— Мы? Нет, мы не будем, — хохотнул Савельев. — Вот только если те, кто за нами придут. Да и честно сказать, надежды мало, что найдем что‑то. Только странно, что на рыбалку вы в Якутию прилетели. Рыбы здесь никогда густо не было. Лучше уж на Енисей.

— Да нам не столько рыба нужна, сколько края дикие, необжитые, — поправился Петр. — Чтоб дозвониться до нас нельзя было. Иначе — какой отдых? Жалко только, что вскоре, кажется, здесь тоже какие‑то выработки начнутся? Постоянно геологов здесь встречаю.

— Неправильно как‑то, но изо всех сил желаю вам неудачи, — пробасил Иван. — Землю жалко. Лучше что‑нибудь хорошее на севере найдите — там, среди льдов, мало кому навредите.

Внимание Рогозина отвлек Моня, не стесняясь никого глазевший на блондинку. Только что слюна не текла. Он несколько раз облизнулся, почесал небритую щеку и бесцеремонно влез в разговор с гостями:

— А вы здесь надолго?

— Нет, на пару недель, если погода позволит, — ответил Петр. — Будь моя воля, я бы навсегда здесь остался, но… работа, знаете ли. А сюда мой комбинат никто переносить не станет.

— И оперу здесь ставить некому, — добавил Иван. — И не для кого. Так что мы здесь временно.

— И ни одного бутика, — надула губы Лара, но сразу же рассмеялась, показывая, что удачно пошутила. — А вы?

— Мы тоже на пару недель. Немножко покопаем, немножко молотками постучим, образцы соберем и обратно, — ответил Савельев.

Впечатление новизны спало, продолжавшийся разговор стал Виктору неинтересен. Он еще раз посмотрел на шевелящего кадыком Моню, из глаз которого только искры не сыпались от высокого напряжения, усмехнулся и побрел к Андреевне — посмотреть, что будет на ужин и не осталось ли что‑нибудь от пропущенного обеда?

У кухни гудел дизилек, добрая повариха, под включенной лампочкой разгадывавшая кроссворды и время от времени помешивавшая здоровенным черпаком свое варево, проявила сострадание, накормив Рогозина теплым борщом. Борщ был так себе — немного пересолен, жидковатый, из сухой зайчатины, даже топленое сало не очень помогло.

— Санек этого зайца полдня гонял, — заметила повариха. — Не успел заяц жир нагулять. Так что не морщись, а жри, что дают — люди работали.

— Работа работой, но пересолила‑то зачем? — хотел сказать Рогозин, но решил не рисковать — черпак в руке поварихи был длинный и выглядел тяжелым.

Виктор вздохнул безрадостно, запасся хлебом и принялся заливать в себя соленую еле теплую жижу.

— Ужин через час будет, так что сильно не объедайся, — наставительно заметила повариха и вновь погрузилась в филологические дебри.

Виктор ел, смотрел на погружающийся в темноту лагерь и пытался понять — что он делает здесь, на этой реке, с этими людьми? В голову ничего не приходило за исключением промысла божьего, в который Рогозин не верил, или же компенсации за безудержно веселые пьяные дни. А в том, что они были веселыми, Виктор не сомневался, ведь не может печальный нетрезвый человек по собственной воле оказаться в такой… голубой дали? В такой заднице оказываются только люди веселые.

— Специалист по разведению рыбы? — внезапно спросила Андреевна. — Рыбак не подходит.

— Рыбак рыбу ловит, — прочавкал Виктор, проглотил борщ и добавил важно и наставительно: — А рыбу разводит ихтиолог. Или рыбовод.

— Хорошо, спасибо, буду знать, — поблагодарила повариха. — Ты кушай, кушай.

Он уже съел свою порцию, когда гости начали собираться.

Поставили мотор на лодку, поручкались с Савельевым и Борисовым, остальным просто помахали руками, погрузились и отправились восвояси.

Потом был скучный ужин, где все рассказывали друг другу какую‑то неинтересную чушь. Даже вкусные котлеты под такой неинтересный разговор показались пресными.

Зато устраиваясь в своем спальнике на ночевку, Виктор услышал много чего такого, что мешало уснуть.

— Ты видел, какая баба?! — восторженно спрашивал Моня каждого, кто входил в палатку. — Здесь — во! — он показывал на свою бочкообразную грудь. — Попа рюкзачком! Чоткая телка, я бы такой вдул! Да не однажды. Ее вообще не выгуливать в тайге надо, а круглосуточно пользовать со всей возможной фантазией!

