Откинувшись на постель и даже забросив руки за голову, он предоставил ей полную свободу действий. Через долю секунды он пожалел, что поступил так опрометчиво, не взяв ее прямо там, у двери. Она опустила руки, и лифчик мягко соскользнул на пол. Глядя прямо на него, подошла к кровати, бессовестно покачивая бедрами. Забралась на постель рядом с ним. Он уже понимал, что еще чуть-чуть и он сгорит в огне, охватившем все тело!

Она медленно наклонилась к его лицу, локон ее длинных волос упал, щекоча его ухо, она провела щекой по его щеке, прошлась губами по сильной шее, почувствовав биение его пульса, это еще больше вдохновило ее. Власть над его телом моментально вскружила голову. Ее губы скользнули ниже, обошли стороной его плоский сосок и уже начали спускаться к подрагивающему животу, но вернулись на секунду, чтобы лизнуть язычком мгновенно свернувшийся в комочек сосок. Он застонал от непереносимой сладкой пытки и собирался потянуться к ней, но она положила руки на его бицепсы, заставляя оставаться в то же положении:

— Сам виноват! Нечего было меня драконить! — выдохнула она ему в живот.

Лежать спокойно не было никаких сил, его руки мяли простыни, пытаясь хоть таким образом дать выход напряжению и заставить тело не двигаться. Но когда она лизнула полоску волос на животе, сбегающую вниз, к вздыбившемуся гладкому упругому члену, терпеть дальше уже не было никаких сил; а она уже смотрела голодными глазами на завораживающую розовую атласную головку в форме сердца, которую так хотелось лизнуть, поцеловать, обнять губами, втянуть в рот и пососать, чувствуя на языке солоноватость маленькой капельки из самого центра этой манящей головки. Он резко перекинул ее через себя, поставив на четвереньки, и с рыком:

— Ну все! Конец тебе!

врезался со всей силы в нее сзади.

На мгновенье испугавшись, что мог сделать ей больно, потому что даже не проверил, насколько она была готова, остановился. На секунду вынырнув из этой пучины охвативших небывалых чувств, услышал окончание ее крика-стона наслаждения и, ощутив себя в горячей истекающей сладким соком глубине, потерял всякие остатки контроля, продолжил насаживать ее на себя, одновременно врезаясь в жаркую пещерку.

Взрыв у обоих был такой силы, что какое-то время ни двигаться, ни говорить, ни думать ни один из них не был в состоянии. В комнате раздавалось только жаркое дыхание с редкими глубокими вздохами, имеющими целью восстановить хоть какое-то подобие нормального ритма вдохов-выдохов.

— Да уж!.. Мышка…! — ошалело пробормотал он с усмешкой.

— Сам виноват, — прошептала она, перекладывая всю ответственность за свое поведение на него.

Рассмеявшись, он звонко чмокнул ее в ягодицу.

— Вот любишь ты все-таки мою задницу, — констатировала она.

— Люблю, — уверенно подтвердил он.

Оба уже были полностью готовы к выходу. Пока он собирал какие-то бумаги в кабинете, она решила быстренько помыть пару чашек, оставшиеся после завтрака. Ей было приятно чувствовать свою причастность к соблюдению чистоты в этом доме. Приятно оставлять за собой порядок: застеленную постель, вымытую посуду, аккуратно разложенные вещи. Чувствовать себя хозяйкой! Обольщаться, конечно, не стоит! Но поиграть в эту роль было очень уж заманчиво!

— Надин, у меня к тебе деловое предложение! — услышала она у себя за спиной.

Повернувшись к нему, она с улыбкой поинтересовалась:

— Какое?

— Можно я у тебя куплю то умопомрачительное белье, которое ты мне вчера продемонстрировала?

— Зачем оно тебе? — удивилась она.

— Ну, мне бы хотелось, чтобы оно оставалось здесь, я бы мог к нему прикоснуться в любое время. Ты наверняка за него отвалила кучу денег, и я…

Улыбка медленно сползла с ее лица. Он быстро продолжил:

— Я просто подумал, может, ты копишь на поездку на Мальдивы или на бриллиантовую диадему… — попытался он неуклюжей шуткой хоть как-то разрядить ситуацию. — И я бы помог тебе, компенсировав белье, ты же для меня его купила… — черт, получилось совсем коряво.

