Любовь Петровна ходила смотреть Марецкую в своей любимой роли, которую у неё отобрали без всяких объяснений. На этот спектакль она взяла с собой меня. Я понимала, что это значило для неё, и поражалась её выдержке и абсолютному внешнему спокойствию. Любочка оделась подчёркнуто скромно, в коричневое платье с юбкой в складку, похожее на школьное. Смотрела молча, что называется, «без комментариев». В антракте не выходила из зрительного зала. В конце сказала только одно слово — резкое и ёмкое. Я была с ней согласна. Миссис Сэ-видж в ярком исполнении Марецкой была женщиной другой породы, чем та, которую увидела и создала Орлова. Миссис Сэвидж Орловой была той духовной опорой, в которой так нуждались и которую находили в ней окружающие. Она была настоящей интеллигенткой.
Интересно, что в связи со столетним юбилеем Орловой среди прочих естественных и противоестественных откликов на это событие в некой «Галерее Гельмана» в одном из переулков Полянки состоялась выставка фотохудожника Монро, посвященная Любови Орловой. Этот молодой человек работает более чем в своеобразном жанре. Он сам гримируется под великих личностей и фотографирует себя как бы в их роли. Так он сделал серию фотопортретов Гитлера, Мэрилин Монро и, наконец, Любови Орловой.
Я была на этой выставке. Она, естественно, показалась мне странной, как и сама идея мужчины в роли прославленной именно своей женственностью актрисы. На некоторых портретах фотохудожник добился немалого сходства. Однако в большинстве своём бедная Любочка была всё равно похожа на мужчину, да и содержание фотосюжетов не имело отношения к реальности. Например, она была изображена в купе вагона с открытой шкатулкой, из которой низвергался прямо-таки каскад драгоценностей. Подобная демонстрация чего бы то ни было просто несовместима с самой сутью её характера, не говоря уже о том, что Любовь Петровна вообще очень сдержанно носила украшения и предпочитала бижутерию. А фото «Любовь Орлова в кафе даёт интервью журналисту» — такая ситуация вообще была исключена в её жизни. Во многих этих фотофантазиях Орлова одета во что-то яркое и кричащее, много зелёного.
Она никогда так не одевалась. Весь стиль её внешнего облика отличался строгостью и чёткостью, даже если в костюме присутствовала несомненная экстравагантность. Представляю, как бы она была шокирована самой идеей выступления в её образе мужчины. Всякое душевное нездоровье и патология были ей глубоко чужды. Помню — это было в начале 1960-х — она вернулась из поездки в Европу и при всей своей сдержанности с необычной для неё эмоциональностью много раз рассказывала, как в кафе она залюбовалась прекрасными длинными волосами какой-то девушки. Девушка повернулась и — «Представляете, это был мужчина!!!» — восклицала она, совершенно шокированная. Что бы она сказала сейчас! Да, она в жизни была консерватором и во всём предпочитала естественную норму.
Об этой выставке я вспомнила потому, что под одной из фотографий увидела подпись: «Орлова смотрит Марецкую в спектакле “Странная миссис Сэвидж”». Любовь Петровна изображена с крайне агрессивным лицом, на плечах — лиса, в руках — ридикюль совершенно другого времени. Но ничего этого никогда не было. Ни лисы, ни ридикюля, ни агрессивного выражения лица.
И я в который раз подумала о том, как мелкая неправда, если её много, может тихо и незаметно вытеснить и всю правду. А этот молодой человек как-то позвонил мне и спросил, не могу ли я написать сценарий для телевизионного фильма об Орловой, в котором роль Любови Петровны сыграл бы… он!
И Любовь Петровна, и Григорий Васильевич глубоко переживали потерю ею работы на сцене в спектакле «Странная миссис Сэвидж». Именно в это время она стала думать о переговорах с другими театрами, смотреть артистов в популярных московских постановках, размышляя о будущих своих партнёрах. В Театре имени Моссовета она прекратила общаться с кем бы то ни было, кроме Ирины Сергеевны, Раневской и Молчадской. Более того, ни этот театр, ни его актёры даже не упоминались ею в беседах и разговорах. Об этом вспоминает и Молчадская. И Григорий Васильевич полностью разделял настроение жены. Бороться с хамством, вероятно, возможно только его же средствами. Но этот язык им обоим был неизвестен, они знали единственный способ избавиться от хамства — изолироваться, закрыться, не пускать.
