Современные знатоки морщатся, слыша «романтическое» исполнение Баха, но без романтиков мы могли бы вообще не узнать баховских шедевров. К тому же их воздействие на композиторов XIX столетия вызвало к жизни немало прекрасных опусов.

Нечто подобное произошло и с органом. Наскучившим и морально устаревшим он вступил в мятежное время Великой французской революции и снова подвергся опасности. Теперь уже разрушали не только органы, но и сами соборы. Даже легендарный Нотр-Дам де Пари оказался под угрозой сноса. Спасло его посвящение богине Разума.

Начался этот культ с преобразования Рофшорской приходской церкви в «Храм истины». 31 октября 1793 года в этом обновленном храме торжественно отреклись от своей веры шесть католических священников и один протестантский. К 10 ноября (20 брюмера по революционному календарю) новая религия достигла Парижа. Во время Fete de la Liberte — Фестиваля Свободы, устроенного в соборе Парижской Богоматери, — проводились показательные оскорбления священных христианских предметов, а также церемонии почитания «мучеников Революции». В качестве Богини Разума короновали оперную певицу Терезу-Анжелику Обри, что вдохновило Ивана Бунина на создание новеллы.

Орган пережил пламя революций, но сдал позиции, став узко прикладным инструментом для богослужений. А «большой» музыки в церкви встречалось все меньше. Даже Ференц Лист, глубоко верующий католик, считавший реформу церковной музыки делом своей жизни, написал всего несколько органных пьес.

Спасение пришло от семьи французских органостроителей, особенно от одного из них — Аристида Кавайе-Коля. Он создал кардинально новый орган — мощный, с яркими разнообразными тембрами — почти синтезатор.

Будто специально для реализации нового инструмента появилась целая плеяда талантливейших французских органистов-композиторов: Франк, Видор, Дюпре, Турнемир, Вьерн… Они создали жанр органной симфонии, и вот орган уже успешно конкурирует с симфоническим оркестром, его устанавливают не в соборах, а в концертных залах.

Но блестящие достижения оказались не однозначны. Приобретя возможность поражать воображение, орган утратил дар проповедовать, как во времена Баха, когда с помощью органной музыки композитор старался раскрыть смысл той или иной части Божественной Литургии.

Появившиеся органисты-виртуозы радостно взялись за Баха и регистровали его «остроумно» и «современно», не оставив камня на камне от первоначального замысла. В это время последователи Кавайе-Коля создавали новые органы. Они становились все больше, громче. Один из них был создан в Америке в начале XX века для привлечения покупателей в торговый центр Атлантик Сити. Этот семимануальный гигант, с кафедрой, похожей на кабину фантастического звездолета из-за множества рычажков и кнопочек, вошел в Книгу рекордов Гиннесса. Звучит он оглушительно, почти заменяя звукоусиливающую аппаратуру, но для исполнения серьезной музыки не годится вовсе…

«Романтический» путь завел органную музыку в тупик, сделав, в худших своих проявлениях, карикатурой на симфонический оркестр. Карикатурой потому, что динамическая пластика струнных остается королю инструментов недоступной, как ни модернизируй. Орган не может звучать ни трепетно, ни тепло и лирично, он — певец Космоса и Божественного.

Только XX век с его постепенно зарождавшейся тоской по всему подлинному, «аутентичному» вернул нам строгое баховское звучание. Правда, современные инструменты все же имеют гораздо больше возможностей, чем барочные. А исследования музыки Баха продолжается. В настоящее время написано более сотни томов, выдвинуто множество концепций, объясняющих феномен воздействия. Однако вопрос остается открытым.

