стрел.

На прясле на некоторое время установилась тишина, защитники понимали, что Вятка сказал правильно, но им было жалко, что картины с неприятельской

атакой не произошло. Они бы тогда постарались помочь ворогам уменьшить их же

численность.

– Если бы они послов заслали заместо десятка воев со стрелами, начавших

изгаляться перед нами, тогда воевода затеял бы с ними толковище, –

раздумчиво заметил ратник из посадских в самодельном тегиляе, панцире, подбитом пенькой. Он покосился на странное воинство, заполонившее равнину до

кромки леса. – У мунгал как, пока по ним не стрелишь, покалякать о животах

еще можно, а как стрела с тетивы спорхнула, хоть до них не долетела, а

глуздырем уткнулась под копыта коней, а еще не дай Бог кого задела, тогда

руби домовины.

– Это еще поглядеть надоть, – расправил крутые плечи Темрюк, княжий

дружинник в колонтаре – кольчужном доспехе без рукавов и в шеломе с шишаком

и с бармицей сзади -железной сеткой из мелких колец. Широкое его лицо

прикрывала личина, повторяющая каждую складку, на ногах были бутурлыки из

металлических тонких пластин. Он повернулся к ратнику, говорившему об

обычаях орды. – Вот оповести нас, Прокуда, за сколько ден смалявые нехристи

овладели вашей Рязанью. А там ратей под десницей князя Романа Ингваревича и

воеводы Еремея Глебовича были тьмы. Да рязанцы позвали еще половцев.

– За шесть ден, Темрюк, – отозвался тот, которого окликнули по имени

Прокуда, он был в байдане – кольчуге из плоско раскованных колец, с прямым

мечом в правой руке и с кистенем в левой. – Тако же и Владимир, стольный

град, продержался несколько ден, Георгий Всеволодович, Великий князь Руси, оставил его на сыновей, Всеволода и Мстислава, решив дать бой на реке Сити

под Красным Холмом. Зряшно он поступил, и детей сгубил, и сам с войском, которое успел собрать, погиб бесславно.

Чернобородый воин из сбегов в бахтерце без рукавов и с железными

пластинами на груди процедил сквозь зубы: – Зато эти мунгалы, что стоят под козельской стеной, за своего царевича

Кюлькана, молодшего сына Чагониза, убитого под Коломной, положили в могилу с

ним сорок русских девушек вместе с конем в золотой сбруе и хашарами –

пленными без счета. Среди них были мои брат и сестра, – одна его узловатая

рука нервно теребила костяную рукоятку засапожного ножа в ножнах, засунутых

за кожаный пояс. А шуйца, левая рука, опиралась на огромный ослоп – дубину, обитую железом, с острыми шипами вокруг утолщения внизу. – Они оставили от

Коломны одни обугленные головешки.

Дружинники окидывали гневными взглядами ордынскую тьму, покрывшую

черным пологом равнину за правым берегом Жиздры, на скулах ходуном ходили

тугие желваки. Было видно, что косоглазым воинам, грудившимся тесными рядами

в лучах полуденного солнца, не привыкать устраивать кровавые пиры. Так же

можно было понять по неподвижным выражениям на широких лицах с раскосыми

глазами, что свою жизнь они ценили тоже не высоко.

– Якуна, не один ты страдалец, мы тоже пришли сюда не меды пить, а для

мести, – мягко сказал чернобородому воину седой, еще крепкий, старик в

справной сброе и с секирой на плече. На поясе у него висел длинный прямой

меч в кожаных ножнах, обложенных медными пластинами. – Коломна была не

первой и не последней, за ней пали Суздаль, Переяславль, Юрьев, Кашин, Скнятин, Бежецк, Псков, Судиславль – все тут есть остатками своих граждан.

Кто один пришел, а кто с семьей добрался околесицей по темным лесам.