Они оба всерьёз думали над проблемой дальнейшей творческой жизни. Особенно она. Григорий Васильевич вполне довольствовался своей деятельностью художественного руководителя одного из творческих объединений «Мосфильма» и активной общественной и представительской работой. Союз кинематографистов, глава Общества дружбы СССР — Италия, Комитет борьбы за мир. Встречи, переговоры, переписка со всем земным шаром, поездки за рубеж, приёмы.
В этой атмосфере он, тонкий дипломат, светский и широко мыслящий человек, известный всему миру, чувствовал себя прекрасно. Всё это отнимало много времени и сил, и он особенно полюбил те часы и минуты, которые выпадали ему в тишине и комфорте его уютного кабинета на втором этаже внуковского дома. К тому же, имея за плечами колоссальный жизненный опыт, он мудро научился не думать о тех проблемах, которые не может решить сейчас, и не впускать внутрь отрицательные эмоции, которые только разрушают здоровье. Она же, как человек практический и реальный, не могла себе позволить такой позиции. Помимо всего прочего со всей жёсткостью вставали материальные проблемы, а она не могла и не хотела допустить, чтобы нарушался привычный уровень и образ их жизни. Прежде всего — его жизни. Будучи уже очень немолодой, Любовь Петровна продолжала ездить, выступать, зарабатывать. География её гастролей расширялась. Со временем она стала ездить уже не с концертами, а с роликами своих фильмов, с тем чтобы их показ сопровождать беседой со зрителями и ответами на их вопросы. Жажда личной встречи с любимой звездой не угасала, и эти выступления были взаимно необходимы.
Время стремительно вытекало из песочных часов жизни, быстро сменялись года её седьмого десятка, и она не хотела с этим мириться. Любовь зрителей давала силы жить, противостоять неумолимому бегу времени, ощущать свою необходимость, вновь наполняться энергией молодости и творчества. Так что поездки с выступлениями были необходимы не только для заработка.
Однажды Любовь Петровна получила письмо из маленького провинциального городка. Автор письма, пожилая женщина, писала, что её муж и двое сыновей погибли на войне. Уходя на фронт, каждый посадил по тополю. Никто из них не вернулся, но выросли три могучих дерева, дерева-памятника, которыми бесконечно дорожила вдова и мать. Но городским властям понадобилось расширить улицу, и они приняли решение срубить эти три тополя. Тогда хозяйка деревьев написала письмо с просьбой помочь сохранить эти бесценные для неё тополя. И она выбрала, наверное, самый точный и единственно возможный для подобной просьбы адрес. Она написала женщине-звезде, которая могла всё и которая, как никто, знала, что такое любовь. Символом любви, а вовсе не эпохи тоталитаризма была и остаётся для людей Любовь Орлова. И она поехала в этот маленький город, и её имя, её личность, как всегда, оказали своё магическое действие. Эту историю я узнала опять-таки не от Любови Петровны, а от Григория Васильевича. Он по-прежнему не уставал гордиться и восхищаться ею, по-прежнему любил говорить о ней.
Однажды я пришла к ним во Внуково — это было где-то в конце 1960-х годов. Был пасмурный день, и мне показалось странным, что Любочка в тёмных очках. Довольно быстро она ушла из-за стола. «Представляете, Машенька, Любовь Петровна вчера сделала операцию на веках и даже ничего мне не сказала!» Он говорил это с гордостью, отдавая должное её мужеству и нежеланию его тревожить, предпочитая один на один бороться с тем, с чем борьба, по существу, невозможна. Со временем… Как-то она посмотрела в зеркало и с горечью воскликнула: «Любочка, что с тобой сделали!» Она имела в виду всё то же неумолимое время, то есть старость. А вот это слово она не хотела произносить даже в мыслях и по-прежнему продолжала ежедневную гимнастику балерины у станка, по-прежнему следовала строжайшей диете и не изменяла стилю строгих английских костюмов, которые требуют особого изящества и чёткости линий, носила обувь на очень высоких каблуках.