Первую неделю он просто отлеживался, восстанавливая простейшие рефлексы. Отпаивался, блевал и страдал — все дни прошли как в каком‑то болезненном тумане. На восьмой день своей вынужденной командировки он выполз узнать у людей, как выбраться к цивилизации.

Первая же попавшаяся на разбитой дороге тетка — раскосая якутка Галина — обстоятельно посвятила его в тонкости здешнего транспортного сообщения.

Вертушка бывала в этих краях раз в месяц, облетала обширный район, привозила детей из районного интерната на выходные и забирала посылки «на континент». На ней Рогозин, наверное, и прилетел, ведь недельное путешествие по реке он наверняка бы запомнил. А другим способом в эти края и не попасть, если не вспоминать о несуществующей телепортации и о божественном чуде.

На лодке выбраться пока что тоже было невозможно — все посудины ходили где‑то далеко по реке, а единственная плоскодонка, стоявшая у пристани, не имела мотора.

Каждое утро Виктор выползал из своей избушки, взбирался на пологий холм — единственную возвышенность в районе, оглядывал окрест обширные просторы, надеясь втайне увидеть на горизонте стрекочущую точку вертолета. Ничего не находил и снова брел в свою хибару, скучать, ругать свою тупоголовость и клясться себе, что больше никогда! Ни единой капли!

Со всем можно было мириться, кроме одного: даже если кто‑то улетит на почту и даст телеграмму, денег придется ждать еще три недели, а Виктору уже изрядно приелось однообразие местного шеф — повара, знавшего, кажется, всего полдюжины рецептов: гуляш, картофельное пюре на сухом молоке, с комками, гречневая каша — размазня, щи с какими‑то местными травами, котлеты из оленины и компот из местных ягод. По крайней мере, забесплатно ничего другого ему не давали. Приходилось комбинировать, но за две недели все комбинации были исчерпаны, пюре окончательно обрыдло и как прожить на нем еще целый месяц, Виктор себе не представлял. За одну шоколадную конфету он был уже готов заложить душу и половину доставшейся от деда квартиры, но никто конфет не предлагал.

И хлеб — черный, кислый, очень влажный, будто недопеченный — окончательно убивал в Викторе веру в поварские таланты местного кока и свое светлое будущее.

Где добыть денег на нормальную еду (а он иногда видел в окнах домов такие чудесные разносолы, что слюни текли рекой, но нагло напроситься на обед или ужин не позволяло питерское воспитание потомственного интеллигента), Виктор не знал. Никому здесь оказались не нужны его навыки промышленного альпиниста — самое высокое здание имело всего два этажа и не нуждалось ни в ремонте, ни в мытье окон. А больше ничего полезного Рогозин к своим тридцати двум годам делать не научился. Не считать же полезным умение складывать гладкие стишки? За такое здесь точно никто не заплатит. На охоту его не брали — чтобы под ногами не путался, а в самом поселке работы не было.

Он совсем уже собирался впасть в депрессию, как вдруг на тринадцатый день своего заточения вдруг заметил непривычную суету населения.

Возле здания конторы наблюдалось нездоровое бурление местного люмпен — пролетариата, с которым Рогозин даже знакомиться не желал.

Люди что‑то кричали, доказывали друг другу, толкались и спорили и все‑таки Рогозин соблазнился узнать, в чем там дело.

— Эй, — он подергал за рукав сивоволосого полузнакомого мужичка, от которого здорово разило кедровкой, — дядь Вась, что за беда?

Знакомец посмотрел на него совершенно трезвым взглядом, сплюнул себе под ноги и нехотя процедил сквозь зубы:

— Геологи — от приперлись, на работу зовут.

— А чего орут все?

— Так это… — дядь Вася поскреб узловатой лапой щетинистый подбородок, — три недели всего и плотют копейки.

— Сколько?

— По семьсот рублев в сутки, — сказал еще один персонаж с библейским именем Иммануил и с воровским прозвищем Моня. — Харчи, мундир и инструмент они свой дают.

Был Моня невысок, кряжист и, что называется, себе на уме — по его лицу, как по медвежьей морде, невозможно было понять, что он сделает в следующую секунду: то ли лобзать бросится, то ли в рыло засветит.