— Прости, — уже серьезно продолжил он, — Я вижу, что ты экономишь, хотел предложить помощь…

Это был момент, который, она была уверена, рано или поздно наступит и нужно будет решать либо впускать его в свою жизнь, полностью и окончательно, либо не пускать, но тогда второго шанса уже не будет. Либо да, либо нет, и эти «да» и «нет» — окончательные, повернуть назад уже не удастся.

Она отвернулась к раковине, выключила воду, которая все это время текла из крана, подгоняя ее принять решение.

Он стоял сзади. Спиной, затылком она чувствовала его, чувствовала, что он тоже ждет.

И она начала тихо говорить:

— Папу убили на глазах у мамы… застрелили… мама кричала… долго кричала… наверное, поэтому соседи вызвали милицию и скорую. Я приехала с работы, когда там уже собралась толпа народа. Мама кричала, милиционеры ходили туда-сюда, врач пытался вколоть маме какое-то успокоительное… следующие дни я плохо помню, маму увезли в больницу, периодически появлялись и исчезали какие-то люди, им нужно было платить за что-то из организации похорон, ходила к маме, приносила еду. Было очень страшно, потому что она ничего не говорила и меня не видела, просто лежала, молча глядя в одну точку. Маму не пустили на похороны папы, ее перевели в психиатрию. А… а потом появились несколько человек с бритыми головами и сказали, чтобы к утру мы освободили квартиру… (с тех пор не люблю бритоголовых и вой сирены скорой помощи)… тогда стало совсем страшно… я собрала, что могла унести в паре сумок, переехала к Ирке, моей подруге, она как-то звонила мне при тебе.

Он кивнул, зная, что она не увидит, но точно почувствует, что он помнит, что ему важно каждое мгновенье ее жизни.

— С деньгами стало совсем тяжко. Все то, что у меня было, как-то разошлось буквально в несколько дней. Я знала, что у родителей был сейф, но никогда не интересовалась, что в нем, да и кода не знала. Пошла к начальнику просить повышения зарплаты, или хотя бы аванса, а он мне предложил место в головном офисе в Москве и зарплата больше и обеды оплачиваются и жилье за счет фирмы — так что иностранцы тоже не все сволочи, как оказалось. Так я оказалась в Москве, живу тут уже года три.

— А маму ты устроила в частную клинику, — кивнул он, понимая, куда уходит ее зарплата.

— Я как-то приехала ее навестить и увидела… — голос срывался. — Там с ними обращались хуже чем с дикими зверями. Я не могла ее там оставить, в тот же день забрала, пришлось задержаться, найти частное учреждение такого рода, оказалось дорого, но выбора у меня не было, да и время поджимало, надо было возвращаться в Москву, терять работу совсем уж было не к месту, — горько улыбнулась она.

— Твоя мама и сейчас там?

— Да, сейчас она счастлива, живет в мире прошлого, когда папа был с ней, ждет его с работы, а когда я приезжаю, думает, что я ее маленькая девочка.

Она почувствовала, как он подошел вплотную, положил подбородок на ее макушку.

— Прости, я не знал… я бы не начал…

Она повернулась и зажмурившись, сильно прижалась к его большому телу, пытаясь раствориться в нем, впитать его силу и энергию, ища в нем лекарство от боли, точившей ее несколько лет. Он не жалел, просто наполнял ее силой, давая ей смысл жить, а не выживать, дальше.

— Моя мать умерла, когда мне было тринадцать. Ее сбила машина, она умерла в больнице «от повреждений несовместимых с жизнью». Отец начал пить. Я тогда не понимал… только с возрастом начинаешь понимать родителей. Он детдомовский, и когда мама, девушка из приличной семьи пошла с ним на свидание, а потом и вышла замуж, для него это было как путевка в жизнь. Она была для него как солнце, как воздух, которым он дышал. Сейчас мне кажется, если бы нужно было свернуть гору для нее, он бы перелопатил эту гору до основания. Он никогда этого не говорил и не показывал. Я потом понял, спустя много лет. Мне бабушка рассказала. Не все, конечно. Многое я помнил, просто после разговора с бабушкой по другому посмотрел на все, что делал отец. Он был предан матери, наверное, только его преданность ей не дала ему найти того пьяного водителя и убить. А ведь он хотел, очень хотел! Эта злость, которую он не мог выпустить наружу, и избавиться от нее тоже не мог, она разрушала его изнутри. Он умер от рака, через восемь лет после матери.