На улице журналист кивнул на темно-синий «сааб» и открыл передо мной переднюю дверцу пассажира.

— Пересаживаться будем за городом, — сказал он. — Не хочется тут тайник показывать честному народу.

Под последним выражением он имел в виду полную скамейку бабок, сидящих у нашего подъезда и с большим интересом наблюдавших за мной и Сашей-Матвеем. Представляю, как мне в последнее время помыли косточки. Вначале бывший на «шестисотом» «мерсе», потом Камиль на навороченном джипе, журналист Сережа на «шестерке» (хотя его могли и не видеть: все-таки ночью меня привозил), Костя, теперь новый поклонник… А был еще и опер Андрей Геннадьевич… Да, бабкам есть о чем поговорить.

По пути нам пришлось заскочить к Саше-Матвею домой: у него осталось слишком мало кассет, так как часть была им израсходована на запись воспоминаний свекра. Жил Голопопов вдвоем с мамой — сухонькой женщиной неопределенного возраста. Квартира была бедно обставлена, мама тоже вид имела неважный. На меня посмотрела удивленно, но ничего не сказала.

Что касается комнаты моего приятеля, то там, признаться, не знала, куда поставить ногу, и поняла значение выражения насчет черта и его конечностей. Здесь следовало проявлять большую осторожность, чтобы не повредить свои. Центральное место на большом письменном столе занимал компьютер со всеми возможными наворотами. В другом углу стоял телевизор с видеомагнитофоном и парочка обычных кассетников. На потолке висели колонки. По полу во все стороны тянулись какие-то провода, я так и не поняла, что с чем соединяется. Стены были увешаны многочисленными полками, забитыми книгами, журналами, газетами, аудио- и видеокассетами, компакт-дисками, дискетами, тетрадями, календарями и ежедневниками. На всех стульях лежали горы макулатуры, — то есть, я назвала бы это макулатурой, — но для обладателя забавного псевдонима все это явно имело определенную ценность.

Узкая кровать, небрежно застеленная пледом, тоже служила чем-то вроде полки. Как сказал хозяин, ночью он все перекладывает на пол, а утром водружает обратно. Под кроватью в чемоданах хранились фотографии, которые мне обещали как-нибудь дать посмотреть.

Казалось, что в этом бардаке невозможно что-то найти, но Саша-Матвей в своем бедламе ориентировался великолепно и дал мне совершенно четкие указания, где взять чистые кассеты, пока сам просматривал еще какие-то штуковины непонятного мне предназначения. Наконец все было собрано в спортивную сумку средних размеров, и мы вышли в коридор. Там нас тихо ждала мама.

— Я забыла тебе сказать сразу, — обратилась она к сыну. — Сергей звонил. Вчера убили кого-то в выставочном комплексе, где он был.

Саша-Матвей тут же посмотрел на меня.

— Толика, референта Надежды Георгиевны. Я не знаю его фамилии. Свекровь сегодня утром ездила на опознание. Извините, забыла вам сказать.

— Интересно… — задумчиво протянул журналист. — Сама от любовника избавилась или конкуренты постарались?

— Что? — произнесла я полушепотом.

— А вы не знали? У меня и фотографии имеются.

Саша-Матвей снова исчез в своей комнате. Я стояла, держась рукой за стенку.

— Вам плохо? — тихим голосом спросила мама журналиста. — Может, воды?

Я молча кивнула и пошла вслед за женщиной на кухню, там опустилась на табуретку. Она налила мне воды из кувшина, а потом спросила:

— А вы теперь работаете с Сашей?

Я удивленно посмотрела на нее.

В это мгновение появился сам журналист и сообщил, что мама имела честь лично познакомиться с Эросмани, модной ныне писательницей.

— Правда? — еще больше удивилась мама. — А я представляла вас… — Она замолчала, внимательно меня разглядывая, потом добавила: — Нет, такой и представляла.

Я покраснела, не зная, смеяться мне или плакать.

— Бывшая Олина свекровь — это нефтяная королева, мадам Багирова, заправляющая «Алойлом». А Олин бывший муж — Алексей Багиров, на которого за последнюю неделю было совершено два покушения. Сейчас я только что записывал Олиного свекра, вот все кассеты занял. Представляешь, мамуль, какая семья интересная? Да о них роман писать можно. А вот и снимки, которые я искал.

