял, что эта встреча с красавицей была завязкой действия, началом романа, в котором всем нам отведены какие-то роли, возможно, совсем не те, на которые мы претендуем. Понял? Нам и надо-то две недели здесь продержаться, пока ремонт не кончим. Уяснил?

Я кивнул, молча пожал Степану руку и уныло поплелся в свою каюту. В каюте я свалился на кушетку, лег на спину, заложил руки за голову и долго смотрел в потолок. На душе было горько и пакостно. Я попробовал уснуть, долго метался в постели, забылся уже где-то под утро, и мне приснилось лицо Терзалии Крис, ее насмешливые горящие глаза звали куда-то в неизвестность, завораживали, дразнили…

Проснулся я от грохота падающих стальных листов, беготни роботов и громовых раскатов капитанского голоса. Прохор ругался на трех языках с представителем местных ремонтников. Кажется, они привезли ему какие-то детали в меньшем количестве, чем он заказывал.

Начинался капитальный ремонт звездолета. И Степан, и Григорий, и робот Филимон, и даже кот Василий носились по коридорам с реактивным ревом. Все были заняты какими-то срочными и сверхсрочными делами, один я слонялся по каютам и бесцельно курсировал между рубкой управления и кают-компанией. Чувствовал я себя совершенно лишним, обделенным и глубоко несчастным. Слабая надежда, что и мне найдется во всеобщей суматохе какое-нибудь полезное занятие, правда, теплилась в моей душе. Чтобы не выглядеть отпетым тунеядцем, я предложил свои услуги Степану, но он сказал, что пока ему помощь не требуется и что я могу отдыхать и набираться сил. К штурману, а тем более к капитану, подойти в поисках работы я не решился, очень уж озабоченными они оба выглядели.

И чтобы хоть как-то убить время до обеда, я пошел к себе в каюту, взял листок бумаги, карандаш и, расположившись в кресле, стал почти машинально рисовать какие-то линии и завитушки. При этом я столь же машинально мурлыкал себе под нос слова популярной одно время очень печальной песенки, в которой речь шла о юном звездолетчике, который поссорился со своей любимой перед дальним рейсом, а потом погиб где-то у чужой звезды при выполнении особо опасного задания. Песенка была просто душераздирающая, вполне гармонирующая с моим настроением, и когда я добирался до последнего куплета, в котором были такие слова:

Я чувствовал нездоровый озноб и желание выть волком.

Минут через десять такого скорбного мурлыканья я вдруг с удивлением обнаружил, что рисую по памяти портрет Терзалии Крис. Рисовальщик из меня всегда был никудышный, поэтому сходство портрета с оригиналом меня удивило и даже потрясло. «Уж не прорезался ли у меня под влиянием условий планеты Арис талант к живописи?» — размышлял я, с некоторой оторопью разглядывая рисунок. И в этот самый момент случилось невероятное: лицо Терзалии на бумаге вдруг лукаво улыбнулось и подмигнуло мне левым глазом. Я выронил лист с рисунком и зажмурил глаза. «Успокойся, Тимофей, — сказал я себе, — у тебя начинаются галлюцинации. Ты переутомился, переволновался, тебе надо отдохнуть, подлечить нервы. Сейчас же найди Филимона и попроси у него успокоительную таблетку».

И я не очень уверенной походкой направился в кают-компанию, где робот Филимон после долгих занудливых расспросов о моем самочувствии выдал мне из корабельной аптечки все, что требовалось.

Однако таблетки помогли мало. Видение Терзалии Крис стало неотвратимо преследовать меня. Первые два дня я еще трепыхался, пытаясь следовать совету Степы, и стремился забыть Терзалию, но утром третьего дня почувствовал, что все мои попытки освободиться от навязчивого образа жалки и ничтожны, Я был порабощен, и воля моя была растоптана. Рыжая красавица очаровала и околдовала меня. Жизнь моя отныне была переломана, и я уже знал, что буду искать Терзалию. Знал, что не смогу улететь с Арис, не увидев ее еще раз, а если улечу, не увидев, то не смогу себе уже этого никогда простить и буду стремиться на эту странную планету к этой женщине весь остаток жизни. И все мое существование на Земле и моя работа над диссертацией в институте казались мне уже муторным бессвязным сном. И все мои годы до встречи с Терзалией были прожиты впустую. И все мое будущее существование без Терзалии — бессмысленным…