— Так за что тебя так? — подал голос дед.

— Просто так.

— Эх, девочка, просто так здесь даже пыль не вытирают. Ну, рассказывай!

— Зачем? Мне и так нелегко. — Олиф желала одного: лечь и забыться, но ее, как назло, теребили глупыми, никому не нужными вопросами.

— А кому легко? Давай-давай, если не хочешь умереть тут, тебе придется разговаривать.

— А может, я хочу умереть?

— Нет, не хочешь. Говори уже!

Девушка фыркнула, и челюсть тут же пронзила острая боль.

— Я… кинулась с ножом на Ринслера. — Сказала и самой стало стыдно.

— Зачем? — присвистнул старик.

— Потому что дура. Рады теперь? — Олиф обиженно поджала губы, провела рукой по лбу, стирая кровь, и еще сильнее прижалась к холодной стене.

— Эх ты, глупая! Поумнее ничего придумать не смогла?

— Нет.

Сердце кольнула обида. Ей нужна была поддержка, хоть какая-нибудь. Любая. Просто увериться, что разбитый лоб и опухшая челюсть — это не напрасная жертва. А ее просто взяли и добили.

— И все это ради того, чтобы не ложиться с ним в постель?

— Не только. И вообще, я не обязана вам отвечать.

— Но отвечаешь.

— Да потому что… потому что…

— Ой, ладно-ладно, — пошел на попятую старик, видя ее жалкие попытки оправдать себя.

— Что ладно? Что ладно?! Легко вам говорить, сидя в камере! Не вы человека убили, не вас в пустыню кинули, лишив всего, всего, понимаете?! Не вас Песчаники схватили, не вас использовать пытались! Легко сказать «ладно», а вы представьте себя на моем месте!

— Что мне представлять? — улыбнулся снисходительной улыбкой дед. — Сама-то как думаешь, как я тут оказался, а?

— Не знаю. — Олиф приложилась щекой к холодной стене. Говорить было очень больно.

— Так же, как и ты. Правда, рядом со мной никого не было. В отличие от тебя.

— Со мной тоже… постойте, что? Вы что, видели нас? — Она хотела пояснить, что под «нас» имела ввиду ее и Лекса, но новоиспеченный сосед тут же прытко отозвался:

— А то! Я же тут давно сижу, я всех вижу! Тем более не заметить Лекстера просто невозможно!

— Вы его знаете? — подалась вперед девушка, в одно мгновенье забыв про боль.

— А кто его не знает? — Старик был немало позабавлен ее реакцией.

— А вы… вы его не видели больше?

— О, вот видишь, заговорила!

— Я не…

— Да не красней ты так! Не маленькие уже. К тому же, всем известно — хочешь разговорить девушку, начни говорить с ней о любви.

— О какой еще любви?! — Такого абсурда Олиф еще не слышала, и жутко смутилась, когда поняла, что воскликнула слишком громко.

— Видел я его несколько раз, но сюда его не приводят. Он, скорее всего, в самых нижних камерах.

— Почему?

— Что — почему?

— Почему в этих камерах никого нет, а его в нижние посадили? — Девушка искренне ничегошеньки не понимала.

— Да, было за что.

— В смысле? Он что-то сделал?

Старик хотел было ответить на ее вопрос, но вдруг замолчал, и спустя несколько секунд озабоченно воскликнул:

— Ой, сюда идут!

Он ловко просунул руки в отверстие, схватил камень, и вставил его обратно так, словно ничего и не было. Почти в этот же момент послышался скрежет открываемой двери. Олиф пару раз глубоко вздохнула, стараясь перевести дух. Вряд ли это к старому деду пришли.

Она не ошиблась. Перед ее камерой встал Ринслер. Позади него были еще пара воинов, но девушка не уделила им никакого внимания.

— Прохлаждаешься? — презрительно осведомился мужчина.

Она промолчала. Просто знала, что так безопаснее.

— Может, ты уже решила попросить прощения? Нет, скорее, молить о прощении?

Снова молчание.

— Язык проглотила? Неужели ты думала, что это сойдет тебе с рук, а? Дура.

Олиф позволила себе злобный взгляд. Если бы она думала, что это сойдет ей с рук — поступила по-другому.

— Молчишь. Правильно, молчи. Эй вы, — обратился он к свои помощникам, — передайте кухаркам, что на ближайшую трапезу будет одной тарелкой меньше.

Девушка презрительно фыркнула. Ее морили голодом, жаждой, солнцем, даже смертью. Какая-то глупая тарелка с кашей для нее ничего не значит.

