Часто атаманы гражданской выступали под броским прозвищем-кличкой. Наиболее распространенными были «клички силы — устрашения»: Лютий, Ярый, Беда, Грозный, Гром, Колючий, Сорви-Голова, Живодер, Черт, Дьявол, Гуляй-Беда, Гнибеда, Прокурор, Хмара[6], Лыхо[7], Кривда... Определенную информацию несла и цветовая символика прозвищ атаманов: Черная Борода, Черный Ворон, Черная Хмара, Черная Маска, Маруся Черная, были также и Зеленые, Голубые, Темные, Карие, Белые. Распространены были звериные — хищные — прозвища: Коршун, Ястреб, Орел, Орлик[8], Сокол, Лисица, Волк. Встречались и «положительные», «располагающие» прозвища: Ангел, Архангел, Зоря, Добрый Вечер. Пользовались популярностью и клички в честь авторитетных исторических личностей, в которых также слышалось устрашение: Нерон, Цезарь, Чингисхан, Пугачев, Разин, Магомет. Множество украинских атаманов брали себе прозвища в честь вожаков казацкой вольности XVI–XVIII веков: Мамай, Байда, Богун, Железняк, Сирко, Гонта...

География распространения атаманщины связана с несколькими своеобразными регионами, в которых формировались различные атаманские модели. Необходимо отметить, что в 1918–1922 годах атаманщина прослеживается там, где ранее существовало, хотя бы временно, атаманское устройство, где была еще жива романтизированная память об атаманах.

Первый регион — Западный — украинско-белорусский, охватывавший поднепровско-правобережные территории Украины и Белорусское Полесье. В этих районах до 80-х годов XVIII столетия существовало казачество и присутствовала идея национальной самобытности, борьбы за воссоздание национального государства. Среди сословий Приднепровской Украины до 1920 года значились казаки, а в 1917–1918 годах местные власти содействовали возрождению казацких традиций.

Второй регион условно можно назвать «махновским». Он включал в себя юг Украины и некоторые территории левобережья Днепра. Третий район — Черноземная Россия (Среднее и Нижнее Поволжье, Дон, Кубань, Южный Урал). Близость казацких станиц обусловила формирование психологии вольного человека в этом регионе. Четвертый район — Сибирский. Его особенности в том, что он одновременно являлся местом каторги-ссылки и местом воли, где жители были удалены от власти. В Сибирском районе особым уважением пользовались «челдоны» — потомки «человека с Дона». В то же время на севере России и в Нечерноземье атаманщина практически не была развита, для ее возникновения в этом регионе не было историко-культурных традиций.

В этой книге мы не будем рассматривать образцы атаманщины в белогвардейском и белоказачьем движении. Ведь головной болью Колчака было открытое неподчинение — атаманщина Семенова[9], Анненкова[10], Калмыкова[11], а командарм колчаковской Северной армии Пепеляев называл себя «мужицким генералом». Краснов, Деникин, Врангель и другие белые лидеры с переменным успехом боролись против проявлений атаманщины в своих частях. Но так и не смогли их перебороть... скорее, атаманщина погубила «белое дело».

Атаманщина использовала различные тактики повстанческой борьбы: кочующую, рейдовую и оседлое — партизанство. Кочуя, атаманы восстанавливали местное население против большевистского режима, создавая обширные зоны бунта. Военные походы крестьянских атаманов имели сезонный ритм, затухая на время посевной и жатвы и разгораясь осенью и ранней весной. Пики выступлений приходятся на февраль–март и сентябрь 1921 года, что совпадает с особым обострением продовольственного кризиса и переломной ситуацией в аграрной политике РКП(б).

Атаманщину необходимо рассматривать не как банальный бунт, а как определенную оригинальную модель организации власти в эпоху революционного переустройства мира.

Термин «атаманщина», наравне с «махновщиной», «григорьевщиной», «булаховщиной», вошел в политический обиход в 1919 году. Он не касался атаманов «по-должности» — воевавших в таком звании в казацких формированиях белогвардейцев (донских, кубанских, терских, сибирских, уральских и др.), белоказачьих или петлюровских командиров, имевших звания атаманов. Атаманщина всегда трактовалась как самовластие военщины, которая мешала власти центральных административных структур и подменяла законную гражданскую власть самовластием военной клики, захватившей местную власть путем неприкрытого насилия.

