Пауло Коэльо

Сквозь сон я услышал звонок. Решив, что, наверное, ошиблись квартирой, я натянул одеяло на голову. Но звонок настойчиво прозвучал еще раз. Я сунул ноги в домашние тапочки и, набросив халат, нехотя поплелся к домофону. Это был мой друг.

— Ты не спишь? — на ходу спросил Игорь и, не дожидаясь приглашения, уверенно прошел прямо на кухню.

— Уже нет, — все еще сонно промямлил я, плетясь за ним, и тут же спохватился: — Что случилось?

— Слушай. Я уже которую ночь уснуть не могу, а если и засыпаю, то просыпаюсь от того, что мне один и тот же сон снится. Как будто я в суде, и судья задает мне один и тот же вопрос. И я просыпаюсь каждый раз весь в поту.

— Да что за вопрос‑то? — уже немного раздраженно спросил я. Ну дает! Поднять меня в воскресенье в шесть часов утра из‑за какого‑то дурацкого сна!

— Да спрашивает он меня, дословно: «Если бы тебе предложили сыграть самого себя в фильме о твоей собственной жизни, ты бы согласился?» И знаешь что? Каждый раз я не знаю, что ответить, а он ждет. И подсознательно чувствую, что он будет ждать до тех пор, пока я не найду ответ.

Я поплотнее запахнул халат и стал заваривать кофе. Сознание мое еще не до конца вышло из состояния ровного глубокого сна, в котором пребывало несколько минут назад.

— А что мне ему ответить, а? Что это будет за фильм? — продолжал Игорь. Интересно ли будет людям его смотреть? Будет ли моя история вдохновлять людей? И о каких моих победах я могу рассказать? О чем я мечтал? И делал ли я все для того, чтобы воплотить мою мечту в жизнь? Я знаю, что мне еще доведется туда вернутся, чтобы дать ответ. Ты понимаешь? И что я отвечу? Что времени, мол, не было? Что надо было семью кормить? Детей растить? И ведь у меня все путем. Свое дело, достаток, дети пристроены, жена довольна. А душа все равно продолжает чего‑то смутно просить. Спрашиваю я у души: что еще надо? И слышу в ответ: «Ты сам знаешь!» Вот я и решил. Продаю бизнес. Мы с Ленкой в Южную Америку едем. Помнишь, я рассказывал тебе однажды о том, что мечтаю пожить среди индейцев, узнать побольше о племенах, программу свою об этом снять, в конце концов, и еще научиться специальной технике резьбы по дереву, известной только им.

И по мере того, как Игорь говорил, в голове все настойчивее билась мысль: вот он, знак. Теперь я слышал Игоря как бы издалека, и только отдельные его слова отчетливо долетали до меня: мечта, путь…

Игорь ушел, весьма довольный тем, что он наконец‑то сам смог ответить на свой же вопрос, ответ на который он всегда знал в глубине души, и что наконец смог принять решение. А я поплелся в спальню. Но вместо того чтобы заснуть, я лежал, уставившись в потолок, а в сознании все так же неотвязно вертелось: это знак, теперь тебе больше не увильнуть от того, что ты оттягивал уже некоторое время, находя различные оправдания, ссылаясь на творческий кризис, на семейные дела, на поездки по миру.

История ждала того, чтобы о ней услышали. Та история, что рассказали мне несколько месяцев назад в интервью, которое я делал для киножурнала. Но вот руки не поднимались начать писать, почему‑то все откладывал под различными предлогами, которые сводились к одному: пока не готов, потом.

А когда это — потом? А если «потом» никогда не придет? И если «готов» никогда не настанет?

Все‑таки это правда, и жизнь направляет каждого навстречу его судьбе. Да вот только не у всех нас есть мужество следовать своему пути. И мы находим отговорки, разменивая свою мечту на сотни мелочных и более приемлемых желаний…

И вдруг какая‑то сила просто вышвырнула меня из кровати и толкнула к письменному столу с лежавшим на нем ноутбуком. И пальцы быстро застучали по клавиатуре, казалось бы, сами собой выходящие из‑под них слова.

