Осень в том году тянулась долго. Погода была солнечная, тихая. Но вот пришел день, когда Егор Егорыч, поглядывая, не рассердится ли барин, доложил:

— Нету больше зелени. Морозом, стало быть, прибило.

— Морозом? — резко переспросил Лисицын. — Смотри ты… — И вдруг в его голосе зазвучала просьба: — Егор Егорыч, а в парники, в оранжереи! Не поленись, Егор Егорыч, надо. Понимаешь — надо. По любой цене. Ты постарайся!

Однако опыты прекратились сами собой: для них не хватало солнечного света.

Зимними вечерами Лисицын часто гулял по улицам. Выбирал пустынные закоулки — не любил встречаться с прохожими.

В один из вечеров он шел, не замечая ветра, не чувствуя мокрого снега, облепляющего лицо, смотрел на огни фонарей и думал то о процессах в своем фильтре, то опять о прежнем — о той углекислоте, что люди выбрасывают из дымовых труб в атмосферу.

А выбрасывают ее в год пятьсот биллионов пудов.

Сейчас он пытался определить в уме ценность этого газа. Чем измерить ценность? Да вот хотя бы: допустим, углекислый газ может превратиться в углеводы. Послужить сырьем для превращений в сахар, хлеб, крахмал… Пятьсот биллионов пудов, если превратить газ в углеводы… Сколько вышло бы отсюда сахара или крахмала, например?

«Пятьсот — на двадцать семь, делить на сорок четыре…»

Вышло бы триста биллионов пудов. Полноценных пищевых продуктов. По сто семьдесят пудов в год на каждого жителя Земли. Да зачем же это в воздух зря выбрасывать из топок!

А есть ли средство так использовать углекислоту?

Он вспомнил свой пластинчатый фильтр. Вещь явно примитивная. Но фильтр — прибор, который позволяет именно превращать углекислоту и воду, на первый случай, в виноградный сахар и крахмал. Позволяет делать синтез углеводов. Важен принцип. А фильтр — усовершенствовать!

Внезапно он вообразил: приборы, похожие на его фильтр, большие, как пятиэтажные дома, во множестве расставлены по всем материкам Земли. От фабрик, от жилищ к ним тянутся гигантские газопроводы…

Что будет? Хлеб, сахар — чуть ли не бесплатно сто семьдесят пудов на каждого человека в год!.. Ведь вот ему в руки какая возможность дается…

Лисицыну сразу стало жарко. Он снял шапку. «Столько пищи людям подарить — из ничего, из дыма!..»

На набережной ветер был особенно яростным. С мокрым от снега лицом Лисицын стоял перед памятником Петру. Размахивая шапкой, он долго, возбужденно что-то говорил, словно обращаясь к высокой бронзовой фигуре.

Потом он снова принялся ходить по улицам. Фонари освещали падающий снег — вокруг каждого из них, казалось, вьется белый шар снежинок. Бушевала метель. А Лисицын все шел через безлюдные площади и перекрестки, рассекая грудью снежную муть, временами продолжая шепотом разговаривать с собой.

«Загулял их благородие»,- усмехнулся Егор Егорыч, когда открыл под утро хозяину дверь.

Известная магистерская диссертация Тимирязева была посвящена спектральному анализу хлорофилла. Теперь эта диссертация, изданная книжкой, лежала на столе у Лисицына. И он купил себе очень хороший спектроскоп. Зимой, пока мало солнечного света, начал исследовать, как меняется спектр зеленых листьев от прибавления разных реактивов.

После той вьюжной ночи, что он провел на улицах, работа осмыслилась в его собственных глазах. Опыты получили ясную цель. Да еще какую цель!

Он ищет способ делать сахар и крахмал химическим путем. Он даст человечеству огромнейший источник пищи, безукоризненной, великолепной… Ему уже виден общий контур способа: он построит прямой синтез углеводов из углекислого газа и воды. Из дыма, что сейчас выбрасывают в воздух. Самое простое, самое дешевое.

Здесь он не впадает в ошибку, здесь не разложение известняков — тут нет неодолимых преград. Если синтез может протекать в растениях стихийно, то почему такому же процессу не пойти в приборах по воле человека? Процесс пойдет! Открытие удастся!