— Такая тебе даст, Моня, только в твоих влажных снах, — смеялся над похотливым товарищем шестипалый Санек.

Виктор не понимал восторгов. Тетка как тетка, видали мы и даже имели и получше. Говорить даже не о чем. Разве что списать неуместные восторги на изумление дикой глубинки перед почти столичной штучкой?

— Я бы ее сначала вот так, потом вот так, — продолжал фантазировать Моня, объясняя детали очередному вошедшему. — И на клык еще! Держите меня, мужики, кажется, это любовь!

— Похоть это, — буркнул Юрик, укладываясь рядом с Рогозиным. — Забудь, замужняя она баба.

— Ты видел мужа‑то? Что такой может? Лысый оперный певец. Он поди и ссытся по ночам.

Кое‑кто засмеялся. И Моня, принявший этот смех за поддержку, продолжал:

— Виагру пачками жрет. Видно же по бабе как ей мужской ласки хочется. Спорим, что я ей вставлю?

— Нет, Моня, не стану я с тобой спорить. Плохой это спор, никуда не годный, — якут отвернулся от спорщика.

— А что поставишь? — из дальнего конца палатки подал голос Гоча.

— Зарплату свою за все время! — раздухарился Моня, окончательно уверовав в свое превосходство над тщедушным Иваном.

— А что взамен?

— Тоже зарплату!

— Дурак, что ли? — заржал Гоча. — Тебе значит и удовольствие и деньги? Вот дурной! Твой же риск, ты и должен больше башлять.

— Ну а что тогда? Не знаю.

— Карамультук у Гочи забери, — хмыкнул Юрик.

— Точняк! — обрадовался Моня. — Слышь, если я вдую, то заберу твой карамультук!

Гоча подумал полминуты и согласился:

— Годится, только доказательства должны быть железные!

— Хе, — хмыкнул Моня. — Я тебя в зрители позову, когда время придет.

— Дураки, — пробормотал якут. — Нельзя на такое спорить. Улу Тойону такой спор очень понравится. А здесь и без того места гиблые и птицы не поют.

После того, как на второй день прибыл Перепелкин со своими «бойцами», потянулись однообразные дни: люди разбивались на несколько групп — чаще всего на три — во главе которых стояли Савельев, Перепелкин или кто‑нибудь из аспирантов, и топали по составленным накануне маршрутам. Чем короче был маршрут, тем больше камней и песка приносили в рюкзаках.

Поначалу такая работа показалась Рогозину изнуряющей и тупой, но вскоре он почувствовал каким‑то неведомым чувством, как вместе с выходившим из тела потом испаряется тяга к «веселой» жизни. На восьмой день он даже поклялся себе, что вернувшись домой, обязательно закончит брошенный университет и займется нормальным делом.

Текущая жизнь отличалась необыкновенным разнообразием дневных занятий: походы, копание шурфов, собирание камней, заготовка дров, расстановка капканов, охота — Виктор перепробовал все, и утомительным однообразием вечеров. Ни на что кроме двухчасовых посиделок с песнями под раздолбанную гитару у геологов сообразительности не достало. Хотя, после двадцати — сорокакилометровых прогулок с преодолением непростого рельефа мужикам, наверное, было сложно водить хороводы. Люди с радостью вытягивали натруженные ноги, обмазывали их поварихиными зельями и подпевали одному из перепелкинских аспирантов — Евгению, неплохо певшему романсы и шестидесятикуплетное попурри из Высоцкого.

Геологи со своим эскортом тягловых мужичков — мулов исползали все окрестные сопки, два раза перебирались через реку и что‑то искали там, трижды забредали в лагерь соседей, которые расположились совсем недалеко и очень удачно: точнехонько между небольшим озерцом и рекой. Петр радостно потирал руки, рассчитывая запастись и речной и озерной рыбой.

Соседей прилетело десять человек, троих из них Моня восторженно назвал «Бабы!!». Но даже на его непритязательный вкус этому выражению соответствовали лишь две женщины из трех. Уже знакомая геологам Лара, другая — чуть постарше, в очках и с хитрозакрученной фигушкой на затылке серая мышка Наташа. Третья же была молчаливая сосредоточенная толстуха Зоя, которую муж — тот самый красавчик — химик Петр иногда называл Светой. Чуть позже выяснилось, что Зоя — ласковое семейное прозвище, аббревиатура от «змея особо ядовитая».