Он стоял у окна и смотрел на небо.

Приближалось его любимое время суток, когда пейзаж в оконной раме становился таинственно-синим, с особым — городским — оттенком из-за света уличных фонарей.

Скоро загорится Венера. Он называл ее звездой, хотя знал, что это планета. Венера была «его» звездой: оттого что зажигалась в этот замечательный час и оттого, что так ярка, велика и видна ему без очков. Несколько лет назад он внезапно увлекся астрономией. Узнав, как зовут очаровавшую его звезду, стал приветствовать ее по имени. Она почувствовала его внимание, отозвалась и подарила женщину по имени Любовь…

Налюбовавшись вечереющим небом, Венерой и ее звездными соседями, он отошел от окна и расположился за письменным столом, освещенным настольной лампой с прозрачно-голубоватым абажуром. Раскрыв толстую тетрадь, начал писать:

В этот день, ровно год назад, я впервые увидел Любу.

Незадолго до того я набрал как-то вечером телефонный номер своего знакомого по фамилии Оленёвский. Милый женский голос бодро сообщал, что оленей в здешних лесах не водится и в наличии только лоси. Выслушав в ответ мое озадаченное молчание, женщина засмеялась и пояснила, что хотя олени и лоси — представители одного и того же семейства, но всё же я ошибся номером и попал в квартиру не Оленёвских, а Лосовских.

Мне так понравился ее смех, что я снова позвонил ей через неделю. Потом еще и еще. А потом мы встретились и вскоре были уже неразлучны.

Веселья и шуток в моей жизни прибавилось. Я впервые полюбил женщину, в которой было всё то, что я искал и чего не находил прежде: женственность и ум, богатая фантазия и неуёмная жажда нового. Моя Люба в студенческие годы слыла лихой наездницей и покоряла в альпинистском снаряжении высоченные горы. При этом она пекла чудесные торты и вязала крючком кружевные кофточки, то есть совершенно непонятным образом сочетала в себе все мыслимые и немыслимые таланты.

Иногда мы часами болтаем без умолку, хохочем надо всем подряд и дурачимся. А иногда сядем рядышком, пьем чай и, взглянув друг другу в глаза, забываем обо всём на свете. Смотрим, смотрим минута за минутой — как будто прощаемся навеки…

Она умеет быть очень разной, и именно это мне нравится в ней больше всего. Порой кажется, что я обзавелся целым гаремом Люб, среди которых есть не только скромные и уступчивые Любашка и Люня, но и хулиганистые, а временами даже грозные Любищи и Любации…

Любимая моя, ты подарила мне дивный год.

Спасибо тебе, родная, за понятливость и нежность, за изысканность и детскую простоту, за тебя саму и твою любовь ко мне…

Дописывая эти строки, он услышал свисток чайника и в задумчивости пошел на кухню. Достал из холодильника вазочку с брусничным вареньем, поставил на обеденный стол. Стол был покрыт скатертью из той же клетчатой бело-голубой материи, что и шторы с оборочками на кухонном окне.

Через двадцать минут в соседних домах той окраины города, где собирался пить чай немолодой высокий мужчина, услышали взрыв. Спокойный электрический свет в незашторенных окнах сменился яростным пламенем, не пощадившим ни дом, ни его задумчивого хозяина в синей футболке и джинсах.

Восходящее солнце, казалось, ускоряло и без того бодрый стук колес поезда, спешившего из Петербурга в Москву. В одном из его вагонов стояла у окна молодая сероглазая женщина, которую, впрочем, гораздо чаще называли девушкой. Она не привыкла просыпаться так рано, но утешала себя тем, что впереди маячило четыре дня и четыре ночи непрерывной добровольно-обязательной спячки и никаких других забот. А сейчас у нее было в запасе несколько часов, чтобы побродить по любимой Москве.

Ника Лосовская не была в столице очень давно и отмечала теперь все новшества, почти до неузнаваемости изменившие город. Добравшись на метро до станции «Кропоткинская», она поднялась по эскалатору и подивилась вновь отстроенному храму Христа Спасителя. «Наверное, теперь это самый большой собор России», — решила слегка расстроенная Ника: ей показалось, что от величавой громадины веяло помпезным холодом.

По пути на Красную площадь она заглянула в две недавно отреставрированные веселые типично московские церквушки. В одной из них поймала на себе внимательный взгляд пожилой прихожанки. И поняла, что, не осеняя себя крестом в храме, она, возможно, задевает чьи-то чувства. Чувства людей, для которых соблюдение ритуалов — это не просто святое, но и как бы сама жизнь.

Ника нередко навещала церкви — чтобы подышать их намоленным пространством, полюбоваться пышными или, наоборот, скромными интерьерами. Она порадовалась тому, что в последнее время в храмах перестали одергивать женщин без головных платков и в брюках, поскольку сейчас была одета именно так.

Неподалеку от Исторического музея она поглазела на конный памятник генералу Жукову, купила эскимо и, послонявшись еще немного, отправилась обратно на вокзал. Часы показывали полдень. Как бы не опоздать…

Взяв вещи из камеры хранения, Ника села в поезд «Москва — Чита» и не поверила своим глазам. Она всегда считала себя чертовски удачливым человеком, но почему-то сейчас госпожа Фортуна решила показать ей увесистый кукиш.

Вообще-то в доперестроечные и перестроечные времена Нике нравился самый быстрый способ передвижения — самолетом. В постперестроечную эпоху пришлось пересесть в купейный поезд. А теперь, в первый год третьего тысячелетия, хочешь не хочешь, предстояло освоить плацкарту. И сходу — такое… Весь вагон был плотно укомплектован молоденькими солдатами и бравыми лесорубами с Западной Украины, устремившимися на заработки в Сибирь. И среди этих любителей крепчайшего папиросного дыма она, похоже, была единственной женщиной!

Никино сердце обреченно замерло, но тут же забилось в надежде. В общем гуле она различила бодрые женские голоса, а минуту спустя увидела их владелиц… Час от часу не легче! Дальнюю часть вагона занимали две цыганки с бесчисленными детьми и, может быть, внуками.

Ника не пошла искать начальника поезда и проситься в другой вагон. Намотавшись по Москве, она впала в легкое отупение… И потом, она была отчасти готова к разным неудобствам уже со вчерашнего дня, когда купила в Питере билет на этот поезд. Ну что ж, решила она, пусть будет так! Посмотрим на жизнь и с этого бока.

На какое-то время Нике Лосовской необходимо было стать очень экономной: в ее сезонной работе наступил перерыв, и тут же она получила это письмо.

Два дня назад она вынула его из почтового ящика и, только взглянув на конверт, разволновалась. Послание из далекого сибирского городка, где жила любимая Никина бабуля, было надписано чужой незнакомой рукой.

Девушка нервно вскрыла конверт и достала листок бумаги в клеточку, вырванный из школьной тетрадки. Ее бабушка никогда бы себе такого не позволила. Она любила большие белоснежные листы и, несмотря на возраст, писала изящным летящим почерком. А здесь некрасиво корявились по клеточкам буквы, явно выведенные рукой, к письму не привыкшей.