Можно представить, что речь шла бы и о ядер/ной/ войне, а они бы все прикидывали: а не пострадает ли политика? Погибнет всё, зато политику соблюдем!

Гласность! Вот и проявилось, в экстремальных условиях, насколько все это болтовня. Также и «новое мышление». Да какое новое, хотя бы просто элементарно человеческое.

Нет, в бюрократической машине заложено это — абсалютная расчеловеченность.

Из всего можно извлечь уроки. Невозможно только из ядер/ной/ всеобщей войны — некому. А так возможно — из Чернобыля тоже.

О воен/ном/ атоме из трагедии мирного. Но о мирном, мало гов/орят/, а надо бы. Ведь это — сродни малой Хиросиме — в принципе.

Почему-то оцен/ивается/ случивш/ееся/, как стихийное бедствие. А ведь за этим чей-то проект, монтаж/ные/ раб/оты/, эксплуатация.

Меня все мучит вопрос: кто кликнул: «Дадим досрочно»? Где он, чем сегодня руководит?

Это досрочно-то притом, что работник наш и без того исхалтурился. Так ему еще алиби! Как тому В. В. Прохорову — старший инженер проекта, будем помнить своих героев — к/отор/ый проектир/овал/ молдавский канал под соленый раствор. Мол, зато не за 5, а за 3 года! Так и объясняет «Комсомолка»!

… Так давайте народу этих ядер/ных/ Прохоровых, почему мы их щадим, тех, из-за кого погибли героич/еские/ реб/ята/ — пожар/ники/ и женщины делают «выброс» — до 5 месяцев. Сегодня, а тем более приехав из Белоруссии, не могу, не имею права не гов/орить/ о Чернобыле. Два аспекта: внешний, внутренний.

2. Вот и проявилось в полную силу, потому что в экстремальных условиях, то, против чего нужна «настоящая революция», как в начале назвал это М. С. Горбачев, а вместо чего пока — словесные упражнения, уговоры, бюрократию увещеваем не быть бюрократией.

Чернобыль высветил всю картину того, что названо «застоем», но что можно назвать и «закостенением» и «развалом» (и то, и др. — хотя вроде о разном состоянии эти слова).

Урок Чернобыля: «Нужны самые строгие требования везде и во всем… вопросы дисциплины порядка, организованности приобретают первостепенное значение». (М. Горбачев).

Два аспекта «уроков» — внешний (угроза атома) и внутренний — угроза со стороны бардака: конструкторского, (проектного), технического и эксплуатационного.

Будет установлено, кто и что повинно больше.

Допустим, проект окажется идеальным, значит, вина снимается с ученых? Если виноваты послед/ние/ звенья цепочки?

Нет и нет! Как не снимается с мелиораторов за засоление черноземов по причине, что воду поставляют в руки небрежные, безразличные, «колхозные» (в самом плохом смысле этого слова). Ну, а что дожидаться, когда остальная «цепочка» отладится? А до того — нет? Да, так и только так! Если сомневаетесь, вообразите полож/ение/ и судьбу тысяч и тысяч людей в Бел/оруссии/ и на Укр/аине/, к/отор/ых накрыло «облако». И кто имел право сделать воздух, воду, саму землю неуютной для целых народов. А ведь это так! Езжайте на Гомельщину и поживите там — почувствуете сразу.

Один из участн/иков/ первого испыт/ания/ ядерного устройства [Бейнбридж][7], увидев гриб, сказал:

— Теперь все мы — негодяи!

Думаю, что и проектировщики, и строители, и эксплуатационники (и те, кто торопил их всех, чтобы отрапортовать досрочно — помним фанфары, когда принимали «досрочный» объект) — все, если бы они умели быть честными, повторили бы эти слова.

И вот еще это, м. б., главное: не следует ли вернуться нашим специалистам к вопросу, дискуссии, к/отор/ая была свернута в свое время явно волевым, бюрократическим нажимом: следует ли строить такие станции близ больших городов. Например, в 30 км от Минска (заметьте и цифра-то, цифра, которая столько раз повторяется в связи с Чернобылем — 30 км зона!) Что достигается, экономится? Да один такой Чернобыль вблизи Москвы, Лен/ингра/да, Киева, Минска — страшно и вообразить — вот тут уже наэкономим!

