Комедия «Брюзга» откровенно назидательна. Распространенное в средних слоях убеждение, что демократия — это право каждого на «независимое существование», право устраивать свою частную жизнь по собственному усмотрению, критиковалось в близких к Деметрию Фалерскому кругах как стремление к беспорядочной жизни. С этих позиций осуждается индивидуализм Кнемона, его стремление обособиться от людей. Исходя из тезиса Аристотеля, что «человек — существо общественное», его ученики выдвигали в своей этике требование взаимной поддержки, благожелательности в общении, дружбы. Именно в духе этих требований действуют в комедии Горгий, Сострат, его отец. Разница имущественного положения не мешает близости молодых людей: наоборот, женитьба Сострата на бедной дочери Кнемона, а Горгия — на богатой сестре Сострата уравнивает друзей.

Концепция пьесы как бы должна была подтвердить целесообразность проводимой Деметрием Фалерским политики уравнения богатств, сглаживания противоречий, взаимопомощи представителей богатых и средних классов. Об этом говорит и сам Кнемон. Спасенный от смерти своим пасынком, которому он не сделал в жизни ничего хорошего, он понял, что

Впрочем, Кнемон не может изменить ни своего характера, ни образа жизни, он способен лишь на внутренний компромисс («А мне позвольте жить, как я того хочу», — просит уже «исправившийся» Кнемон). Это соответствовало представлениям Менандра о том, что характер в человеке сила самодовлеющая, что от него зависит нередко и судьба самого человека и даже жизнь других людей. Поэт считает, что, исправив человека, можно также исправить, улучшить жизнь.

В соответствии с этическим учением Аристотеля, Кнемон олицетворяет одну из порочных крайностей человеческого характера. Сострат же, и особенно Горгий, — разумная середина, та норма дружелюбия и любезности, которая необходима людям для устранения жизненных препятствий. Их доброе отношение к Кнемону и друг к другу разрешает комедийный конфликт.

Действие в комедии «Брюзга» развертывается не вполне традиционно. В прологе нет, как это обычно бывало в греческом театре, рассказа о предстоящих событиях, но лишь информация о положении дел. Таким образом, вопреки обыкновению, зрители комедии не знали, как будет развиваться действие. Это давало возможность строить комический эффект на неожиданных поворотах, причем зрители обманывались в своих предположениях, идущих по привычному руслу. В самом деле: в соответствии с традиционным мотивом у юноши должен быть помощник, добывающий для него девушку. Сострат в первой, экспозиционной сцене просит о помощи Хэрея. Прихлебатель в комедиях часто играет роль пособника молодого человека, это соответствовало традиционной схеме. Однако испуганный рассказом о бешеном нраве старика, Хэрей откладывает свои намерения «на завтра», а так как «завтра» в комедиях, как правило, не наступало и события пьесы укладывались в один день, то он навсегда исчезает со сцены.

Тогда намечается другой, не менее традиционный план устроить дела юноши: Сострат решает обратиться за советом к рабу Гете, ловкачу, которому всегда все удается. Зрители, зная обычное амплуа раба-интригана, довольно долго будут ждать, что Гета станет главной пружиной интриги. Но напрасно. Сострат не найдет слуги, а когда они встретятся, возникнут другие планы. Далее, познакомившись с Горгием, Сострат серьезно рассчитывает на его поддержку, но снова его расчеты не оправдываются. Таким образом, ни один из выдвинутых поэтом ходов, служащих обычно для развития интриги, не реализуется.

Впрочем, как только появилась надежда на помощь Горгия, действие повернуло на новый, совсем не традиционный путь: изысканный горожанин и щеголь, Сострат переодевается в грубую деревенскую овчину, берет непривычную для его рук тяжелую мотыку и отправляется работать в поле, чтобы привлечь внимание и расположение Кнемона. Зрители ждут эффекта от этого, пусть необычного плана, но, кроме двух блестящих комических сцен, маскарад Сострата ничего не дает. Кнемон, удрученный обилием посетителей, не вышел в поле, и влюбленный юноша напрасно надрывался на тяжелой работе под палящим солнцем. Правда, и Горгий и зрители узнали, что Сострат не только на словах, но и на деле исполнен доброй воли, благороден, не пренебрегает тяжелым трудом. Это немаловажная черта для комедий Менандра, всегда стремящегося показать, что его герой своими душевными качествами заслуживает счастья, которое выпадает на его долю.