— Почти пятнаха, — быстро высчитал Рогозин.

Сумма показалась никакой — в хорошие дни он зарабатывал столько до обеда, а здесь три недели горбатиться? С другой стороны, не сидеть в полусгнившей халупе, а прогуляться по окрестностям, посмотреть на якутские просторы. Потом можно будет телкам всякие интересные истории рассказывать. Предложение показалось ему интересным. И билет на вертушку стоил всего пятеру! Даже если Васян сразу денег вышлет, то можно будет быстренько отсюда свалить! Все сходилось, как говорил Васька — «в пупыночку».

— А что делать‑то нужно? — спросил он у «знатоков».

— Груз по тайге переть, ямы копать, камни собирать, сортировать, — объяснил дядя Вася, отвернулся и побрел к столовке. — Пусть дураков ищут. Я за такие бабки даже с раскладушки не встану. Через неделю другие приедут, нефтяные геологи, те хорошо заплатят, к ним пойду.

— Деньги нужны, — ни к кому не обращаясь, пробормотал Моня.

— Точно через неделю нефтяники приедут? — спросил Рогозин.

— Кто? Куда? А! — Моня энергично махнул рукой, словно что‑то отрубил. — Слушай этого дурака больше. Зачем бы им в одно место пятый год подряд ездить? В прошлом годе ясно сказали: все, братва, табань, больше не приедем. Жаль, хорошо платили. По тысяче двести, да сразу на три месяца нанимали. Хорошо платили, — повторил он и двинулся вперед, раздвигая руками спины будущих коллег, загораживающих крыльцо.

Виктор всегда быстро соображал, и поэтому кинулся вслед за Моней, боясь, что возможную вакансию займет кто‑то другой. Ему уже надоело прятаться от комарья и гнуса, надоело жрать безвкусную баланду, надоело надеяться на то, чего еще очень долго не должно было случиться. Срочно нужно было какое‑то занятие, чтобы занять организм и мозги, и Виктор не стал мешкать.

Оказалось, что брали не всех. А тех, кого все‑таки отобрал длиннолицый загорелый очкарик, еще ждало собеседование с начальником экспедиции — Кимом Стальевичем.

Доцента, как окрестили очкарика конкурсанты, Рогозин прошел на счет раз — два — сказались многолетние занятия альпинизмом. Только мельком взглянув разок на жилистые руки Виктора с отчетливыми мозолями, на просветленный недельным воздержанием лик, длинномордый кивнул и показал подбородком на дверь.

На скамейке перед дверью уже сидели четверо «счастливчиков»: Моня, Юрик — картавящий якут, нашедший Рогозину жилье и пару раз ночевавший там же, Матвеич — неразговорчивый мрачный мужик неопределенного возраста между сорока и семьюдесятью, и последним скромно притулился Арни. Так его звали за незначительное внешнее сходство со звездой Голливуда Шварценеггером. Еще отличался Арни огромными ладонями, больше похожими на странно изуродованные совковые лопаты, и обширной плешью, которую он пытался скрыть жидкими длинными волосами, растущими над правым ухом.

Собственно, отказал Доцент — Игорь Семенович Перепелкин — всего троим, еще четверо из тесной компании местного сброда остались с дядей Васей дожидаться нефтяников по своему желанию. Ряды условно принятых поредели, но не истаяли окончательно.

По отзывам прошедших собеседование доктор наук Ким Стальевич Савельев говорил с каждым отдельно минут по десять, задавал каверзные вопросы, что‑то выпытывал и выспрашивал, двоих тоже попросил остаться дома. И поэтому, когда дошла очередь до Рогозина, тот изрядно нервничал.

— Здравствуйте, юноша, — поздоровался с ним грузный человек в щегольской энцефалитке с носовым платочком в кармашке на груди.

На вид было Киму Стальевичу около шестидесяти, но он не выглядел стариком. На столе лежали его квадратные ладони с короткими пальцами, короткая щеточка усов под носом и «ежик» на голове придавали вид нездешний — словно бы человек из тридцатых годов прошлого века вдруг перенесся через время и пространство, чтобы озадачить своим появлением Рогозина.

— Здравствуйте, Ким Стальевич, — ответил Виктор.