«К чёрту!» — И отец вылетит из комнаты, треснув дверью.

И тогда мама сядет к столу, заплачет, обняв ладонями лоб. Ольге будут видны только мокрые её щёки. Потом она поглядит на Ольгу:

«Вот что из-за твоих фокусов выходит, ты видишь?»

И уйдёт.

Однако остаток школьного дня прошёл без плохих происшествий. На истории она даже получила четвёрку. Могла и пять получить, да забыла одну совершенно ерундовую дату — просто голова не тем была занята.

Тамара Густавовна колыхнулась на своём стульчике, могучая, грузная. Обычный школьный стул казался под нею игрушечным крошкой. Она колыхнулась, глянула на Ольгу огромными серыми глазами и произнесла низко, из груди, словно певица:

— Молодец, Оля! Садись, давай дневник.

Ольге неудобно было перед классом, и она сказала:

— Я позабыла, Тамара Густавовна, дома…

Хотя, наверное, никто уже ничего не помнил.

А Ольга, вышло, своим враньём только себе хуже и сделала. Ведь всё равно после уроков придётся нести дневник Елене Григорьевне. Но если б Ольга не врала, то рядом с двойкой стояла бы ещё и четвёрка по истории — хотя и слабая защита, но всё же.

После шестого урока она отправилась домой. Будто правда за дневником, будто за ней следил кто-то. Хотя, конечно, никто за нею следить не собирался.

Ольга по привычке заглянула в холодильник. Есть совершенно не хотелось. Но когда у тебя младший брат, куда ж тут денешься! Она спросила:

— Лёнь, кушал?

— Не-а…

Она разогрела, поставила две тарелки. Вот какое глупое положение: надо было спешить, но так спешить не хотелось!

— Лёнь, уберёшь? Я в школу на полчасика.

— Лана! — беспечно отозвался Лёнька.

Он был весёлый и сговорчивый братишка. И учился хорошо. Если двойки и хватал, то по предметам, которые всегда можно выучить: по географии, по естествознанию… Не то что Ольга — по математикам!

Беспечное согласие Лёньки, однако, мало что значило. Он такой — не со зла, а просто возьмёт и не приберётся. Скажет: забыл. И будет правда. Поэтому Ольга особым — спокойным, старшим — голосом произнесла:

— Лёня, только пожалуйста. Ты понял?

Лёнька поднял на неё удивлённые глаза. Откуда, мол, узнала, что хотел улизнуть? Улыбнулся:

— Лана-лана, не бойся. Я ж сказал!

Лёнька её слушался, и Родька её слушался. Когда гости приходили, мама даже иной раз просила:

— Олёшь! Побудь с ребятами. И потом проследи, чтоб спали.

А Ольга даже довольна бывает в такие вечера. Она и про Лёньку и про Родьку знает всё. Поэтому ей легко быть мягкой и требовательной, легко за ними следить. Родька, например, то, что делает в детском саду, дома ни за что не хочет. Не хочет, например, умываться. Ольга долго с этим мучилась. Наконец придумала рассказать про микробов. Родька тогда удивился страшно! Долго осматривал свои пальчики, потом говорит…

Ох, не о том ей надо думать, не о том! Что она сейчас Елене-то скажет?

Под мышкой завёрнутый в газету грелся дневник…

А ведь когда-то и Ольга училась неплохо — в младших классах, до начала настоящих математик. А может, вернее сказать, до прихода Елены Григорьевны?

В самом начале пятого класса она заболела не очень страшной болезнью — ветрянкой. Её сразу же изолировали от Родьки и Лёньки — отправили обратно на дачу. А погода стояла просто на редкость! Они жили вдвоём с тётей Машей. Так хорошо было: небо синело, тихо светило солнце, лист облетал. По утрам роса лежала густая, зернистая!..

Но проплыли двадцать дней осеннего рая. А потом как она пришла, да как всё началось… Она тогда много плакала, просто сама с собой, словно дура. Вернётся из школы, сядет, вспомнит дачу… Только и успеешь — уткнёшься в диван, чтоб Лёнька не слыхал, и плачешь, плачешь…

За первую четверть её по математикам не аттестовали. Но могли бы и аттестовать — двойками. Тогда Елена удивлённо так и презрительно даже плечами пожала:

«Ну, х-хорошо!..»

