Катерина любила вкусно и плотно поесть, выпить хорошего марочного вина, любила, когда ей дарят цветы и, засыпая, любила, чтобы ее обнимала тяжелая мужская рука.

Она почти не ревновала Николая к сестре, понимала, что рано или поздно та его бросит как надоевшую игрушку ради другого любовника с какими-то другими достоинствами и новыми причудами, и довольствовалась тем, что ей перепадало. А перепадало ей не так уж и мало: Николай был крепким парнем, его хватало на обеих сестер.

…Прибежав домой в перерыве между спектаклями перекусить, Катерина по резкому запаху духов догадалась, что Антонина здесь и не одна. Решив подурачиться, она бесшумно, на цыпочках прошла по коридору, но, услышав за дверью разговор, остановилась заинтригованная. После услышанного у нее пропала всякая охота к шуткам, а тем более — к еде, и она так же бесшумно, как и появилась, вышла.

Цинизм, с каким обсуждалось убийство Игоря Николаевича, поразил Катерину, но особенно ее удивила реакция Николая на предложение сестры, его уступчивость и простодушие.

«Неужели он не видит Тонькиного двоедушия? — недоумевала она, страдая. — Дураку ясно, что она пытается его использовать и подставить».

Судьба Игоря Николаевича в данном случае ее не волновала. Катя недолюбливала его за высокомерное отношение к ней. А она не пустое место. Она жила, страдала и радовалась, довольствуясь теми немногими крохами, которые доставались ей после более хитрых, наглых и бессердечных людей.

Первым ее желанием было предупредить Николая, открыть ему глаза на возможную подлость сестры. Но, поразмыслив, Катерина решила не делать этого: пришлось бы признаться в том, что она подслушивала.

Не придумав ничего лучше, она решила предостеречь Игоря Николаевича. Пусть сам позаботится о своей безопасности и примет необходимые меры. Едва ли он станет дожидаться, пока Антонина начнет действовать. Нанесет упреждающий удар и, учитывая его хватку, сделает это наверняка и без пощады. Об участии в планах сестры ее любовника говорить ему необязательно. Достаточно намекнуть о существовании некоего лица мужского пола. Это лишь подхлестнет и заставит его шевелиться.

Катерина немного успокоилась. Где-то в глубине души шевельнулась надежда заполучить наконец Николая, покончить с унизительным притворством, пожить открыто в любви и согласии назло всем завистникам и недоброжелателям. Думать о сестре, о том, что ее ожидает, не хотелось. Катерина гнала мрачные мысли, полагаясь на справедливость Всевышнего.

Встреча с Володькой на ипподроме оставила у Кривцова двоякое впечатление. С одной стороны, всколыхнула прошлое, напомнив детство с его радостями и печалями, с другой — заставила позавидовать однокашнику, которого Кривцов привык считать ниже себя в умении приспосабливаться к жизни. Однако он был практичным человеком и моментально прокрутил вариант наката на Решетникова, доставивший упоительное наслаждение. «Нужно пристегнуть к этому Володьку и одним выстрелом убить сразу двух зайцев: Решетникова и его крышу. Синебродов будет покруче Устрицы, ипподромного босса».

Мать постоянно твердила:

— Пока, сынок, мы живем среди нищих, нищими и останемся. Нищета заразна, как корь или туберкулез. Деньги идут только к деньгам.

Тогда они жили в бараке на окраине Москвы. Мать спекулировала. Деньги доставались трудно. Задавшись целью вывести сына в люди, она, отрывая от себя, тратила все на него. Но, видно, не в коня был корм. Способностей к учебе у сына не оказалось. Труд вызывал в нем органическое отвращение. Доносчиком Игорь стал еще в школе. Так зарабатывал «тройки», не утруждая себя зубрежкой. Аппетит рос. Быстро понял свою выгоду от сотрудничества с милицией.

Примерно тогда же определился и жизненный путь Володьки.

В седьмом классе его исключили из школы. Учитель физики, дряхлый старик, ошибся графой в классном журнале и поставил ему «пятерку» вместо другого ученика. Обнаружив оплошность, учитель обвинил Володьку, что он сам поставил себе оценку. Вовка отрицал и упорно стоял на своем. Дело дошло до директора школы. Созвали педсовет, и его исключили.

