И еще важно обратить внимание на то, что опять нигде в письме Петру I царица не говорит о себе как о старице! Монахиня не могла бы писать, что она «бедствует» в монастыре, или вспоминать о «сыне нашем». Царь Петр по-прежнему для нее муж, и она обращается к нему: «батюшка мой», как когда-то в письмах, написанных из дворца, в надежде хоть на какие-то послабления по прошествии уже значительного времени, которое она по воле Петра провела в монастыре.

«Благочестивый государь царь Петр Алексеевич, здравствуй!

По воли и по повелению твоему уже я в манастыре бетствую семь лет, а про твое государево здоровье не слышу и про сына нашего. Которы и сротники мои есть, а они от меня отступилиса. О, какое мое горкое и нужное житие здесь в манастыре, от убогих едина никово перет собою не вижю. Прошу у тебя государя своего милости, пожалуй, батюшко мой, сотвори милость свою надо мною убогою нишщею, не имею истиньно у себя деньги единой не талкождо лохонишо[28] на себя положить, ин и свечи не но што выменить.

Пожалуй, сотвори милостиво нат кою убогою нишщею, яви милость свою надо мною, а я горкая челом бью, прикажи меня чем нибуть пожаловать денех, истинно хуже нишщее. Сыну нашему мое грешное благословение»^{182}.

Неизвестно, дошло ли это письмо до Петра, но ответа на него не последовало. Царица должна была выживать сама в своем монастырском заключении. И она нашла выход, хотя и призрачный, желая силою молитвы преодолеть посланное ей наказание. Поддержку она отыскала в духовенстве суздальских и владимирских монастырей, помнившем о ее царском чине. В Суздаль царица Евдокия попала при митрополите Илларионе, много десятилетий возглавлявшем суздальскую кафедру. Он строго следовал запретам и ни разу не видел царицу Евдокию[29]. Возбранялось это и другим духовным лицам, но царица сама имела возможность покидать на недолгое время монастырь для паломничества, а также принимать являвшихся к ней людей. Все началось, видимо, с первых поездок царицы Евдокии во Владимирский Сновидский монастырь и разговоров с его игуменом Досифеем, назначенным туда в 1701 году^{183}. Царица могла знать его и раньше, так как считается, что Досифей, в миру Демид Глебов, происходил из дворовых людей Лопухиных. В любом случае даже простое знакомство игумена Доси-фея с кем-то из Лопухиных было дорого для царицы Евдокии. Спустя восемь лет, в 1709 году, Досифей стал архимандритом Суздальского Спасо-Евфимиева монастыря, а через два года — ростовским епископом. Для него знакомство с царицей Евдокией закончится очень плохо, Досифей станет одним из главных фигурантов Суздальского розыска 1718 года. Извергнутый из сана ростовский владыка признавал на следствии, что намеренно объявлял царице Евдокии свои видения от икон и внушал ей, «для утешения», надежду на изменение участи. А они — эти видения — вызывали ужас. Досифей, например, описывал, как мучается в аду царицын отец — боярин Федор Авраамович, как он уже показался из ада благодаря молитвам царицы Евдокии, но ей надо молиться о нем еще и еще. Так царица изначально оказалась под духовным влиянием игумена Досифея.

В конце 1706 года в жизни царицы Евдокии случилось важное событие. После восьмилетней разлуки она в первый и, как оказалось, последний раз увиделась с сыном, царевичем Алексеем. Никаких деталей этой поездки сына к матери в Суздальский Покровский монастырь не сохранилось; известно только, что царевна Наталья Алексеевна немедленно сообщила об этом брату. А царь Петр в январе 1707 года вызвал к себе сына; тогда-то тот и узнал, как страшен отцовский гнев. Царевичу Алексею впредь запретили даже думать о поездке в Суздаль, и он вынужден был подчиниться, как это делал всегда, во всех других делах, оставаясь в полной воле отца. С тех пор царевич лишь изредка, с оказией, через самых верных людей посылал матери деньги. Царевич Алексей предостерегал приближенных даже от поездок в близлежащий Владимир, чтобы на них не легла тень подозрения в возможной «ссылке» царевича с матерью.