На фотографиях в самом деле были изображены Надежда и покойный Толик в компрометирующей обстановке. Неужели свекровь настолько неосторожна?

Саша-Матвей между тем продолжал:

— Мама — мой первый читатель, она все мои статьи редактирует, чтобы было не очень резко, а то я могу увлечься и такого понаписать… Мамуль, к завтрашнему вечеру сделаешь?

— Сделаю, — кивнула она. — А ты когда будешь-то? Вы куда вообще собрались?

— Олиных детей украли.

— Господи! — женщина схватилась за сердце.

— Вот попробуем что-нибудь выяснить. А вечером я к Олиному свекру собираюсь. Так что не волнуйся, если не приду.

— Ты хоть позвони, — сказала мама, когда журналист чмокал ее в морщинистую щеку. Потом посмотрела на меня и добавила: — Будьте осторожны. И, пожалуйста, присмотрите за Сашей. А то он может слишком увлечься.

— Все будет окейно, мамуль! — Саша-Матвей подхватил меня под локоть и потащил из квартиры. — Волнуется, — сказал он, садясь в машину.

Из дальнейшей беседы выяснилось, что его мама всю жизнь проработала корректором в Лениздате, и, выйдя на пенсию, продолжает брать работу домой, ну, и ему с текстами помогает. Он признался, что его порой заносит, и тогда мама едва ли не переписывает его статьи, ну, и запятые — самые нелюбимые знаки препинания! — расставляет. Вот только все никак не может освоить компьютер.

— Неудивительно, — заметила я. — Мои отец со свекром до сих пор его боятся, как гремучей змеи, и близко не подходят. Детей же, наоборот, отгонять приходится.

Мы болтали о тернистом Сашином журналистском пути, пока не выехали из города. Там он свернул на первую проселочную дорогу, вышел из машины, предложил покинуть ее мне и открыл багажник.

Затем начали происходить странные вещи.

Саша-Матвей нажал на какой-то потайной рычажок и отодвинул заднюю створку багажника (или как она там называется — в смысле ту, что ближе к салону). В результате открылась довольно вместительная полость.

— Вот взгляните, — предложил он. — Если бы рядом стояли два одинаковых «сааба», вы бы поняли, что у моего багажник гораздо меньше, и места между задними и передними сиденьями меньше, да и вообще заднее сиденье у меня короче. Вон там, — Саша кивнул на полость, — я спокойно помещаюсь.

— А вы не задохнетесь?

Оказалось, что нанятые журналистом мастера проделали отверстия и для дыхания, и для установки снимающей аппаратуры.

Видеокамеры, кстати, уже были на месте. Как сказал мой приятель, он их оттуда даже не вынимает, только меняет кассеты.

— Так что прошу учитывать местоположение камер. Снимать могу с двух сторон, но в определенном ракурсе.

Я задумчиво кивнула, но на языке у меня вертелся еще один вопрос.

— А почему вы купили «сааб»? По-моему, для таких целей больше подошел бы джип.

— Как вы быстро соображаете, Оленька! — воскликнул журналист. — Но джип дороже. И привлекает гораздо больше внимания. Джип — не журналистская машина, а бандитская. Джипы милиция чаще тормозит. И, кстати, потайных мест там меньше.

Я удивленно посмотрела на журналиста, а он пояснил, что склонился к «саабу» в частности после разговора с одним контрабандистом, регулярно пересекающим границу с Финляндией. Тот ездит только на «саабах», придя к выводу, что там легче всего оборудовать тайники, причем в таких местах, в которых ни одному таможеннику не приходит в голову искать.

— Чтобы найти все, что тут спрятано, Оленька, машину нужно разобрать до последней детальки, — Саша-Матвей подмигнул мне и стал забираться в полость. Мотом ударил себя по лбу и извлек из сумки, которую уже поставил внутрь, доверенность на «сааб», оформленную на мое имя. Когда успел-то?

— Это на всякий случай. Чтобы не было неприятностей. Садитесь за руль. Я буду указывать вам дорогу.

Я закрыла багажник, села на водительское место и, прекрасно слыша своего проводника, выехала назад на шоссе.