Мужчина прекрасно расслышал этот звук и уже на выходе добавил:

— Хотя нет, две следующие трапезы.

Дверь хлопнула, оставляя после себя глубокое эхо, которое разнеслось по всему помещению.

Девушка прислонилась к стене, закрывая глаза. Подумаешь, каша.

Интересно, как скоро она, Олиф, умрет уже наконец? Может, довести его до ручки, чтобы он сам ее прихлопнул? Глупая смерть. Хотя, какая смерть будет здесь не глупой? От голода? От жажды? От помутнения рассудка? Олиф усмехнулась про себя. Когда-то ей так же хотелось довести до бешенства Лекса.

Прошло довольно много времени, прежде чем камень из стены снова упал к ней в камеру.

— С ним лучше не шутить, — послышался в темноте голос старого деда.

— Я знаю.

— Знаешь — и все равно нарываешься. Неужели Берегини совсем обделили тебя умом?

Олиф пропустила колкую фразу мимо ушей. Сейчас ее интересовало кое-что другое.

— Расскажите, что вы знаете о Лексе…

— О ком? — удивился старик.

— О Лексе.

— Кто это?

— Вы что, смеетесь надо мной? — возмущенно воскликнула девушка.

— Я? Ты слышишь, чтобы я смеялся?

— Тогда расскажите, что вы знаете!

— Я ничего не знаю, — сделал искренне непонимающее лицо дед.

— Знаете! — Олиф было неприятно и обидно одновременно.

— Как я могу рассказать что-то о том, кого я не знаю?

— Ну вы же сами говорили, что…

— Я-а?!

— Ну и пожалуйста. — Она отвернулась к стенке и попыталась расслабиться.

Чего ее новый сосед хотел этим добиться, было совершенно не понятно. Хотя, какой спрос может быть с сумасшедшего. Девушка лишь сильнее раздражалась. Из головы не выходила его фраза: «Да уж, было за что». Что это могло значить? Лекс успел тут что-то натворить? Но ведь это на него совсем не похоже. Более рассудительного человека она еще не видела.

— Твое надувшееся лицо делу не поможет, — спустя какое-то время подал голос старик.

— В смысле? — отозвалась Олиф.

— Без всякого смысла. Вместо того, чтобы обижаться, нужно действовать. Только тогда добьешь результата.

— Спасибо за совет. Учту.

— Ой, распустила тут нюни, царевна, — издевательски пролебезил старик.

— Да что вы все издеваетесь надо мной? — не выдержала девушка.

— Потому что грех над такой дурочкой не поиздеваться. Как тебя только этот парень выдерживал?

— Судя по всему, вы все же помните его.

— Конечно, помню! — кивнул дед, и, кажется, задел лбом стенку. — Как такой экземпляр можно забыть?

— Расскажите, что вы знаете, — попросила Олиф, и тут же добавила: — пожалуйста.

— Эх ты! — покачал головой тот. — Тебе о своей голове думать нужно… ладно, расскажу, там все равно ничего интересного. Только ты это, двигайся сюда, неудобно мне кричать на всю тюрьму.

Девушка, сжав зубы, медленно перебралась на другую сторону камеры, туда, где было «окошко» между ней и ее соседом. Казалось, что ее ударили не только по лицу, но и по всему телу. Она чувствовала жуткую слабость, ноги затекли, а руки немного тряслись.

Олиф почти вплотную прислонилась к проему и приготовилась слушать. И хотя Лекс, по сути, был для нее никем, она все равно чувствовала необъяснимое волнение. Может, этот дед и прав: дура она все-таки.

Старик слегка прокашлялся.

— До того, как сюда попали, сколько вы пробыли в пустыне?

— Где-то месяц, — ответила девушка заученное число, хотя в его правильности искренне сомневалась. Она не считала дни в этой пустыне.

— Много… ну да ладно. Попал он сюда, то есть к Песчаникам, два года назад…

Олиф непроизвольно вздрогнула: два года?! У нее срок наказания — три. И эти три года представлялись ей совершенно невозможными, а тут…

— До сих пор вижу молоденького юношу, разбитого, хилого, тощего. Тогда еще подумал: не выживет ведь, хоть бы убил его кто-нибудь в первом же Бою, дурака-то. Но не убили. Смелый был пацан… Не знаю уж, как и за что его жизнь тут держала, но чем сильнее по нему били, тем сильнее он сопротивлялся. Помню, вот как сейчас, дрался он очень хорошо. Воином, видать, был в прошлой жизни. Шли месяцы, он показывал хорошие успехи, подавал большие надежды, Песчаники стали обращать на него внимание.