Правая сторона приняла слова аббата Мори рукоплесканиями. Мирабо тотчас же поднялся на трибуну. „Нас спрашивают, — сказал он, — когда депутаты стали Национальным конвентом? Я отвечаю: с того дня, когда найдя вход сюда окруженным солдатами, они пошли в первое попавшееся место, где явилась возможность собраться, и поклялись лучше погибнуть, чем изменить нации и отступиться от ее прав. Сущность наших полномочий, каковыми бы они ни были раньше, изменилась в этот день. Каковы бы они ни были, повторяю, наши усилия, наши труды их узаконили, а согласие нации их освятило. Все вы помните слова того героя древности, который пренебрег законными формальностями, чтобы спасти свое отечество. Потребованный к ответу как мятежник, он ответил трибуну: клянусь, я спас отечество! Господа, — продолжал Мирабо, обернувшись к депутатам общин, — клянусь, вы спасли Францию“. Собрание поднялось одним неудержимым движением и объявило, что оно разойдется, только завершив начатое дело.

Движение против революции вне стен Собрания тем временем все более и более увеличивалось. Были попытки подкупить или расстроить армию, но Собрание приняло серьезные меры на этот случай: оно лишило двор возможности производства в чины, чем привлекло войско к себе. Граф д'Артуа и принц Конде, уехавшие после 14 июня в Турин, устроили сношение с Лионом и югом, но так как эмиграция не была еще в такой силе, как потом в Кобленце, и не имела поддержки внутри страны, то все их планы были недействительны. Той же участи подверглись и все старания духовенства поднять бунт в Лангедоке. Им не удалось возбудить религиозную войну, и там произошло только несколько небольших вспышек. Нужно время, чтобы образовать партию, и еще большее, чтобы заставить ее решиться на серьезную борьбу. Более осуществимым был план вывезти тайно короля и доставить его в Перон. Маркиз Фавра с помощью брата короля готовился к исполнению этого плана, но заговор был открыт. Маркиз был приговорен парижским судом к смертной казни. Из этого плана ничего не вышло, так как делалось слишком много приготовлений. Бегство короля после октябрьских событий могло быть только тайным, как это и случилось немного позже.

Двор находился в затруднительном и двусмысленном положении. От него исходили все контрреволюционные попытки, но он никогда в них не признавался. Более чем когда-либо двор чувствовал свою слабость и зависимость от Собрания, и, горячо желая этого избегнуть, он все-таки боялся сделать подобную попытку, так как знал, что успех слишком труден. Вот почему двор только возбуждал к оппозиции других, не принимая в ней открытого участия; с одними он мечтал о старом режиме, с другими только лишь об обуздании революции. Мирабо с некоторого времени стал вести с двором переговоры. Будучи одним из главных творцов реформы, он хотел дать ей прочность, соединив партии. Его план был — склонить двор в пользу революции, а не выдать ее двору. Поддержка, которую он предложил, была конституционная, да она и не могла быть иной, ибо его сила была в любви к нему народа и в популярности, приобретенной за убеждения. Но он ошибся, позволив себя купить. Если бы не его громадные потребности, заставлявшие его брать деньги за советы, то он не был бы виновнее, чем Лафайет, Ламет и жирондисты, которые все вели сношения с двором. Но ни тот, ни другой никогда не обладали вполне доверием двора, обращавшегося к ним в худшем случае. С их помощью двор старался задержать ход революции, а с противниками революции он мечтал ее задавить совершенно. Из всех демагогов Мирабо, благодаря своей силе и обаятельности, был наиболее влиятельным при дворе.

