Сохранился рассказ об обстоятельствах, которые предшествовали окончательному разрыву царя Петра I с царицей Евдокией. Он приведен в докладе датского посланника Георга Грунда, находившегося при дворе Петра I в 1705–1710 годах: «Брак их разладился по следующей причине. Царь, став единоличным правителем, много времени проводил в Немецкой слободе, бывая в домах немецких купцов, а супруга бесстрашно говорила ему, что он там распутничает с язычниками, причем подобное повторялось столь часто и бурно, что когда однажды царь возвратился оттуда поздно вечером и, желая порадовать царицу, принес ей в подарок много галантереи, приобретенной у купцов, и выложил на стол, она, очень рассердившись, в присутствии царя сбросила все на пол со словами, что не хочет таких подарков и завидовать этой немецкой распутнице, а лучше растопчет подарки ногами, как и сделала. Царь, в сильном гневе покинув комнату, дал клятву никогда более к супруге не приближаться, которую до сего дня и держит»^{132}.

Психологически все передано верно. Про «горячий» характер Петра I хорошо известно. Но не уступала ему в этом и супруга, про которую напрасно думают, что она всегда и неизменно оставалась покорной царской воле. Эта вспыльчивость сохранялась у нее на протяжении всей жизни. Даже много позже в одном из писем своему внуку Петру II царица Евдокия вспоминала о «природной своей горячести»^{133}. Но драма семейная оказалась тесно переплетена с обстоятельствами династическими, человеческие эмоции — с историческим выбором царства. Петра действительно должно было сильно задеть, если царица Евдокия не просто отвергла царский подарок, а еще и растоптала его. Ведь вместе с этим она растоптала и весь его, царя, интерес к необычному иноземному миру. Петр с увлечением учился у Гордона и Лефорта, но если первый был его наставником в добродетели, рыцарстве и воинском искусстве, то второй обучал царя еще и другому «искусству» — разгульных пиров. Недаром князь Борис Иванович Куракин, характеризуя Лефорта, назвал его «дебошан французской». «Дебошан» — это гуляка; в русском языке утвердилось другое слово от того же корня — «дебошир». Упоминая о пирах, которые могли длиться при закрытых дверях в доме Лефорта по три дня, всезнающий князь Куракин, участник тех кутежей, писал, что многим от такого пьянства «случалось умирать». Лефорту приписывалась и «конфиденция интриг амурных» царя Петра. Так что у царицы Евдокии были все основания вести себя так, как описал в своем донесении датский посланник.

С охлаждением царя к собственной жене связывали и конфликт родного брата царицы Евдокии Авраама Лопухина с Францем Лефортом 26 февраля 1693 года, описанный М.М. Богословским: «Когда Аврам, вероятно (выделено мной. — В. К.), разделявший свойственную его семье ненависть к иностранцам, бранил Лефорта и, бросившись на него, смял ему прическу, Петр, присутствовавший при этом, также вспылил и надавал Лопухину пощечин»^{134}.[15] Рассказ историка об этой стычке основан на донесении шведского торгового посланника Томаса Книппера: «Двадцать шестого сего месяца его царское величество обедал с русскими и немцами, состоящими при нем, в доме генерала Лефорта, где его царское величество очень хорошо провел время, в течение какового приятного времяпрепровождения генерала Лефорта оскорбил один из дворян по имени Лопухин, который в пьяном виде сорвал парик с головы генерала и весьма обидно о генерале высказался. Но его царское величество немедленно ударил его кулаком в ухо, а за два часа до рассвета отбыл со своими переславскими спутниками в Переславль, где они пробудут до наступления недели перед Вербным воскресеньем, занимаясь строительством кораблей»^{135}.[16] Искать смысл в пьяных ссорах, даже с участием царя Петра, — занятие неблагодарное, и хотелось бы от него уклониться. Ссора эта пришлась на конец Масленицы 1693 года и Прощеное воскресенье. А до этого шли бесконечные пирушки и пускания фейерверков, в которых, надо думать, Лопухины преспокойно участвовали, несмотря на якобы «ненависть» к иноземцам. Ведь незадолго до столкновения с Лефортом Авраам Лопухин женился на дочери главы Преображенского приказа князя Федора Юрьевича Ромодановского — одного из самых близких к царю Петру людей^{136}. Со стороны, по прошествии трех веков, история выглядит благородной: брат вступился за честь сестры — царицы Евдокии и затеял ссору с царским любимцем Францем Лефортом. На самом деле перед нами один из рядовых эпизодов, которыми полны досуги молодого Петра. Все объяснялось не желанием наказать именно Авраама Лопухина, а привычками царя Петра. В гневе он был по-настоящему страшен и не щадил никого. Однажды даже родного дядю Льва Кирилловича Нарышкина побил палкой, когда тот уговаривал его отстать от мысли о морском путешествии в Архангельске! Строить из этого исторические версии, конечно, не приходится.

