Раф оглянулся и посмотрел через окно на небо, где только что мощным порывом ветра пронесло всклокоченную и орущую чайку. Пожав плечами и видимо ничего не заметив он молча принялся попивать свой ромашковый чай.

Решившая что это ответ положительный, означавший что ее пикнику ничего не грозит, Роза умиротворенно принялась снимать остатки завтрака братьев с их голов и одежды.

Вскоре на кухню в пестром халате вошла мама, или Олив, как ее почему-то называла собственная дочь. Видимо потому, что когда родился Рем, а потом и Джон, они стали жутко ревновать Розу к матери. Особенно, когда та называла ее мамой. И чтобы хоть как-то умилостивить братьев, она стала обращаться к маме как сестра, или как подруга.

В итоге, все остались более или менее счастливы, и в семье воцарился покой, по крайней мере на день-два.

С приходом матери и любимой жены на всех тут же нашло такое спокойствие и умиротворение, что казалось, присутствие Олив послужило неким разбавителем во всеобщем соусе. Роза скорчила рожицу своему отражению в чашке чая, когда Рем с Джоном побежали ее обнимать и целовать.

- Будь осторожна Роуз, - фыркнул Раф, бросая на дочь косой взгляд. – Ты знаешь что будет с Олив, если она увидит твою физиономию.

Роза поперхнулась. Олив, отрываясь от своих мальчиков удивленно посмотрела на нее, и она перестала кашлять.

- С добрым утром, Розa. - нараспев поздоровалась она. - Что с тобой?

Бесполезно было доказывать заботливой матери, что болезнь уже выпустила ее из своих когтей, и что она уже вполне может за себя отвечать.

Раздраженно одергивая на себе новенькую лиловую бейсболку, Роза опасливо улыбнулась. Улыбка получилась болезненной, Олив это заметила, и, нахмурившись, подошла с дочери.

- Нет, нет и еще раз нет... Никуда ты не пойдешь в таком виде, дорогая моя, этот свитерок не отвечает моим понятиям о теплой одежде, - сказала она твердо.

- Нo почему?

Так она и знала.

- Потому что в твоем будущем воспалении легких буду виновата я одна... А знаешь почему? Иди-ка переоденься.

Полностью сознавая что излишняя упрямость в таких делах грозит большими проблемами, самой меньшей из которых будет перемывание посуды в одиночку целую неделю, Роза поплелась обратно в комнату, что-то недовольно бормоча себе под нос.

- Пока не оденешься как следует, а я имею в виду по меньшей мере два свитера, никуда мы не поедем! - донеслись до ee ушей последние увещевания матери, прежде чем она успела захлопнуть за собой дверь своей комнаты и плюхнутся на кровать.

Словом, отъезд прошел не сказать чтобы уж очень гладко. Стоя на пороге дома в своих совершенно не нужных свитерах, кстати самих тонких из всего гардероба, Роза то и дело принималась ходить взaд-вперед, и недовольно бормотать себе под нос все что она думает по поводу их задержки. Рем и Джон все никак не могли выбрать что же им взять с собой: палку-дубинку с прилагавшимся к ней деревянным пистолетом, или коллекцию разрисованных и уже совершенно негодных пластиковых машинок. Олив никак не могла красиво повязать свой шарф и выбрать наиболее красивые туфли, а когда справилась, принялась ходить по всему дому и всех подгонять. И наконец Раф... Что ж Раф, надо отдать ему должное, очень торопился, за пол-часа он уже собрал свой рюкзак с бутербродом и книгами, и теперь сидел на диване в гостиной с очередным научным романом, раз в пять минут выкрикивая что-то вроде: " Олив, дорогая, нам уже пора выезжать!", " Рем, когда вы наконец спуститесь вниз, мы опаздываем!" или " Ненавижу опаздывать!"

Наконец, в пять минут девятого, вся компания кое-как разместилась в машине, (Рем с Джоном даже успели устроить перед этим десятиминутную драку за сидение у окна, пока Олив им не пригрозила наказанием) и они поехали.

Первые четверть часа пути они простояли в обычной городской пробке, а потом, выехав наконец  на прибрежную трассу, и спустя пять минут свернув с нее, они благополучно добрались до земляной дороги ведущей на холмы и на обрыв, откуда открывался замечательный вид на океан.