Среди всех этих заговоров и интриг Собрание неутомимо работало над конституцией. Была выработана судебная реформа во Франции. Все судебные должности были сделаны срочными. При господстве деспотического правления власть исходила от трона — чиновники назначались королем. При конституционном правлении чиновники выбирались народом. Только престол мог быть преемственным, всякая другая власть, не составляя ни личной, ни семейной собственности, не могла быть ни пожизненной, ни наследственной. Все законодательство этой эпохи находилось в зависимости от основного принципа — верховной власти народа. Даже судебные власти не были лишены известной подвижности. Суд присяжных — это демократическое учреждение, некогда существовавшее повсюду и только в одной Англии пережившее нашествие феодализма и усиление королевской власти, был введен в уголовном судопроизводстве. Для гражданского судопроизводства были свои специальные судьи. Был установлен постоянный суд, две судебные инстанции как средство против юридических ошибок, и кассационный суд, следивший за сохранением правительственных форм закона. Такая значительная власть, идущая от трона, могла быть зависимой, только будучи несменяемой; теперь власть была в руках народа, и ее можно было сделать срочной, ибо, подчиняясь всем, она в сущности не подчинялась никому^[30].

Другим серьезным вопросом было право войны и мира; Собрание разрешило его правильно и справедливо после прений, не имевших равных в других заседаниях по красноречию. Вопреки обыкновению, инициатива была предоставлена королю, ибо война и мир касаются ближе исполнительной, чем законодательной власти. Тот, кто был более осведомлен о своевременности объявления войны или заключения мира, тот и предлагал их; Законодательный же корпус принимал или отвергал это предложение.

Народный поток, вышедший из берегов в борьбе со старым порядком, входил мало-помалу в свое русло. Новые преграды сдерживали его со всех сторон. Революционное правительство распространилось весьма быстро; Собрание дало новому порядку своего монарха — народное представительство, территориальное устройство, сильную армию, народный суд, духовенство, монету; оно нашло обеспечение государственного долга землей и средство справедливо переместить из одних рук в другие часть земельных имуществ.

Наступало 14 июля. Этот день был национальным праздником, годовщиной освобождения. Приготовлялись почтить этот день празднеством, способным возвысить дух граждан и утвердить между ними общую связь. На Марсовом поле хотели скрепить братство всего королевства, и там, на чистом воздухе, депутаты 83 департаментов, народное представительство, парижская гвардия и король должны были присягнуть конституции. Перед этим праздником либеральные члены дворянства предложили отмену титулов, и Собрание снова имело заседание, подобное заседанию 4 августа. Титулы, гербы, ливреи были уничтожены 20 июня, и тщеславие вместе с властью потеряло свои преимущества.

Это заседание ввело равенство повсюду и, отменив остатки прежнего времени, согласовало слово с делом. Титулы прежде давали право на должности; гербы отличали могущественные семьи; целые армии вассалов одеты были некогда в ливреи; рыцарские ордена защищали государство против врагов, а Европу против исламизма. Теперь ничего подобного не было: титулы потеряли свое действительное значение и смысл; дворянство, перестав быть силой, перестало быть также и красой; и власть, и слава должны были теперь приходиться на долю народа. Но дворянство, держась крепче за свои титулы, чем за привилегии, или, быть может, ища только предлога открыто высказаться, воспользовалось этой мерой, чтобы открыто заявить свою ненависть и эмигрировать. Как для духовенства его 1ражданское устройство, так и для дворянства отмена титулов была больше предлогом, чем настоящей причиной вражды к революции.

Наступило 14 июля; редко революция имела такие хорошие дни, только погода не подходила к великолепному празднику. Депутаты всех департаментов представлялись королю, и он их принял весьма любезно. Много выражений любви получил он в тот день, но только как король конституционный. „Ваше Величество, — сказал ему глава бретонской депутации, опустившись на одно колено и подавая ему свою шпагу, — я кладу в Ваши руки верную шпагу храбрых бретонцев; она обагрится только кровью Ваших врагов“. Людовик XVI его поднял, обнял и возвратил ему шпагу. „Лучшее место для нее в руках моих дорогих бретонцев; я никогда не сомневался ни в их любви, ни в их верности, уверьте их, что я отец, брат и друг всех французов“. — „Ваше Величество, — прибавил депутат, — все Ваши подданные Вас любят и будут любить как короля-гражданина“.