– Тонкий расчет! – поднял палец Зиди. – Я истратил на этот мед все сбережения. Уж не меньше десяти золотых, поверь мне! Я же не колдун, сам и одного муравья не заставлю отправиться за нектаром, а весной конг двинет скирские рати на мою землю. Они убьют всех, и колдунов в первую очередь. До тех, кого они не убьют, доберутся воинства Суррары. Моя земля обезлюдеет. Когда распустятся цветы, некому будет заняться муравьиным медом. Цена на него вырастет в несколько раз! А в войске конга будет много раненых и больных, потому что без боя мой народ не сдастся. Вот тогда я с лихвой верну потраченные денежки!

– Удивительно! – покачала головой девушка. – Отчего думаешь, что сам выживешь?

– А как же иначе? – не понял Зиди. – Даже твои пятьдесят золотых не заставят меня забыть о десяти монетах, собранных за годы рабской доли! Или ты хочешь, чтобы они были потрачены зря?

– Пока я хочу только одного, – отрезала Рич. – Добраться до Дешты. Правда, я нанимала воина, а получила, кажется, купца?

– Доберешься, – уверенно сказал Зиди и опустил связанные вместе оружие, упряжь и лишнюю одежду в топь. – И купцы могут быть воинами, и воину не зазорно при случае поторговать. Эй, не торопись вытирать липкие пальцы! Так и быть, в этот раз костром займусь я. Намажь-ка муравьиным медом лицо. Да не бойся, не обожжешься! Разве ты не знаешь, что скирские красавицы, из тех, что побогаче, выводят этим снадобьем веснушки? Впрочем, откуда тебе знать? С такой-то кожей… Мажь! Я не знаю другого способа остаться в живых, если стражник на ласском мосту сдернет с твоего лица платок! Неплохо бы и волосы смазать медом…

– Не понимаю, – насторожилась девушка.

– Что тебе непонятно? – удивился баль, разгребая листву под кострище. – Муравьиный мед на пару недель придаст твоим бровям и ресницам светло-рыжий оттенок. Да и на коже появится что-то вроде загара. Если не показывать никому твои руки, которые скорее всего незнакомы с землей, иглой, нитью, щелоком и горячей водой, ты сойдешь за юную корептку. За очень красивую юную рабыню-корептку. По-моему, все ясно.

– Я не об этом. – Рич не сводила с седого воина взгляда. – Зачем оставаться в живых, если ты готов к тому, что твой народ погибнет?

Зиди переломил крепкими руками пук хвороста, бросил его на расчищенную от сухой листвы землю, пробурчал недовольно:

– Пока я жив, мой народ тоже жив. Когда степной пожар уничтожает хлебное поле, крестьянин достает неприкосновенный мешок семян. Но если голод вынудит его смолоть и эти семена, он все равно найдет хоть одно зерно, чтобы бросить его в землю. И все вернется.

– Если только птица не выклюет зерно из борозды, – чуть слышно прошептала Рич. – Нам будет очень непросто перейти мост у Ласса, баль.

– До Ласса надо еще добраться, – отмахнулся он. – И до Омасса и до Борки. И до Дешты. Мы пройдем, Рич. Или погибнем, что вряд ли, Знаешь, что внушает мне веру в нашу удачу?

– Деньги? – презрительно хмыкнула девушка.

– Нет! – поморщился Зиди. – У меня слишком много врагов. И вряд ли они смогут договориться!

– Слишком много врагов не бывает, – не согласилась Рич и медленно стянула с пальцев перчатки. – Ты не провидец, баль. Посмотри на мои руки: я не успела их изуродовать, но они очень хорошо знают, что такое земля, камень, уголь, игла, нить, щелок и многое такое, о чем ты даже и не слышал.

Они ехали вдоль топи до темноты. Поросшие густым нехоженым лесом холмы перед близкими горами словно прогнулись под тяжестью скальных громад и обратились в низину. Край болота уходил на юг, поблескивая коричневыми пятнами засыпающей трясины, но лес продолжался и в сторону гор. Топь не останавливала деревья, она только скручивала и прореживала их.