Позади ратников объявился Калема-кузнец, поднявшись по взбегам на

прясло, перевел дыхание. Он слышал, что сказал старик, вгляделся, моргая

сощуренными глазами, в черное болото из малахаев и остроконечных азиатских

шапок, и скрипнул крепкими зубами:

– Мунгалы на такое горазды, они только за один месяц опустошили

четырнадцать русских городов – Полоцк, Ярославль, Кострому, Галич, Бело-Озеро... Там даже кошек с собаками не осталось, видать, кипчаки

сожрали, что за ними увязались. Сказывали, мунгалы тоже ничем не брезгуют, они даже питаются кровью загонных коней, которых ведут за собой на

чембурах – третьих поводах. Когда им жрать нечего, надрезают яремную вену и

пьют из нее кровь, – он сплюнул в сторону. – Один Торжок продержался две

седмицы... И здесь Батыге придется вкусить железа досыта, я успел наделать с

помощниками довольно заготовок и для стрел, и для сулиц, и для ганзейских

арбалетов-самострелов.

– Здравица тебе, Калема-кузнец, – разом заговорили защитники крепости, стоявщие возле заборола, в котором находились Вятка с ратниками, принявшими

бой первыми. – Пусть не устанут твои десница с шуйцей ковать мечи и ножи, и

пусть у тебя не кончается железо.

Между тем, ордынцы за крепостной стеной продолжали жить своей жизнью.

На невысоком холме слева ближе к западной стене, объявилась свита из

мунгалов в добротных шубах и круглых шапках, обшитых собольими шкурами, из

нее выехал на длинноногом жеребце всадник в медвежьей шубе и в круглом

блестящем шлеме с шишаком и белым пером цапли над ним, застыл истуканом на

верху. Подле стремени вертелось какое-то существо, похожее на побитую

собаку, наряженную в лохмотьях от восточных одежд. Оно то било палкой в

круглый бубен, то крутилось юлой на месте, будто рассеивая что-то вокруг

себя, а то вдруг падало на спину и дрыгало ногами, взбивая мокрый снег

маленькими горками. Наконец странное существо надолго приникло к зеленому

сапогу важного мунгальского сановника, который даже не шелохнулся, а лишь

чуть наклонил голову вниз. Выслушав шамана, знатный всадник вздернул

подбородок и поднял вверх руку с плетью, существо крутнулось вочком еще раз, и испарилось между ногами коней свиты. От холма донесся ритмичный барабанный

бой, захрипел рожок, заревели натужно длинные трубы. Трубачи находились за

спиной господина, ближе к подножию холма. Защитники крепости увидели, как

подобралось огромное войско, разделившись на десятки и сотни во главе с

начальниками. Часть ордынцев, стоявших позади, повернула коней и стала

быстро удаляться туда, откуда пришла, оставшаяся меньшая часть разделилась

на несколько отрядов по пять всадников в ряд и тоже повернула назад, уходя

от стен городка. Нехристи оставляли после себя загаженный снег и тяжелый

дух, приносимый на стены крепости порывами весеннего ветра.

– Уходят, смалявые огаряне? – Охрим выпучил глаза и уставился на Вятку.

Тот не выпускал из рук тетиву лука со стрелой, приставленной к ней. Бранок

тоже повернулся к старшему десятка ратников, собравшихся за их спинами, но

промолчал. Охрим добавил. – А может, они решили нас выманить, так этот прием

нам известный.

Вятка обвел потяжелевшим взглядом подчиненных и приказал незнакомым

хриплым голосом:

– К бою, козличи, кончилась наша мирная трапеза, – он дернул правым

плечом. – Теперь нам предстоит питаться кровавой пищей до тех пор, пока

десница будет держать меч.

Ратники поначалу застыли на месте, не понимая, отчего старший отдал

такой приказ, когда вороги собрались уходить от городка. Потом как по

команде зашевелились, занимая каждый свое место, заранее указанное им на

стене.

– Стрелы сберегать, зазря их в мунгалов не пускать, – Вятка подхватил с

другими ратниками плаху, лежащую под ногами, и ловко вогнал в гнездо.

Смахнул за спину прядь длинных волос, выбившихся из-под подшлемника с

длинными ушами. Шлем, как и броню, он оставил дома, как и двое помощников. –

До леса нам теперь не добраться, и в броню облачиться не успели...

– Вятка, вот твоя броня, – звонко крикнула девушка в фофудье – теплой

одежде и в цветастом платке, из-под которого на спину сбегала соломенная