Со временем среди петровских вельмож стало считаться за честь упоминание о том, что кто-то из них в былые времена лично испытал на себе царский гнев. Об этом написал князь Михаил Щербатов в «Рассмотрении о пороках и самовластии Петра Великого»: «Сказал уже я выше о обвинении, что Петр Великий, не разбирая ни роду, ни чинов, бивал приближающих к нему… Они сами, претерпевшие такие наказания, свидетели мне суть; ибо мне еще удалось многих из них знать: был ли хотя один, который бы за сии побои пожаловался на Петра Великого или бы устыдился об оных сказать, или бы имел какое озлобление на него; но всех паче видел я исполненных любовию к нему и благодарностию. А сие и доказует, что сей поступок не в порок особе Петра Великого должно приписать, но в порок умоначертанию тогдашнего времени»^{137}. Завершая рассказ о ссоре Лопухина с Лефортом, напомню, что спустя четыре года царицын брат Авраам Федорович окажется в числе «волонтеров», отправленных в Италию с заданием «во Европе присмотретися новым воинским искусствам и поведением»^{138}.[17] То есть никаких последствий это происшествие, как видим, не имело.

Не все так просто и с ревностью царицы Евдокии к Анне Монс. Историки, опираясь на известие в «Дневнике» Патрика Гордона, обычно говорят о том, что «роман» царя Петра и Анны Монс начался в 1692 году, когда царь впервые побывал в доме виноторговца Монса в Немецкой слободе. М.М. Богословский, например, писал: «Охлаждение к жене началось уже давно, надо полагать (стоит подчеркнуть добросовестность историка, честно предупредившего, что это только предположение. — В. К.), с того времени, когда царь сблизился с Лефортом, стал желанным гостем в Иноземской слободе и сошелся с девицею Монс (1692 г.)». История царя Петра, царицы Евдокии и Анны Монс рисуется крупными мазками, без проработки деталей. Для этого нет источников. Нет даже достоверного прижизненного портрета первой «красавицы Немецкой слободы» (слова С.М. Соловьева). Почему-то никому не кажется странным, что «амурные» встречи царя Петра I и «Монсихи» растянулись на много лет с 1692 года. Кто-то задумывался: а как сама она чувствовала себя в сомнительном положении царской метрессы? Сказывается некое предубеждение к «немцам», которое, если присмотреться, можно встретить у многих историков, от Николая Герасимовича Устрялова до Василия Осиповича Ключевского. Многие готовы были согласиться с тем, что корыстные иностранцы использовали внимание Петра I к Анне Монс, чтобы получить от него какие-то привилегии. Хотя более правдоподобно другое: царь Петр просто не мог не вызывать интереса у обитателей Немецкой слободы, и представление царю — хозяину той страны, в которой они жили, — все иноземцы справедливо считали особенной честью. Петр же не уставал учиться, в своей страсти постижения нового не останавливаясь ни перед чем. Словом, «хрестоматийная» картина знакомства царя Петра I с Анной Монс в Немецкой слободе получается художественно яркой, но не совсем достоверной.