Атаманщина предполагала действия независимого или полунезависимого лидера определенной группы людей по созданию модели милитаристического местного управления. Считалось, что в атаманщине заглавную роль играл «человек с ружьем», которому оружие открывало путь к власти. Однако анализ атаманских моделей, возникших в 1918–1921 годах, показывает, что такое представление превратило атаманщину в политический ярлык, а на самом деле явление, которое десятилетиями называли атаманщиной, гораздо сложнее.

На войне силе может противостоять только сила, а насилию — насилие. Внешне атаманы были воплощением «немотивированного» насилия. Большинство из них, как мы уже говорили, вышли из окопов мировой войны. Пройдя кровавую «школу» войны, они не могли привыкнуть к новой жизни, им хотелось опасности, и рука тянулась к оружию. В годы гражданской войны миллионы бывших фронтовиков испытывали подобный «окопный синдром».

У разнообразных выборных атаманов гражданской в их борьбе за самовластие был главный козырь — любовь, уважение и почитание «подданных» (бойцов отряда, жителей сел или уездов). В этом они черпали свою силу и главный аргумент в переговорах с властью. Атаманы пытались создать свою модель общества, взваливая на себя огромную ответственность и огромный труд.

Атаманы Красной армии позволяли себе сохранять свою точку зрения, утверждая, что это мнение — мнение их подразделения или населения контролируемого района, т. е. воля народа. Атаманы, постоянно подчеркивая свою народность, хотели выглядеть персонифицированным рупором народа, иногда подыгрывая «темным страстям» своего окружения.

Критики — обличители атаманщины 1919–1922 годов были еще и пропагандистами «красной» и «белой» моделей общественного устройства. Исследуя атаманщину, они акцентировали внимание на роли самого командира, когда атаман воспринимался его отрядом как «центр равновесия», центр суда и дисциплины. Конечно, атаманская модель предполагала полное доверие и подчинение «ведомых» бойцов атаману. Но третья «атаманская» модель переустройства общества характеризовалась не только самовластием командира-атамана, но и определенной структурой взаимодействия «атаман–общество». Общество «третьей революции» рассматривалось как федерация отдельных сел и волостей во главе с выборным атаманом — «президентом». В этом обществе атаман, вольный совет (или сельский сход) самочинно перераспределяют землю и имущество односельчан, устанавливают права и обязанности «граждан», их налоги и повинности.

* * *

Одними из первых командиров Красной армии, обвиненных в атаманщине, были Александр Исидорович Автономов и Иван Лукич Сорокин. Сейчас эти имена преданы забвению, а когда-то Автономов и Сорокин, главнокомандующие Красной армии Кубано-Черноморской Советской республики, были «знаменами революции»... Автономов — коренной донской казак, бывший хорунжий 39-го конного полка войска Донского, недоучившийся студент-юрист в «интеллигентном» пенсне и алой черкеске при вызолоченной шашке. Блондин, маленького роста, с претензией на «сильную волю». Сын директора Новочеркасской гимназии, Автономов действительно был образованным человеком, при этом позволял себе многое... Этот странный образ «атамана» был естественным для первых месяцев после Октябрьского переворота.

Он с восторгом встретил не только Февральскую, но и Октябрьскую революцию, а в конце 1917 года был даже арестован в Новочеркасске «как большевик» (хотя никогда не был членом РКП(б)). Власти «вольного Дона» (сторонники белого атамана Каледина) вскоре его освободили как популярную у казаков личность. 10 января 1918 года Кубанская рада[12] в Екатеринодаре арестовала Совет народных депутатов Кубани и группу большевистских руководителей. Тогда же Автономов появился в Миллерово, в штабе командующего советских войск, направленных против донской контрреволюции, Владимира Антонова-Овсеенко[13]. От Антонова-Овсеенко Автономов получил мандат — «ярлык» на создание новой советской армии.