…Она любила перебирать старые фотографии. Люди и предметы на них были неподвластны времени, хотя некоторые из фотокарточек уже пожелтели. Они не приносили ей утешения, нет. Они лишь были той единственной ниточкой, связывающей ее с тем, другим, миром.

Вот она в семнадцать лет, только что покинувшая дом, уехавшая искать счастья в Москве. Карие, огромные, как у лани, глаза, пухлые чувственные губы, этот упрямый подбородок, модная челка. Ее волосам завидовали все девчонки. Густые и длинные, ее роскошные русые волосы становились предметом восхищения всех окружающих. Даже цвет волос был необычным: светлая, пшеничного цвета челка создавала выразительный контраст с темно‑русой копной волос. Все думали, она красит челку, и не раз ей приходилось доказывать подругам, что этот цвет подарила ей природа.

Вот она самая нарядная из всех подруг, с роскошной укладкой а‑ля Брижит Бардо. Сколько денег она тогда угрохала из своей стипендии на дорогого парикмахера…

А вот здесь ей восемнадцать. Короткая, под мальчика, стрижка, уверенный взгляд первой красавицы курса…

А вот ее первые съемки.

— Королева! — кричал режиссер восторженно.

Она отлично справлялась с ролью. Ей пророчили блестящее будущее и известность. И она так стремилась достигнуть этих вершин и доказать всему миру, что она звезда…

Она уже давно забыла это чувство. Все слилось в унылые будни. Отграничив себя от внешнего мира, она никуда не выходила, разве что в магазин — купить продуктов. После того как их сократили на работе, она не видела никого из своих бывших коллег. У нее не было подруг, а к тем знакомым, которые приглашали ее на чай или на дачу на шашлыки, она не ходила, вежливо отказываясь. Она просто сидела дома, тупо смотря телевизор или читая книги и сетуя про себя на свою судьбу.

Она посмотрела на часы. Одиннадцать. Самолет Влады прилетает в пять минут второго. Есть время привести себя в порядок. А выехать все равно нужно будет пораньше. Не дай Бог пробки.

Привести себя в порядок означало закрутить волосы в пучок, нанести немного румян на щеки и подкрасить губы светлой помадой. Она пристально рассматривала себя в зеркале: морщин почти не было, разве что мимические на лбу и в носовых складках. Она позволяла себе хорошие крема. Седину, пробивавшуюся в волосах, она тщательно закрашивала. Худощавое тело еще было упругим и моложавым. Но весь ее вид был каким‑то угрюмым, потерянным. Увядшая роза: красота еще сохранилась, а запаха уже нет.

Одеться для нее было делом двух минут. Быстро натянула на себя темные брюки, темный пуловер.

«Надо купить что‑то светлое, я и так худая, а темный цвет еще больше худит», — подумалось ей.

Темная шапочка, куртка, сумка.

— Совсем я старухой стала, даром что пятьдесят завтра, — тяжело вздохнув, она вышла из квартиры.

Как всегда перед их приездом она разволновалась. А вдруг они опоздали на самолет? Или что‑то с паспортом?

— Мам, привет!

Она повернулась на голос дочери. Как же она их не заметила? Данил смущенно улыбался, узнав бабушку. Дочка обняла, поцеловала в щеку. Вера никогда не любила объятия и поцелуи при встрече, они ей давались с трудом. Вот и сейчас только немного приобняла Данила за плечи. Нечего нежничать.

В такси она смотрела на свою красивую дочку и, как всегда, испытывала двоякие чувства. Гордость за то, что у нее такая дочь, красивая, умная, уже так многого добившаяся в своей жизни. И обиду… Обиду за то, что у нее самой не сложилось, за то, что она одинока, никому не нужна и уже никогда ничего не испытает в своей жизни. И, как она ни отказывалась себе в этом признаться, чувствовала она и уколы зависти. Она завидовала дочкиной красоте, силе, решимости. Влада шла по жизни словно играючи, легко достигая своих целей, легко относясь к превратностям судьбы, легко обретая друзей. Вера завидовала дочкиному оптимизму, одновременно боясь и не понимая его. Она не понимала, как можно так легко относиться к жизни, жить в полной уверенности в том, что все будет так, как ты захочешь. Сама же она переживала по каждому, по выражению дочери, пустяку.