Когда они вставали из-за стола, постучал секретарь и подал министру листок бумаги.
— Вот это счастливый случай!— воскликнул Субхи-бей.— Пусть войдет!
Действительно, это был счастливый случай. Одна из тех удивительных случайностей, какие встречаются только в плохих романах. В дверях появился… Али Вефа-бей. Грозный «ощетинился как кошка». Турция была страной неожиданностей, и он испугался за судьбу своего ходатайства. Но совсем как настоящая кошка повел себя кайсерийский губернатор: вобрал коготки, выгнул спину — по правде сказать, такое животное можно видеть не только в турецком административном аппарате. Вефа-бей вошел с глубоким поклоном, повторил его перед министром, повторил перед Грозным, повторил перед секретарем, повторил перед лакеем во фраке и на всякий случай поклонился в пустой угол. Министр представил ему «своего уважаемого друга и коллегу» и просил оказать ученому гостю всевозможную поддержку. Али Вефа-бей «со своей стороны» выразил «величайшее удовольствие» по поводу столь приятного знакомства и не находил слов, чтобы заверить его превосходительство господина министра в том, что это само собой разумеется, что это же его служебная обязанность, что более того — для него будет великой честью и счастьем, если такому ничтожному червю, как он, удастся в чем-либо помочь его превосходительству господину профессору и т.д. О прошлогодних событиях не было сказано ни слова.
«На следующее утро, после отвратительной ночи, в течение которой я из-за живого интереса к моей особе со стороны многочисленных насекомых почти не спал, я отправился обратно в Стамбул, где уже через несколько дней получил постановление турецкого правительства, разрешающее мне вести раскопки на Кюльтепе.
Хеттские печати, найденные в различных районах Турции
В Стамбуле меня ожидал также архитектор В. Петраш, который должен был стать моим техническим ассистентом. Уже во время своего пребывания в Кайсери в 1924 году я увидел, что там мне не удастся раздобыть необходимый для раскопок инструмент. Поэтому всем нужным мы запаслись еще в Стамбуле». Археологической экспедиции пришлось везти с собой через море, горы, степи и болота 50 тачек, 50 кирок, 50 лопат, 1 железный лом, 12 ящиков с ремесленным инструментом, мясными консервами, сухарями, мармеладом и другими продуктами.
Везти это на пароходе и в поезде еще можно, трудности начались за Улыкышлой, железнодорожной станцией для города Кайсери, находящегося, как мы помним, примерно в 190 километрах от нее. В этой части земного шара был один-единственный автомобиль, но зато настоящий автомобиль с шинами на колесах, хотя и несколько ветхими. С помощью его владельца и шофера Сабри Эфенди (Грозный уже раньше имел с ним дело, правда, с незавидными результатами) они погрузили свои тачки, лопаты и ящики и в благодушном настроении людей, которым предстоит ехать в автомобиле, вскарабкались наверх, чтобы было ясно, — на все эти тачки, лопаты и ящики.
То, что последовало, вовсе не эпизод из комедийного фильма. Сабри Эфенди был опытным шофером, и меньше чем за час ему удалось завести мотор. Пока продолжались неудачные попытки, несколько тачек упало, но многочисленные зрители, которые не могли упустить такое событие, как старт автомобиля, охотно погрузили их снова. Позднее благодаря выбоинам на дороге весь багаж от тряски сбился в такое компактное целое, что при разгрузке некоторые предметы с трудом можно было расцепить. Пилюли от морской болезни, которые захватил с собой архитектор Петраш, оказались как нельзя кстати. Автомобиль Сабри уже целых 20 минут «мчался» по степи со скоростью не менее 20 километров в час, как вдруг раздался оглушительный выстрел…
Выстрел? Пираты пустыни? Нет, просто лопнула шина. Запасной шины у Сабри Эфенди, естественно, нет, и не остается ничего иного, как по возможности заклеить дыру. Путешественников обгоняет караван, и погонщики верблюдов утверждаются в своем недоверии к техническому прогрессу. Однако фыркающий и громыхающий автомобиль вскоре их настигает и опережает. Сабри торжествует и… еще один выстрел. Починка и аварии регулярно чередуются, то караван, то автомобиль обгоняют друг друга, и, прежде чем участники экспедиции добрались до города Нигде (он в самом деле так назывался), шины и камеры автомобиля начали выходить из строя с такой поразительной частотой, что стало ясно: к вечеру этого дня до Кайсери не доехать. «Чтобы не оставаться на всю ночь посреди степи, Сабри Эфенди решил, что мы заночуем в караван-сарае «Хан Андавал»…
Ночь эта была весьма неприятной. Мы опасались, как бы кое-что из нашего инструмента за ночь не исчезло; поэтому до двух часов я нес вахту в автомобиле, пока меня не сменил архитектор Петраш; остаток ночи мы провели в сарае, завернувшись в грязное одеяло, на досках, прикрытых соломенным матрасом. Утром я вспомнил, что мы обещали д-ру Обенбергеру, директору нашего Национального музея, ловить жуков. Мы вынули из багажа сеть и отправились к ближнему болоту за жуками…»
Но 300 андавалских жучков, и среди них несколько совершенно еще не известных и не описанных, не были единственной пользой от этого путешествия по степи. К югу от Нигде археологи остановились в городишке Тираун, не обозначенном ни на одной карте, и на его мусульманском кладбище обнаружили прекрасную мраморную статую греческого происхождения, изображавшую орла. Но то было только начало поисков.
По сравнению с Карахююном даже Кайсери показался ученым крупным городом.
В 1893—1894 годах французский археолог Э. Шантр, производивший раскопки на Кюльтепе, писал: «У северного подножия холма возникла недавно убогая деревенька, в которой свирепствует жесточайшая болотная лихорадка. Пребывание на холме Кюльтепе невыносимо утомительно. Полное отсутствие деревьев, тропическая жара, воздух, отравленный малярией, абсолютный недостаток питьевой воды и каких бы то ни было продуктов, быстро сломили бы силу и энергию самого закаленного человека, если бы он целиком зависел от помощи близлежащего мусульманского селеньица».
В 1925 году Грозному остается прибавить: «Малопривлекательное, но тем не менее — как мы в этом убедились сами — вполне достоверное изображение Карахююка!»
Грозный приехал сюда 20 июня и поселился с архитектором Петрашем сначала в самом солидном, двухэтажном доме Карахююка, но, хотя их хозяйка была женщиной весьма преклонного возраста, сын ее запретил им пользоваться дверями, ведущими в комнату из коридора, «чтобы мы не могли увидеть ее даже издали. И мы каждый раз лезли к себе прямо с улицы по приставной лестнице». Потом они нашли себе другое обиталище, «еще более примитивное», без окон и стульев, под которым находился большой хлев, куда на ночь загоняли 50—60 буйволов; «легко догадаться, что испарения, поднимавшиеся из этого хлева, не делали более приятным пребывание в наших комнатах, хотя и к этому мы вскоре привыкли».
«Рабочих— от 75 до 150 человек— мы частью нашли в собственной деревне, частью— и в значительно большей мере— в окрестных деревнях и окружном городке Мунджусун, находившемся в полутора часах пути от нас… Обычно это были люди невероятно нищие, без всякого имущества, без работы и в своих потребностях чрезвычайно непритязательные; десять турецких фунтов, то есть наших 200 крон, означали для них огромный капитал, с которым можно было жить полгода… В Турции нет промышленности, а с полевыми работами каждый турецкий крестьянин старается по возможности управиться сам, в крайнем случае — с помощью своих родичей; тот, у кого нет участка земли или собственного торгового дела, почти не имеет перспективы на заработок.
Хеттские сановники. С рельефа из Каркемиша
Поэтому к нам за работой обращались очень многие; тем более что платили мы по местным масштабам весьма неплохо, примерно 90 пиастров, то есть около 18 крон в день. К нам приходили просить работу люди из мест, которые находились от нас в нескольких днях пути».