— Видишь, Игорек, что значит в жизни принципиальность? — поучала мать. — «Признайся Володька — и его бы не исключили» — так сказала ваш классный руководитель. Нужно быть гибким. Жить, приспосабливаясь к обстоятельствам, и в первую очередь думать о своей выгоде. Он, уж точно, не выберется из барака. Всю жизнь будет жрать свою принципиальность.

Но пророчество матери, как Игорь Николаевич убедился сегодня после встречи с Синебродовым на ипподроме, не сбылось.

С ипподрома Кривцов поехал на кладбище, к матери. При жизни он не сумел достойно отблагодарить ее за самопожертвование, сделал это после смерти. Поставил резное надгробие из белого мрамора, литую ограду по эскизам небезызвестного художника. Содержал могилу в идеальном порядке. Регулярно приезжал, платил смотрителю за уход.

Сегодня он приехал попозже, задержался дольше обычного. Сменил в вазе воду, поставил свежие цветы и присел на скамейку. Он любил бывать здесь в это время суток. День еще не угас, но солнце уже катилось к закату. В такие минуты в голову приходили грустные, возвышенно-печальные мысли — о жизни и бессмертии души. Забывшись, Игорь Николаевич не заметил, как подошел кладбищенский смотритель.

— Вы видели, как я подправил оградку? Ребята немного задели, когда хоронили рядом. Укрепил бетончиком.

— Спасибо. Честно говоря, не заметил. Большое спасибо.

Кривцов достал бумажник и, отвернувшись от смотрителя, вынул полсотни.

— Столько достаточно?

— Вполне. Буду рад и впредь присматривать за могилкой.

«Он что, покойников жрет?» — подумал Игорь Николаевич, в который раз с удивлением вглядываясь в огромную красную морду верзилы — молодого парня ростом выше двух метров.

— Ничего такого. Сегодня, к примеру, парную телятину с хреном, белужий бок с лимончиком, а на десерт — персики из-под Бахчисарая.

— Простите, что вы сказали?

Кладбищенский смотритель обернулся:

— Вы не беспокойтесь. За могилкой я присмотрю.

Кривцову почудилась ухмылка на его харе.

— Сынок, подай старухе на пропитание.

— Бог подаст.

— Видать, богатый, а такой жадный. Господь всем велел делиться.

— Ходи, ходи, бабка. Сегодня не до тебя. День выдался не самый легкий.

— Вот ты пятерку для меня пожалел, а не знаешь того, что стоишь на краю гомола.

— На краю чего?

— Гомола, сынок, гомола.

— Возьми деньги и скажи толком, если что знаешь.

— А как же не знать? Мы — божьи люди. Господь от нас ничего не скрывает. Погляди на маковку храма. Чего видишь?

— Крест золоченый.

— А еще что?

— Вроде свет какой-то вокруг креста.

— Во-во. Это тебе знак Господний. Велит не обижать сирых, помогать калекам и старым людям. Если хочешь спастись, потуши лампаду перед образиной в женском обличье, мети пол от порога к двери и не веником, а скребницей щетинной. От друзей откупись, в дом не пускай и молись, молись. Проси прощенья у Господа.

Прогремел гром, затихая раскатами. Пораженный небывалым видением, Игорь Николаевич долго не мог оторвать глаз от креста. Ничего подобного ему прежде не приходилось видеть. Крест на куполе колокольни светился голубоватым пламенем, видный в мельчайших деталях на фоне грозовой тучи, наползающей из-за церкви.

— И часто здесь такое бывает, бабка? — полюбопытствовал Кривцов, оторвав наконец взгляд от магнетически притягивающего видения.

Рядом никого не было. Игорь Николаевич поискал глазами между могил, деревьев, частокола оград. Старуха будто испарилась или улетела на помеле.

Гром погремел, погремел и стих в отдалении. Не пролилось ни капли. Игорь Николаевич сидел в оцепенении, пытаясь собраться с мыслями, парализованный страхом. Спустя какое-то время он снова поднял глаза к маковке колокольни, но увидел уже совсем иную картину. В лучах заходящего солнца позолота на кресте тускло отсвечивала ровным спокойным светом. Не было никаких загадочных сполохов. Церковь медленно погружалась в тень, навевая покой и умиротворение.