— О чем это вы, месье? — спросил Эмиль, отпивая из своей кружки.

— Англичане снова обеспокоены. Им не нравится, что мы живем в мире, трудимся на своих полях, ловим рыбу, занимаемся торговлей, — месье Ганьон нахмурился. — Индейцы и какая-то часть наших наиболее нетерпеливых молодых людей продолжают провоцировать их солдат. На прошлой неделе уже произошел один случай у казармы, подстроенный ребятишками! Они швырялись камнями и вели себя безобразно. Одному солдату разбили нос, другому — поранили губу. Солдаты поймали мальчишек и продержали в казарме всю ночь, пытаясь дознаться, кто подговорил их на это.

Эмиль допил свою кружку:

— Скорее всего, не родители. Ведь это дурацкая затея, все равно что овце дразнить волка.

Дед и месье Ганьон закивали.

— Это кто-то из молодых людей, из тех, кто прекрасно осознает всю опасность своей затеи. Из тех, кто объединяется с индейцами и совершает набеги на фермы и деревни англичан, поджигая и грабя их… — продолжал гость.

— И натравливая англичан на всех нас, — согласился с ним Эмиль и вздохнул. — Что еще нового в Бобассене? Полковник Лоуренс не предпринимал новой попытки захватить город и форт Бозежур? Моему сыну ничего не угрожает?

Месье Ганьон встрепенулся, он разомлел от тепла и коньяка после своей утомительной прогулки.

— Нет, хотя люди продолжают бояться этого. Ясно, что не Лоуренс поджег церковь в Бобассене. Это сделал отряд индейцев под предводительством аббата Ле Лутра.

— Постыдное дело, — заметил Эмиль после недолгого молчания, прерываемого только потрескиванием пламени, — вытеснять наших собственных поселенцев, пытаться силой выдворить их в Канаду. Ле Лутр — священник и француз, а временами совершает поступки, непростительные даже для врага. Я слышал, что кто-то из его добровольцев вернулся домой. Это так?

Месье Ганьон кивнул:

— Да, так. Но полковник Лоуренс объявил, что тот из поселенцев, кто покинет свою землю и уйдет добровольцем к врагам — так англичане называют наших людей, скрывающихся на территории Канады, — считается нарушившим договор и, следовательно, лишается права на владение землей…

— В трудное время мы живем, — заметил Эмиль. — Мы должны остудить свои головы и оставить в покое англичан. Тогда и они не тронут нас.

Слушая отца, Солей молилась, чтобы он оказался прав. Но она очень боялась, что он ошибается.

Раз в неделю, за исключением тех случаев, когда соседи собирались вместе, чтобы потанцевать, выпить и повеселиться в компании, Солей и Селест встречались после обеда и шли гулять. Они не боялись холода, взбирались на самый верх дамбы, бродили там, и никто на много миль вокруг не мог слышать, о чем они говорят. Здесь они делились друг с другом секретами и мечтали, пока холод не начинал пробирать их, заставляя прыгать, чтобы согреть окоченевшие руки и ноги.

Селест уже отчаялась дождаться от Антуана предложения.

— Иногда он такой ласковый… Сказал мне, что я хорошенькая, что ему нравится мой яблочный пирог, что к тому же я лучше всех танцую. А потом, — тут в голосе Селест послышалось негодование, — он и Франсуа обманом заставляли меня поцеловать Франсуа! — она чуть не плача посмотрела на подругу. — Может ли парень делать такое, если ему действительно нравится девушка?

— Я не знаю. Близнецы еще так неопытны во многих вещах… Вот, сегодня, к примеру, они выскочили во двор, катались по льду и дурачились как малые дети, вроде Жака или Анри.

— Мне скоро будет шестнадцать. Все, кого я знаю, в шестнадцать лет уже были обручены.

— Даже я, — сказали Солей, засмеявшись.

— Даже ты, — откликнулась Селест. — Мама беспокоится за меня и говорит, что я зря трачу время на Сиров, потому что их всегда двое и они никогда не расстаются. Она говорит, что лучше бы я нашла парня, который захотел бы жениться на мне.

Она пнула ногой заледеневшую комышинку. Ее хорошенькое личико пылало.

— Мне не нужен другой парень. Мне нужен Антуан. Иногда мне кажется, что я тоже нужна ему. А потом он исчезает, даже не попрощавшись, и не появляется несколько дней.