Чтобы мы теперь ни писали, ни провозглашали — святая, (а точнее слепая) вера в надежность таких станций подорвана не менее, чем на поколение-два. И кто имеет право создавать психол/огическое/ напряжение огром/ному/ городу таким соседством?

И снова спросим себя: есть ли хоть один серьезный ученый: к/отор/ый скажет, что 100 % безопасность возможна в ближайшие 50 лет? Вряд ли. Так как же можно?

К вопросу этому надо возвращаться заново. Если уж гласность, то в этом должна быть предельная. Несмотря на то, что именно — в ядер/ных/ делах — особенно уютно поселяется бюрократическая триада: тайна, чудо, авторитет.

Преуменьшая размеры беды, мы лишаем сочувствия тех, кто пострадал во многих р/айон/ах. Настоящего, народного. Казенное не в счет.

13-15 мая 86 г.

Боюсь, что и энтузиазм строит/ельства/ как можно большего количества станций в районах как можно больше населенных — приходит (или придет) время повторить эти честные слова. [Теперь все мы — негодяи!]

Если не перестанут люди множить их, а бросят все усилия на то, чтобы добиться 100 % безопасности. Не 90, не 99 и 9 десятых, а именно 100.

Народ наш мужественно встретил общую /беду/, а для Укр/аины/ и Бел/оруссии/ — особенно грозную и не кратковременную (вы-то не журналисты, знаете). Но не будем обманывать себя и считать, что так было бы и второй, и третий раз. Есть всему пределы. И если наш соврем/енник/, просвещенный, начал бы отлавливать, нас, ученых, как в сред/ние/ века врачей — поделом! Если позволим случиться этому хотя бы еще раз. И тем более, что настроили (и строим — возле самого Минска) рядом с огромным городом.

А ведь акад/емик/ Капица[8] да и не один он — предупреждали.

Глаза у людей в 3–5 районах, непосредственно испытавших пораж/ающее/ действие радиации — напоминают то, что помним с войны. Особенно дети. Беженство, эвакуация — прямо в масштабах, задевающих всю нацию. Беда исторического масштаба.

Вы представляете, как читать нам в печати — там, в Бел/оруссии/. Строит/ельство/ станций (такого типа) будет продолжаться неотступно — посчитали нужным заявить некот/орые/ тов/арищи/, тут же. Что это как не бюрокр/атическое/ «наплевать» — на что? На трагедию двух народов. С холодным обещанием таких же вероятностей другим нашим республикам. А м. б., и там же — вон в 40 км от Минска заложен свой Чернобыль.

Не с этого надо бы, а с заботы о том, чтобы переоценить все и пересмотреть.

И, м. б., вспомнить, что писал и гов/орил/ об этих вещах акад/емик/ Капица — и не он один.

Что получается, когда одна часть науки, ученых, опираясь на бюрократию, получает право не логикой, убежденностью, знаниями своего добиться, а лишь потому, что обслуживает ведомственные интересы ведомств.

То, что у мелиораторов — засоление земель и т. д.

У «мирного атома» — строител/ьство/ станций в самых населенных районах страны, на вел/иких/ реках, одним словом — Чернобыль.

Почему я гов/орю/ об этом?

Мы уже несколько раз читали: [атомная] программа будет неизменной!

Неужто? Неужто то, что произошло — а что, приезжайте в Бел/оруссию/, если осмелитесь, в юж/ные/ р/айо/ны и посмотр/ите/ в глаза тем, кто еще не уехал…

Мужество, Да… Но как мы себе представл/яем/ еще один такой случай и реакцию народа (да, всего народа) на это.

Из всего можно извлечь уроки. Невозможно только из ядерной войны. А из Чернобыля еще можно.

Эта невидимая радиация, которая проникает в тебя, ты знаешь, в этот миг, в каждый миг, она меняет всё: ты вроде как бы другой кто-то, а всё вокруг — тоже чужое — незнакомое. Кто-то другой на другой планете.

25.05.86 г., Минск

Перед учеными-физиками и пр. — Велиховское[9]собрание в защиту мира, 27.05.86 г.

Здесь собрались ученые, а некоторые, как Е. П. /Велихов/, только что из Чернобыля, и не вам рассказывать, что это такое: все первые 10, а то и больше дней ветер безжалостно тянул в сторону Белоруссии — через три из пяти ее областей. Как написал один из корресп/ондентов/: К счастью, ветер дул не на Киев!