Решение конфликта приходит случайно и с совсем неожиданной стороны. В тот момент, когда всеобщее внимание сосредоточено на служанке Симихе, которую рассвирепевший старик грозит наказать за то, что она уронила в колодец мотыку, оказывается, что сам Кнемон свалился в колодец. Цепь падений в колодец завершается и приводит к решению конфликта пьесы: Горгий спасает Кнемона, а тот, почувствовав заботу о себе, отходит от крайностей, присущих его характеру, принимает в дом жену и пасынка и даже соглашается на замужество дочери. Этот поворот кажется тем более неожиданным, что мысль, будто Кнемон может измениться, дважды отвергалась в пьесе.

Уже в этой ранней комедии поэт прекрасно владеет искусством интриги, держит зрителей в напряжении, несколько раз направляет их внимание по ложному пути и не пользуется ни одним из избитых приемов. Он тщательно мотивирует каждый выход и исчезновение действующего лица (черта, которой не было в древнеаттической комедии) и следит за последовательностью в развитии действия.

«Брюзга» — комедия одного выразительного и господствующего в пьесе характера. Другие персонажи «Брюзги» больше подчинены той функции, которую они несут в сюжете пьесы, чем психологическим задачам.

Внутренне характерное, неповторимо индивидуальное еще не стало движущей силой действия в этой пьесе. Правда, изображение главных персонажей не вполне соответствует традиционным маскам, но эти отклонения подчинены политической и философской концепции пьесы, выраженной явно дидактически. Сам Кнемон в значительной мере сконструирован по заданной модели, Сострат и Горгий умозрительны и риторичны, их поведение скорее мотивировано исповедуемыми ими принципами благожелательности и взаимопомощи, чем индивидуальными чертами характера. Только во второстепенных персонажах (прихлебатель Хэрей, бегущий раб Пиррий, повар Сикон, верный раб Горгия Дав) черты традиционных масок выражены достаточно полно.

В соответствии с чертами, заданными маской, охарактеризованы два персонажа и в комедии «Самиянка» — Демея и Никерат. Это очень выразительные носители масок стариков. Действие в этой, по многим приметам ранней комедии развивается прямолинейно и обусловлено, по-видимому, как и в «Брюзге», в большей степени случайностями, чем характером действующих лиц. В комедии содержатся элементы фарса (драка стариков, напоминающая сцены из древнеаттической комедии, пародирование мифа по образцу «средней» комедии), есть даже указания на исторических лиц.

Буффонный, сатирический характер имеет финал «Брюзги» — «осмеяние» Кнемона. Это зеркальное повторение приставаний Геты и Сикона к старику Кнемону в центральной сцене III действия. Но теперь их просьбы и требования даны не серьезно, а в гротескном, пародийном плане. Сцена эта исполняется под музыку (явление, впервые засвидетельствованное для новоаттической комедии), в измененном ритме, сопровождается вызывающей пляской раба и повара. В этой остро окарикатуренной финальной сцене Менандр открылся с новой, неожиданной стороны: оказалось, что его комедиям присущи черты гротеска, идущие непосредственно от театра Аристофана.

У нас нет ни одного финала из других пьес Менандра, и поэтому невозможно установить, была ли завершающая сцена «Брюзги» исключением, отступлением от правила или нормой. По-видимому, подобные шутовские сцены не были редкостью в комедии, так как две пьесы Плавта — «Стих» (по Менандру) и «Перс» — содержат очень похожую концовку. Раньше полагали, что это было специфической особенностью театра Плавта, результатом обработки, которой он подвергал свои оригиналы. Теперь ясно, что такова традиция греческой комедии, от которой не отказывался и Менандр.