Мы оставили нашего героя скрипачом в герцогской капелле, мечтающим о месте церковного органиста, куда его не брали ввиду юного возраста. Впрочем, он вовсе не нуждается в сочувствии. В капелле он не простой скрипач, а концертмейстер. Это в восемнадцать-то лет! К тому же герцог Веймарский, в отличие от своего брауншвейгского собрата, предпочитает итальянскую музыку — последний из близлежащих пластов, еще не охваченных Бахом. Южнонемецкую школу Себастьян освоил еще в Тюрингии, северную — в Люнебурге, изучая хоральные обработки прославленного Георга Бёма. А также слушал оперу в Гамбурге и вдоволь наигрался французской музыки в замке в Целле. Этого вполне достаточно для того, чтобы считаться серьезным музыкантом.

Неизвестно, имел ли Бах досуг во время службы в Веймаре и заводил ли полезные знакомства, но не прошло и года, как его пригласили в Арнштадт — весьма значительный город в Тюрингии, расположенный неподалеку от Эрфурта, во владениях Шварцбург-Зондерсгаузенского княжества. А точнее, в Арнштадтскую Новую церковь — опробовать тамошний орган после реконструкции.

Оценим: восемнадцатилетнего юнца зовут в качестве эксперта в храм, где имеется свой органист, весьма почтенного возраста.

Думается, в Арнштадте юношу ожидали с волнением: вдруг все же не справится, а пожилой органист затаит обиду. Правда, Бахов в этом городе знали хорошо. Композитор Каспар Бах, живший в Арнштадте в первой половине XVII века, пользовался большим уважением. Иоганну Себастьяну уже приходилось бывать здесь на знаменитых «общебаховских» посиделках, куда его возили в раннем детстве.

По-видимому, молодой Себастьян превзошел самые лучшие ожидания. Его попросили остаться на испытательный срок, и через полтора месяца он заменил старого органиста. К тому же жалованье ему положили больше, чем всем музыкантам в городе — 84 гульдена в год, да и сам новый орган оказался великолепен. Лучший из тех, на которых композитору довелось играть в течение всей жизни.

Как, вы думаете, отреагировал Бах на такое исполнение своей мечты? Наверное, возблагодарил Бога и начал ревностно служить? Ничего подобного!

Он завел привычку шататься по городу с трубкой в зубах.

Как это? Благообразный Бах, носивший напудренный парик и с трубкой? Почему бы нет. Персоны XVIII века не ассоциируются у нас с курением, хотя Колумб уже давно открыл Америку, а вместе с ней и табак. Ведь мы знаем их исключительно по парадным портретам. Они утонченны, женоподобны из-за буклей и локонов, рассыпанных по плечам, из-за женского силуэта камзола и жюстокора[8].

Конец XVII и весь XVIII век — время игры в женственность — в моде не мачо, а певцы-кастраты. После смерти Баха мужские прически еще более усложнятся, отношения полов станут еще утонченнее, пока загнивающее барокко не сметет цунами Великой французской революции…

Но сам Бах никогда не был женоподобен. Решительный, обстоятельный, патриархальный… может, великие шедевры породила его мужественность в браке с женственностью эпохи?

Итак, с трубкой, в модном камзоле, да еще со шпагой он бродил по городу. Времени ему на это хватало. Рабочая неделя органиста составляла всего пять часов в неделю. Два часа — воскресное богослужение, два часа — утренняя проповедь в четверг и один молитвенный час в понедельник.

В течение этих пяти часов он не только играл на органе, но и аккомпанировал школьному хору и небольшому оркестру.

Соответственно, репетировал с ним. Репетиции проходили в крайне напряженной обстановке. Бах, конечно, частенько бродил по улицам, но дело свое знал туго и не выносил халтуры, а школьники, занятые по горло гуманитарными науками, не находили времени на музыку. Бедные хористы изрядно намучались от недружелюбия нового органиста. Ему ничего не стоило сказать им что-нибудь обидное, а то и накричать. Его приводили в ярость дилетантизм и неряшливость во всем: от пения до внешнего вида.

Можно представить себе, как это происходило.

— Дисканты, у вас что, неурожай случился? Голодали полгода — пищите, как беззубая бабушка?

— Ну вот, полная гармония: и рожа помятая, и ноты.

— Вам не стыдно в таких панталонах в церковь заходить?