Ветер вся крепчал, и когда компания выбралась из машины, почти всех снесло на пол метра в сторону. Рем с Джоном завизжали от восторга и унеслись бегать по безлюдному холму, а Роза осталась помогать отцу и матери с багажом. Устроились за большим дубом, смягчающим бешеные порывы ветра, собрались в кружок и развели костер.

Плотно укутавшись в мамину теплую шаль (какая она все-таки милая!), Роза облокотилась на шершавый ствол дерева и молча смотрела как братья возят по траве свои машинки-калеки, что-то бормоча себе под нос, и как Олив с Рафом ведут заумную беседу. Но долго сидеть в таком блаженном оцепенении у неe не получилось, вскоре на нее напал приступ кашля, и, чтобы никому не мешать, она пошла прогуливаться по безлюдным.холмам.

По небу неслись облака, то открывая, то вновь закрывая солнце, робко пытающиеся вернуть свой права на небосвод. Подставляя ветру спину, Роуз смотрела на открывавшейся ей вид, и вдруг почувствовала странное, даже пугающее чувство восторга и легкости. Не противясь дальше бешеному ветру, она сбежала с холма и кинулась бежать к следующему.

Взбегая по нему и поправляя на себе шаль, она огляделась. Пейзаж пустовал, везде, куда только не посмотри, были видны лишь одни холмы, ничего больше. Ни одной живой души. Ни одной...

Улыбка сползла с лица девушки и она отпрянула назад. Поляна не пустовала. Посреди нее она увидела одинокую фигуру одетую во все черное. Роза вгляделась в нее. Человек сидел на земле и казалось был совершенно обессилен. Это было видно по его опустившемся плечам и обездвиженной фигуре.

Скорее на помощь, ведь ему плохо... Но сделавшая было пару неуверенных шагов по склону холма, Роза остановилась как вкопанная, ибо у нее парализовало ноги.

Из особо большой, серой тучи выглянуло солнце, осветившее собой всю поляну и сидящего на траве человека. Пару секунд человек будто приходил в себя. Роза видела как он осторожно помотал головой из стороны в сторону, как будто просыпаясь от долгого сна, потом поднял ее и, оперевшись рукой в землю, встал на колени. Ветер бешено трепал его угольно черные волосы, но ему очевидно было все равно. Спустя секунд десять он встал, выпрямился, и развел руки в стороны, словно хотел обнять весь пейзаж. С минуту он стоял так, никого не видя и не слыша, потом поднял голову и посмотрел... Прямо на ослепительно сверкавшее солнце.

Колени у Розы подкосились и она села на траву. Так ведь можно себе глаза испортить...

Но человек очевидно знал что делает. Он всматривался в светило и словно бы набирался сил. Вокруг девушки свет словно бы померк и первое что она подумала, было то, что она наверное теряет сознание, от всего увиденного.

Но потом она вдруг сообразила, что меркнет все вокруг нее, меж тем как на середине поляны, тaм где стоял человек, солнечный свет все больше набирал силу, ослепительно сияя.

Роза закрыла глаза и тут же снова их открыла. То, что она видела, казалось ей невероятным, невозможным и безумным видением. Солнечный свет волнами бил по человеку, облик которого начал меняться. Его волосы из угольно черных медленно приобрели светло каштановый цвет, отливающий на солнце белесо-пепельными оттенками пены кофе с молоком; одежда посветлела, и словно бы очистилась, превратившись в новое, как будто с иголочки одеяние. Даже трава в радиусе одного-двух метров посветлела.

Роза не отрывала глаз от странного существа, похожего сейчас на лампочку в человеческом виде. Человек же не отрывал глаз от солнца. Ветер стих, небо прояснилось.

Когда свет полностью заполнил собой человека, он наконец отвел глаза и его взгляд остановился на побелевшем лице Розы. Его лицо расплылось в улыбке и он оглядел ее с головы до ног, как будто хотел хорошенько запомнить все детали ее внешности.

Смотря на это красивое, светящиееся силой и светом, Роза не могла выдержать то с каким упорством ее осматривают яркие карие, с золотым отливом глаза. И когда она это поняла, и ей стало дурно, человек достал из кармана какой-то светящийся маленький аппарат, похожий на плоский телефон который лежал у нее в кармане джинс, нажал на него и вспыхнув, растворился воздухе.