Старый воин чувствовал смутное беспокойство. Он то и дело вертел головой, прислушивался к слабым шорохам, вглядывался в редкие следы зверья, косился в сторону топи. Все годы неволи, после того как его со скованными руками и ногами доставили в Скир, баль провел в коридорах дома Креча. Никогда Зиди не бродил по скирским угодьям, но порой за опустошением очередного меха вина расспрашивал хмельных собеседников, какие дороги помогли бы ему убраться из ненавистного города. Поэтому знал, что восточнее тракта, который прямиком вел из Скира к Лассу, нет ни одной деревни. На десятки лиг простирался заповедный лес, где таны четыре раза в год испытывали сыновей на знаменитой охоте, о которой знали все, но которую предпочитали не обсуждать ни вольные сайды, ни рабы. Давно следовало расспросить и о ней кого-нибудь, хоть того же Ярига, но всякий раз вино оказывалось слишком крепким, язык начинал заплетаться, и разговор заканчивался на полуслове. Вот и теперь Зиди морщился, борясь с нестерпимым желанием вытянуть из мешка мех вина и смочить горло, и со все большей тревогой отмечал, что следов крупной дичи в лесу нет. И та лежка серого гиганта, в которой пришлось схоронить трупы, теперь казалась Зиди случайной. Лес оставался мертвым или спящим, даже слабое дыхание топи напоминало дыхание смерти. Иногда в прелой листве баль угадывал следы копыт и как будто сапог, но ни одной хижины, ни одного навеса от дождя не попалось спутникам. Их не было вовсе или же охотничьи убежища устраивались поодаль от болота.

– Костер разводить не будем, – буркнул Зиди, давая знак остановиться, когда местность начала повышаться, а копыта лошадей зачавкали вдоль еле заметного ручейка.

День еще не закончился, но со стороны топи пополз туман, он не поднимался выше трех-четырех локтей, но возможную тропу скрывал полностью.

– Спать, – пробурчал старый воин, расстилая на собранный им на ощупь ворох листьев запасной плащ. – Ложись. Продолжим путь, если туман рассеется.

Рич легла сразу, только достала из мешка накидку. Зиди нацедил в ручье воды, напоил лошадей, которые тут же начали недовольно прихватывать пожухлые от мороза клочья бедной травы, и напился сам, пытаясь избавиться от горькой слюны. Голова начинала гудеть почти невыносимо. Зиди подошел к лошади, нащупал сквозь ткань мешка заветный мех и оглянулся. Закутавшись в плащ до подбородка, девчонка смотрела на него то ли с раздражением, то ли с досадой.

– Спать! – нахмурился баль и шагнул к стволу поднимающегося над туманом древесного гиганта.

Под ногами захрустели опавшие листья. Их, напоминающих лапы водяной ящерицы, на ветвях осталось немного. Почти все одеяние лесного великана как раз и послужило постелью для случайно забредших в царство спящих деревьев путников. Но и те листья, что остались, готовы были проститься с ветвями при первом порыве ветра. «Как кровь», – подумал баль, сорвал окрасившийся алым цветом листок и, свернув его в трубочку, отправил в рот. Лист с шелестом раскрошился на мелкие частички, рот наполнился вязкой, стягивающей лицо вплоть до скул слюной, но жажда и головная боль, мучившая Зиди последние дни, исчезли. Впервые ему не хотелось развязать мех и беспрерывно глотать, вливать в себя вино, пока жжение в груди и стук в висках не утихнут. Он приложил к стволу ладони и негромко запел, зашептал положенные слова. Привычное лесное колдовство приникло к коре, облизало узловатые ветви, впиталось в сырой грунт, и дерево неожиданно откликнулось. Медленно полетели с верхушки еще сохранившие зелень листья, шевельнулись без ветра ветви, и старый баль, получивший седины не в родных краях, а в холодных коридорах чужого дома, услышал голос больного дерева. Спустя короткое время, Зиди лег в листву и прижался спиной к Рич. Девчонка вздрогнула, но не отодвинулась.

Теперь до утра можно было спать – дерево охраняло покой путников.

Зиди проснулся от запаха. Опасности не было или пока не было, дерево молчало. Раскинутые в стороны ветви, продолжающие тянуть из земли влагу корни все еще служили путникам, стерегли недолгий сон сына лесного народа и его спутницы, но дерево казалось испуганным, словно наползающий с юга запах напоминал о чем-то ужасном. Туман рассеялся. На черном, искрящемся звездами небе засияла полная Селенга, затапливая спящий лес серебром и расчерчивая его резкими тенями, но утро близилось.