Тамара Густавовна, огромная и добрая, восседала тут же:

«Нет, вы сами подумайте, Елена Григорьевна. Я её, милая, знаю. Я классная руководительница второй год. Это способная девочка и очень чуткая. Для неё две двойки за четверть…»

«А я тоже видела, как она занимается, — прозвучал чёткий голос Елены. — И я тоже составила себе мнение о её способностях».

Ольга в это время стояла за дверью и всё слышала. Она тогда ещё не боялась двоек, она повернулась и пошла по коридору, решила: «Ну и пусть, подумаешь!» Но именно тогда ей и не поставили!..

Однако очень скоро она стала бояться двоек. Да так бояться, что не дай бог никому. Конечно, и самой обидно было. Но это как раз можно вытерпеть… Когда под дождём идёшь, под ливнем холодным, то сперва бежишь, стараешься укрыться хоть где-нибудь. А после рукой махнёшь и шагаешь по лужам, под проливной водой. Так же и с этими двойками… Привыкаешь.

Но страшно было, что дома из-за этого начинало твориться!

Ольга опять почувствовала под рукою картонный квадрат дневника. Ох, прямо ноги не идут в школу!..

И в отряде тоже, естественно, пошла всякая ерунда. Нет-нет да кто-нибудь и крикнет: «Опять из-за таких, как Лаврёнова, плетёмся!..» Открылся в школе балетный кружок. Ольга и не собиралась! Но вдруг выясняется: хоть бы и собиралась, её туда не примут из-за неуспеваемости.

И вообще: в классе у них один звеньевой, другой в совете дружины, третий хотя б цветы поливает. А Ольге: «Тебе, Лаврушка, учиться надо, подтягиваться».

Конечно: выберут, не выберут — не так уж и важно. Но когда совсем не выбирают и ясно, что не будут выбирать, тогда обидно, словно ты и в самом деле какая-то дурёха!

Ну и Елена, конечно, придирается. Всё, наверно, не может забыть, как не аттестовала её в первой четверти пятого класса. Уж целый год прошёл, она всё помнит. Правильно Машка Цалова говорит, что двойки ставить — её любимейшее занятие!

А у Ольги уже какой-то комплекс перед этими математиками. Начнёт учить — бьётся, бьётся. Эх! Всё равно же ничего не выучу… И так хуже, хуже с каждым днём запускает.

Новую тему начнут — вроде она понимает. Хорошо, если тут Елена и спросить успеет. А пройдёт урок, другой, третий — кончено! Потому что всё новое в математике стоит на старом, на плечах у старого, как в пирамиде акробатов. А у Ольги никакой почти опоры нет. Чуть шаг ступила — ух в пустоту!..

Тяжела ты, скрипучая школьная дверь… Тяжелы вы и круты, каменные ступени до четвёртого этажа. Сердце бьётся, как у старушки.

Дверь в учительскую приоткрыта. Тамара Густавовна сидит, листает журнал, упрятав под собою стул, словно наседка цыплят. В углу у окна, за своим особым столиком, Елена Григорьевна — чёркает тетради. Другие учителя красным карандашом, а Елена — только чернилами, чтоб чётко всё было, ясно.

Если б Ольга учительницей была, она бы, пожалуй, тоже так делала.

Для ребят это очень важно — чёткость и чистота. Вот для Лёньки, например. Он потому, между прочим, папу плохо и слушается! Папа то кричит, то шутит. А с Лёнькой нужно говорить спокойным и ясным голосом, будто он такой же взрослый, как и ты…

Но делать нечего! Стой не стой перед дверью — много не выстоишь. Ольга подняла руку, однако не постучалась, а только тихо спросила:

— Можно?

— Оля? — низким голосом протянула Тамара Густавовна.

— Принесла? — как на машинке, отщёлкала Елена.

Тамара Густавовна посмотрела на Елену Григорьевну, на Ольгу и всё поняла.

— Ну давай, — сказала Елена, — давай, — и отложила ручку с красными чернилами: отметки в дневник полагается ставить синей ручкой.

Ольга с тоскою смотрела на Еленины приготовления. А левой щекою чувствовала, как её греет добрый взгляд Тамары Густавовны. И тогда она сделала два шага, но так, что к Елене почти не приблизилась. А в то же время от Тамары Густавовны оказалась совсем близко. И под этой защитою своей любимой учительницы она вдруг решилась и сказала: