— Мы с ним любили дурачиться. Поздравляли друг друга то с именинами шекспировского Ромео, то с несостоявшимся совершеннолетием Джульетты… Кельтский Новый год отмечали, День старых болтунов… Ну, а День богини Фортуны мы одиннадцатого июня отпраздновали. Кроме удачи, Фортуна у римлян еще и за плодородие садов отвечала. А Боренька к тому времени уже был заядлым садоводом… — Никина бабуля немного помолчала, вздохнула глубоко и продолжила, обращаясь к Маргарите: — Ну так вот. Вы своим особым внутренним зрением все правильно увидели. Тетрадь в «ящичке», который он положил в холодильник, это его дневник. А сам «ящичек» — старинная металлическая шкатулка. Мы уже с Никой думали, как эта шкатулка в холодильнике оказалась. Ведь после пожара ее нашли именно там. Я полагаю, что когда Борис свой дневник в эту шкатулку положить собирался, он услышал свисток чайника на плите. Да так и пошел на кухню с тем, что у него в руках было. А доставая из холодильника вазочку с вареньем, вместо нее по рассеянности туда шкатулку засунул.

Ника добавила к рассказу экстрасенши и предположениям бабушки то, что она узнала о землетрясении на Байкале.

— А я ничего и не заметила, — грустно проговорила Любовь Эмильевна. — Наверное, спать в тот день рано улеглась. Дрыхла себе спокойно, дура старая, не подозревая, что творится с моим Боренькой…

Ника подсела к бабушке еще ближе и обняла ее еще крепче. Маргарита произносила какие-то утешительные слова, а Илюша тыкалась носом в ноги хозяйки. Но слезы еще долго текли по осунувшемуся лицу Любови Эмильевны…

После ухода Маргариты Ника на минутку выскочила в подъезд. Спустилась к почтовому ящику посмотреть, не принесли ли от кого письмо или хотя бы какую-нибудь рекламную газетку, которой можно было бы отвлечь бабулю от тяжелых мыслей. Но в круглых дырочках ящика проглядывала лишь пустая темнота.

Поднявшись обратно на третий этаж, девушка сообразила, что захлопнула за собой дверь, а ключ-то взять забыла! Она машинально протянула руку к кнопке звонка, и Любовь Эмильевна тотчас же отозвалась на его негромкую трель.

— Звонок сам собой наладился! — сказала она, впуская внучку в квартиру. — А на меня, Никуся, перед этим снизошло какое-то успокоение, смирение… И даже сердце меньше болеть стало…

Ника тоже почувствовала что-то подобное. Возникшее вдруг ощущение невидимой помощи откуда-то свыше смягчило их общее страдание.

Ближе к вечеру Любовь Эмильевна напекла ритуальных блинов, и они с Никой помянули Бориса Сергеевича. Теперь было ясно, что погиб он не от руки бандита-грабителя, не от бомбы неизвестного злодея, а из-за малопонятных нам могучих и безличных сил природы. Такая смерть была более естественной и легче принималась умом и сердцем…

Все последующие дни Ника пыталась, как умела, помогать выздоравливавшей после инфаркта бабуле. Бегала по магазинам, убиралась по дому, поливала цветы в горшочках на окнах и в ящичках на балконе. А еще выгуливала Илюшу, которая из примерной и домашней пай-девочки превращалась на улице в настоящую террористку, державшую в страхе всех окрестных кошек и даже более крупных, чем она сама, собак.

И всё же какое-то чувство незавершенности смущало Нику. Что-то не давало ей поставить последнюю точку во всей этой истории. Что?..

Любовь Эмильевна разгадывала в гостиной очередной кроссворд.

— Никуся, помоги мне, пожалуйста, — обратилась она к внучке. Наверное, она уже знала, как всегда, правильный ответ, и ей просто хотелось лишний раз поболтать о том, о сем… — Три по вертикали — «чувство полного удовлетворения».

— Нирвана, кайф, отпад… — начала перечислять Ника.

— Ты что?! — возмутилась бабушка. — У меня в руках не молодежный, а вполне серьезный, почти академический журнал. Итак, семь букв, предпоследняя — мягкий знак.

— Не знаю, — вздохнула девушка. — Я такого чувства давно уже не испытывала.