Порыв ветра выбил прядь ее длинных каштановых волос из-под капора, поверх которого был повязан шерстяной платок, и ей пришлось поднять одетые в рукавички руки, чтобы заправить волосы. Она была так хороша, что Солей снова удивилась, почему Антуан не делает предложения ее подруге.

— Почему ты решила, что тебе нравится Антуан, а не Франсуа? — спросила она мягко.

— Потому что он веселее, потому что он заводила. А Франсуа только тянется за ним. Неужели тебе не ясно?

— Да, так было всегда.

Селест вздернула головку.

— Ну так вот, поскольку твой брат Антуан не принимает меня всерьез… вскоре очень может оказаться, что у него появится соперник.

Солей округлила глаза.

— О! Кто? Франсуа?

— Нет, глупышка. Франсуа — это просто тень Антуана, причем более глупая, чем его близнец… Недавно я познакомилась с одним солдатом, там, у казармы. Я как-то шла мимо, а он подошел ко мне и попросил разрешения поговорить со мной… Буквально на прошлой неделе он сказал, что я самая красивая девушка, какую он когда-либо видел.

Солей вся напряглась.

— Солдат? Англичанин? Селест, надеюсь, ты шутишь!

— Ну, конечно, то же самое сказали бы мои, если бы узнали. Его зовут Томми Шарп. Ты знаешь его, такой высокий блондин, очень симпатичный. Ему нужна девушка, чтобы просто было с кем перекинуться словом. Он не такой, как другие солдаты. Они всегда пьяные и грубые и ненавидят нас. Папа говорит, это потому, что они боятся, как бы мы не подняли восстания против них из-за того, что они делают с нами, из-за всех их притеснений и поборов. А еще потому, что нас больше, чем их.

Солей с трудом понимала, о чем говорит ее подруга.

— Но ведь это красные мундиры, Селест! Их ненавидят все в Гран-Пре, все в Акадии!

— Я знаю. Я тоже ненавижу их. Но Томми не такой, как полковник Лоуренс. Он только несет свою службу. И он пересек океан, оставив у себя на родине всех, кого он любит, — родителей, братьев, сестер. Я даже не думаю, что у него прежде была девушка. Ему только что стукнуло восемнадцать. Он не был дома полтора года. Ему просто хочется пообщаться, как любому молодому парню, ведь он очень одинок.

— Надеюсь, ты не можешь всерьез считать его ухажером!

Лицо Селест исказилось.

— Не знаю. Он нравится мне даже больше, чем Антуан, но что это мне даст? А тут еще мама каждый день подразнивает меня, что старую деву трудно сбыть с рук… — на глаза девушки навернулись слезы.

Солей почувствовала, что тоже сейчас расплачется. Она порывисто обняла подругу и крепко прижала ее к себе.

— О, Селест! Прости меня! Но ведь английский солдат не выход для тебя. Твои родители никогда не разрешат тебе выйти за него замуж! А если даже и разрешат? Где вы будете жить? Ты будешь отвергнута всеми!

Селест достала носовой платок и вытерла нос.

— Я знаю, я уже думала обо всем этом. Но мне хочется испытать твоего бесчувственного брата, заставить его поверить, что я всерьез увлечена Томми.

— Только не заставляй кого-нибудь еще поверить в это, — сказала Солей рассудительно. — Это может быть очень опасно. И ты не находишь, что это не очень честно по отношению к Томми? Позволить ему думать, что ты серьезно к нему относишься, в то время как ты сама знаешь, что это не так?..

Они возвращались домой в сумерках, и Солей готовилась к серьезному разговору с Антуаном.

Снег покрыл землю толстым слоем. Казалось, весь мир на много недель превратился в пленника снежного царства. Реми Мишо застрял в селении микмаков, у Рассерженных Вод, пережидая, когда утихнет ненастье. Он провел уже много ночей в вигваме. Реми бегло говорил на языке индейцев, а индейцы знали французский язык, так что никто не испытывал трудностей в общении. Мужчины ели и курили, расположившись вокруг огня, вели бесконечные разговоры о ненавистных англичанах, которые поджигали поселки жителей Акадии и оставляли беспомощных женщин и детей без крова, обрекая их на гибель от голода и холода.