Подобные Рожнову испокон веков тормозили развитие цивилизации и мешали жить и творить Свободному Человеку. Они были досадной помехой, кучей навоза на дороге истории, надоедливым насекомым, не дающим человечеству идти вперёд. Если бы такие ничтожества не лезли к власти во всех её возможных проявлениях, история была бы совсем другой. Такие недолюди были причиной войн, зверских религиозных культов, садистских традиций, рабовладельческих строев, узаконенного угнетения и преследования людей, бюрократии, произвола чиновников и прочая; если бы не такие, как Рожнов, человечество давно бы уже ушло гораздо дальше по лестнице эволюции, чем оно находится сейчас. Рожнов как-то сразу оказался отражением давно сложившегося в её голове досадного врага всего честного, чистого и прекрасного, притом не абстрактным, а совершенно конкретным, мелким и досадно мешающим ей и людям, которые волею случая оказались её ближними. Каждый раз, когда этот урод начинал глумиться над очередной жертвой, Всевлада мысленно убивала его каким-нибудь зверским способом, к тому же частенько не могла сдержаться и парировала прибаутки старого мудака, не особенно стесняясь при этом в выражениях. Ей хотелось бы высказать всё, что она о нём думает, и поставить эту скотину на подобающее место, однако приходилось сдерживаться, ибо неразумно терять работу, пусть и хреновую, ради выходки, которую вряд ли кто поймёт и оценит. Но ясно, что долго терпеть всё это она бы не смогла, ибо с каждым днём в ней всё сильнее закипала ярость, видеть Рожновью харю становилось всё невыносимее, и в какой-то момент накопившийся за полгода работы гнев просто неминуемо должен был сдитонировать. Поликарп Омарыч, похоже, чувствовал это и побаивался её, но был крайне недоволен тем, что никак не мог с ней справиться, нащупать слабое место: как ни цеплялся он к этой Строговой, каждый раз огребал сам. Она просто портила ему всё удовольствие от собраний, и к тому же дурно влияла на остальных подчинённых. Он обязан был чем-то достать её, просто чтобы доказать себе, что он может. А то он уже начинал впадать в панику и терять своё дутое самомнение. Остальная редакция с интересом наблюдала за их "поединком", тихо болея за Строгову. Но всему есть предел, и именно этим утром терпение у Влады лопнуло.

Как раз перед этим Рожнов в очередной раз прицепился к статному златокудрому юноше, фотографу по имени Олег. Над этим очаровательным бедолагой он издевался при любом удобном случае — ещё бы, такой красавчик. Если над таким не издеваться, кто-то ведь может заподозрить, что Рожнов в тайне его хочет. Или завидует. Или и то, и другое. Впрочем, это было очевидно итак. Олег, напоминая всем видом греческую статую, стоически выслушал поток непристойных намёков, не имевших ни малейшего отношения к его работе фотографа, после чего Рожнов принял в номер его фоторепортаж, про который так и не сказал ни слова, и, радостно покряхтывая, добавил, что "и всё-таки, мальчик, похожий на девочку — это печально".

— Утешал себя дяденька, похожий на борова, — громко прошептала Строгова, вызвав взрыв приглушённого хохота и заставив ухмыльнуться и подобреть Олега.

Затем миленькая и вызывающая у Всевлады глубочайшую симпатию Верочка выслушала разгромную и несправедливую критику своего обширного репортажа о недавно открывшемся новаторском театре. А ведь она трудилась не одну неделю, сходив ради этого на все постановки и взяв интервью у всех, кого сумела поймать. Окончилась «критика» заявлением, что она, Верочка, со своим кротким характером никогда не станет приличным корреспондентом. И что это хорошо, что остались ещё женщины, какими они должны быть, но пусть бы она ещё при этом сидела дома беременная и варила борщ, а всю эту жалкую писанину пусть заберёт себе на память, потому что такого разворота теперь придётся вообще не делать. Как раз после того, как Верочка выбежала в слезах за дверь, Рожнов принялся за статью уже успевшей озвереть и пытавшейся испепелить его взглядом Всевлады — подробную рецензию на книгу молодого автора.

— Как вы можете писать на это положительную рецензию, когда это не литература! Это же... это... какая-то графомания и сплошная фантастика! С сомнительной философией, да ещё и фривольная! А чему она научит молодёжь, вы подумали?!

— А с каких это пор фантастика — не литература? И чему же это такому страшному она научит, интересно?

— Ваша, с позволения сказать, точка зрения не соответствует компетентному мнению, вы судите слишком смело!

— Но ведь это же МОЯ точка зрения. И статья, кажется, моя. Вам никто не мешает написать собственную статью и изложить там ваше, «компетентное», мнение. Если сможете.

— А я говорю, ваша статья никуда не годится, её надо переписать!

— Нет, не надо.

— Как это не надо?! Как не надо?! Главный редактор сказал — надо, значит, надо!!! — разговор продолжался уже минут 10, и Рожнов давно начал ёрзать на стуле, не зная, что бы такого ещё ему сказать. Всевлада была в ударе и всё парировала, и жестокая толпа сдавленно хихикала над каждым её словом, а он, Рожнов, стремительно терял авторитет.

— Мало ли, кто что сказал.

— Но если я сказал, значит, вы должны переписать!!! — в отчаянии взвизгнул Рожнов ещё раз.

— Почему?

— Потому что я главный редактор!!!

 (Удивительно содержательный и аргументированный спор, подумала Всевлада.)

— И с какой же это стати я должна из-за ВАШЕГО самодурства переписывать МОЮ статью? Я ей вполне довольна.

— Я главный редактор!!! У меня авторитет!!!

— Я вас туда не назначала. И среди меня у вас авторитета нет.

— Я не могу пропускать в печать что попало!!! Я отвечаю за нашу редакцию!!!

— Ну и отвечайте за редакцию. Я тут причём?

Рожнов поджал слюнявые губы и выпучил глазёнки. Он не знал, что ответить на такую наглость. Но тут его осенило: он вспомнил своё любимое слово — "штаны". Рожнов расплылся в улыбке: это просто не может не помочь, он сейчас придумает какую-нибудь такую пакость, что заставит растеряться от омерзения кого угодно. И пусть нечестно, но на последнем ходу он победит. Набрав побольше воздуха, Поликарп Омарыч сосредоточился и выдал:

— Что ж вы ведёте себя, как маленькая девочка! При виде вас так и хочется достать из штанов ремень и как следует вас выдрать!

В глубокопосаженных глазах Строговой отразилась такая обжигающе ледяная злоба, что у Рожнова даже улыбка куда-то сползла. Сам он покрепче вжался в стул. Влада клокотала от ярости. Она не потерпит таких речей ни от одного старого козла в мире. Девушка заметила, как у неё задёргалась верхняя губа, сдерживая звериный оскал.