«А дальше что?» — спрашивал себя Лисицын. Он мог долго думать, глядя в одну точку. Наконец, как бы встрепенувшись, отвечал себе: «А дальше все изменится — судьбы множества людей, истории целых народов».

Его не покидало радостно-приподнятое и в то же время томительное чувство. Он ощущал, словно им движет сила, от него не зависящая, и отступить назад ему уже нельзя.

Он записал в своей тетради: «Научиться делать то, что делают растения. Преобразовать, улучшить процесс. Управлять им. Повести его в приборах с высокой скоростью».

Тысячи часов он просидел за книгами. Перелистывал труды русских химиков. Переходил к книгам иностранных ученых. Читал внимательно и с напряжением, заглядывая часто в словари. Переворачивал груды выписанных из-за границы научных журналов. Затем опять обращался к русским авторам, потом — снова к иностранцам.

Книги обогатили его познания в химии. Но чего-либо существенно полезного для своего замысла он в литературе не нашел. Вот разве лишь в работах Бутлерова были важные для него намеки, да и те только кое-где и как в тумане проглядывали между строк.

К слову, именно Александр Михайлович Бутлеров — первый в мире химик, сумевший получить искусственный продукт, по свойствам сходный с сахаром. Однако бутлеровский сахар — не больше, чем ключ к разгадке теоретических задач; он создан сложнейшими комбинациями и для практики не может иметь никакого значения.

Совсем другая вещь — производить крахмал и сахар непосредственно из углекислоты с водой. Лисицын ясно видел колоссальную практическую будущность своей идеи. А решить проблему синтеза можно, лишь проникнув в тонкости строения органических веществ. А общую теорию строения органических веществ разработал тот же Бутлеров…

Для начала Лисицын наметил себе: надо взять чистый хлорофилл и так его химически перестроить, чтобы вышло новое, неизвестное до сих пор вещество, способное действовать в приборе подобно листьям живых растений.

В первые весенние дни на залитом солнцем подоконнике опять засверкал зеленый фильтр. Иногда Лисицыну казалось, что труд потребует десятков лет, порой он верил, будто через месяц придет к большим результатам. Успехи нарастали медленно, но упорство его крепло. Он похудел, перестал бриться, отпустил бороду. Борода торчала во все стороны медно-рыжим веером.

Кроме собственных лабораторных дел и книг, статей, где может быть сказано о химии углеводов, его уже ничто не интересовало. Движение времени он перестал чувствовать. Лето между тем кончилось; незаметно промелькнула новая зима, и в такой же работе, в таких же надеждах прошло другое лето.

Жизнь в Петербурге кипела ключом. За стены лаборатории проникали лишь скудные ее отголоски.

Как-то раз осенью, в сумерки, у парадной двери продребезжал звонок. Лисицын, склонившись над микроскопом, рассматривал недавно приготовленные искусственные зерна. Они по виду схожи с теми, что в листьях живого растения содержат хлорофилл. Лисицын думал: вот если бы активность этих искусственных зерен…

— Гость пришли, просят, — вполголоса за его спиной доложил Егор Егорыч.

Гость оказался Завьяловым — вместе учились в Горном институте. Приехал в Петербург с южных рудников. Узнал случайно адрес, решил навестить.

— А я в праздности живу, — сказал ему Лисицын, пока Завьялов раздевался в передней. И повел гостя от лаборатории подальше, в комнату, где спальня и столовая.

— Не служите? Наверно, сами уже предприятием владеете?

— Нет, как рантье, неким образом… Просто — в свое удовольствие!

Завьялов сложил губы пирожком и сочувственно закивал:

— Ох, как я вас понимаю! И сам бы отказался от службы, да деньги — презренный металл! Не вы один в такую пору… Душно! Поверьте, особенно на рудниках, в провинции.

Лицо у него было красное, с носатым профилем, с толстыми подвижными губами. На щеках, будто приклеенные, курчавились темные бакенбарды. Из-за уха свешивался черный шнурок от пенсне, а пружина пенсне полукругом поднималась до середины лба.

— Куда идет Россия? В какую пропасть катится? — восклицал он, потрясая рукой. — Рабочие, я прямо вам скажу, неспокойны! Авторитет правительства падает с каждым днем! Полиция беспомощна!