— Счастье! — торжественно провозгласила Любовь Эмильевна. — И пропела строчки из старой советской песни:

«А я бы ощутила себя счастливой, если бы позвонил мой затерявшийся в Китае Вовка, — размечталась Ника. — Но как замечательно, что Ба поет такие простодушные песенки! Значит, дела у нее, тьфу-тьфу-тьфу, и правда движутся на поправку. Пойду-ка я, пожалуй, готовить обед…»

Минут через двадцать затрезвонил междугородный звонок. Любовь Эмильевна смахнула спавшую у нее на коленях и оторопевшую от такой бесцеремонности Илюшу, поднялась с дивана и вышла в прихожую. С другой стороны квартиры — из кухни — пулей вылетела раскрасневшаяся Ника в кухонном фартуке и с багровым от свекольного сока ножом. Две женские руки одновременно потянулись к телефонной трубке…

Ника вдруг очень кстати вспомнила одну из дневниковых записей Бориса Сергеевича Романова: «Изучение философии Конфуция исключительно полезно для юнцов, хронически не уважающих старшее поколение». И пристыженная девушка решила уступить первенство бабуле.

Любовь Эмильевна же, в свою очередь, подумала: «Бедная девочка, ждет-не-дождется известий от своего муженька. Пусть возьмет трубку — возможно, это он…»

Они улыбнулись друг другу и опустили — опять одновременно! — протянутые к телефону руки. Телефон надрывался, а бабушка с внучкой вели себя как гоголевские герои, которые все расшаркивались друг перед другом и никак не могли войти в дверь.

— Это, наверное, тебя, Ба, — смущенно пробормотала Ника, в глубине души все же надеясь, что звонит ее Вовка.

Любовь Эмильевна неспешно подняла трубку.

— Да… — важно произнесла она. А потом вдруг громко и радостно воскликнула: — Да! Да! Это я, дочка! Ты откуда?.. Ну и как там? Пирамиды уже видела?..

Стоявшая рядом Ника поняла, что это звонит ее мама. Девушка знала, что мамин театр оперетты находится сейчас на очередных гастролях — на этот раз в Египте. После десяти минут восторженно-вопросительных реплик Любови Эмильевны, перемежаемых ее не менее выразительным молчанием, связь оборвалась. Ника аж захлебнулась в праведном возмущении:

— Ба, вы что, обе так от жары обалдели — одна от африканской, другая от сибирской, что про меня и забыли вовсе?! Я ведь тоже с мамулей пообщаться хотела!

— Прости, Никуся, прости, родная, — возбужденно заохала Любовь Эмильевна. — Твоя легкомысленная мама описаниями Египта увлеклась, а я и заслушалась!

— И что же она тебе рассказала? — ревниво поинтересовалась девушка.

— Рассказала, что пирамиды ее не особенно впечатлили, но зато ей жутко понравились тамошние жилые домики — белёные и сверху расписные, — начала виновато перечислять бабушка. — Еще понравились разноцветные рыбки в Красном море. А египтянки, оказывается, очень красивые и точь-в-точь такие, как на древних фресках… Ой, Ника, до меня только сейчас дошло: ведь она и не знает, что ты здесь у меня гостишь! А я-то уши развесила, заслушалась! Но ведь интересно, какая там жизнь, правда? Вот съездить бы, посмотреть… Тяжко всё время на одном месте жить.

Чтобы отвлечься от переполнявших ее эмоций, Любовь Эмильевна включила телевизор, а слегка обиженная Ника пошла на кухню — доваривать борщ. Нарезая петрушку, она думала: уж если кто-нибудь сейчас и счастлив в семействе Лосовских, так это ее любимая мамочка. Хотя — что оно такое, это самое «счастье»?

— Счастье! Счастье? Счастье!? — распевала она на все лады. И вдруг замерла, приподняв кухонный нож над доской…

Ника стояла у кухонного окна, забыв о выкипающем из кастрюли борще. Она бездумно смотрела, как соседка кормит во дворе прыгающую вокруг нее дворняжку, и вспоминала слова Любови Эмильевны.

«…А в последний наш месяц он заметно духом воспрянул, развеселился, — говорила она о своем Бореньке. — Временами просто искрился от счастья. А когда я его о свадьбе спросила, ответил, что она тогда состоится, когда судьба натолкнет меня на находку какого-то сюрприза. Сюрприз этот якобы у меня под носом спрятан и может сделать нашу жизнь еще интереснее и радостнее…»