Сыну царя Петра приходилось сдерживать родственные чувства и к родному дяде — Аврааму Лопухину. И его царевич Алексей боялся подвести, поэтому не искал лишних встреч и не вступал в переписку с ним. Могли здесь сказаться и слабость и инфантильность царевича, больше всего на свете боявшегося отцовского гнева. Потому Авраам Лопухин немногое мог сообщить сестре про ее сына. А царь Петр решил постепенно приучать сына к самостоятельному правлению. В 1707 году он поручил царевичу наблюдать над укреплением оборонительных сооружений Москвы, а в следующем году — произвести набор солдатских полков^{184}. Документы и письма царевича Алексея отцу показывают, что он вполне мог управляться с порученными ему делами самостоятельно. При условии, что и дальше его настойчивость в достижении нужных результатов будет поддержана отцом. Но в начале 1709 года, отводя собранные им полки в армию, в Сумы, царевич Алексей тяжело заболел во время похода «лихорадкою». Так ему не суждено было оказаться рядом с отцом в Полтавской битве.

Примерно в то же время, когда царевич Алексей был занят сбором войска, в Суздале для рекрутского набора оказался майор Степан Богданович Глебов. Сам он о первой встрече с царицей Евдокией на розыске 1718 года говорил неопределенно: случилось это, по его словам, «лет с восемь или с девять» тому назад. Четвертый рекрутский набор был объявлен указом 18 ноября 1708 года; известны документы о наборе рекрутов в суздальской вотчине Лопухиных, датированные началом 1709 года (причем составленные с нарушением правил рекрутского набора)^{185}. Скорее всего, именно тогда, в конце 1708-го — начале 1709 года, и произошла встреча царицы Евдокии с майором Глебовым. В итоге встреча эта переросла в нечто большее, чем обычное знакомство. Сохранившиеся письма не оставляют сомнений относительно степени их близости. Этот «амурный» след в истории царицы Евдокии всегда вспоминали к вящему удовольствию публики, готовой признать правоту царя Петра и обвинить царицу Евдокию в распутстве. Между тем уже много говорилось о том, как жилось отвергнутой царской жене в монастыре, как она искала выход и стремилась приспособиться к обстоятельствам, ожидая поддержки со стороны. Встреча с Глебовым многое изменила для царицы Евдокии. Едва ли не впервые она увидела светского человека, не скрывавшего своего сочувствия к ней и не побоявшегося увидеться с нею в монастыре. Книги и записи, изъятые на розыске у Глебова, показывают, что он был склонен к толкованию Священного Писания (он даже использовал для этого тайную цифирную азбуку), а это тоже не могло не отвечать общему мистическому настрою, который овладел царицей Евдокией в ее заточении. О книжных интересах Глебова свидетельствует и его знакомство с Карионом Истоминым, который 28 июля 1707 года давал ему на время «книгу о хитростех ратных… почитать»^{186}. Сказывались и открывшиеся на следствии по делу майора Глебова обстоятельства, свидетельствовавшие о том, что его собственная жена продолжительное время была больна. Впрочем, следователи не для того арестовывали майора Глебова, чтобы оправдывать его близость с бывшей царской женой, вызвавшую страшный гнев царя Петра…

Знакомство царицы Евдокии и майора Глебова не состоялось бы без участия и покровительства этим встречам архимандрита Досифея и других лиц в царицыном окружении (в том числе и ее духовника, ключаря Рождественского собора Федора Пустынного). В самом конце 1708 года умер суздальский митрополит Илларион. При нем, как уже говорилось выше, никакие вольности и послабления царице Евдокии почти не допускались. А дальше кафедра перешла к новому архиерею — Ефрему Янковичу, выходцу из Сербии. Новому человеку трудно было держать в руках все нити управления епархией, поэтому усилилось значение архимандрита главного из суздальских монастырей — Спасо-Евфимиева, а эту должность стал занимать не кто иной, как архимандрит Досифей, переведенный туда из игуменов Владимирского Сновидского монастыря. Досифею как архимандриту Спасо-Евфимиева монастыря предстояло наблюдать как за жизнью всей Покровской обители, так и за обстоятельствами пребывания там бывшей царицы. Духовники Покровского монастыря тоже относились к братии Спасо-Евфимиева монастыря. Уже известный нам иеромонах Илларион добросовестно известил архимандрита Досифея о том, что некогда участвовал в постриге царицы Евдокии в монахини, но новый архимандрит, хорошо знакомый с царицей Евдокией и знавший, что она не носит монашеского платья, не придал этому никакого значения. Ему выгоднее было поддерживать в царице Евдокии веру в возможное возвращение во дворец. Как позднее говорили царевичу Алексею, когда царь Петр стал угрожать сыну монашеским постригом, «клобук не гвоздем к голове прибит», намекая, что человеку, постригшемуся «в неволи», в любое время можно вернуться в «мир».