— Бачилы? — кивнул головой в сторону Сеньки Кечко. — Видать, парень-то с гаек свихнулся.

Сенька дерзко взглянул на него, потом уступчиво сказал:

— На вот, Артем. Почта была. Два письма тебе. И я тоже получил, — пряча глаза, совсем тихо добавил он и сел на землю.

Нина видела, как дрогнуло, розовея, лицо Артема и пальцы нетерпеливо заскользили по конверту.

Кечко, не меняя положения, безразлично смотрел на Сеньку и только ниже пряди волнистого чуба на виске его учащенно билась синяя жилка.

— Ну, братцы, отдохнули немного, и хватит. Пора за дело, — торопливо прочитав письма, с прежней веселостью сказал Артем. — Итак, мы научились готовить взрывчатку, чтобы ахнуть и — рельс напополам! А теперь смотрите, как нужно ставить запал в заряд.

Нина старательно слушала, но почти не понимала, что говорил Артем. Впервые за всю войну она с нарастающей болью думала, что Сережа, Сережа Поветкин, очевидно, погиб…

Шел уже двенадцатый час ночи. Генерал Ватутин подписал необходимые бумаги, выслушал доклады начальника штаба и своих заместителей, отдал нужные распоряжения и остался один. Опять, как и всю эту последнюю неделю, волновал его один вопрос: почему же немцы не начали наступления? Данные разведки довольно определенно говорили, что в первых числах мая противник начнет решительное наступление на Курск. Но прошла уже почти половина мая, а немецкие войска все так же стояли в обороне и в своих районах сосредоточения. Чем вызвана отсрочка наступления? Да и отсрочка ли это? Может, Гитлер усиливает ударные группировки? Сколько же сил он бросит в наступление? Сможет ли он подвести новые дивизии? Едва ли. В район Белгорода и Орла он и так собрал все, что было возможно. Следовало ожидать только усиления техникой, вооружением и, конечно, в первую очередь танками. А сколько танков? Немецкая промышленность работает на полную мощь. Она способна дать в месяц не меньше тысячи средних и тяжелых танков. И все они могут оказаться здесь, под Курском. Тысяча за месяц! Пусть даже шестьсот-семьсот! Сколько же нужно сил, чтобы остановить и разгромить их?

Ватутин углубился в расчеты. Он обдумывал, что сделать, если вся масса немецких танков навалится на 6-ю гвардейскую армию. Но тут же всплывала мысль, что противник может ударить не по 6-й, а по 7-й гвардейской или по 40-й и даже по 38-й армиям. Что тогда делать? Фронт огромный. Тянется почти от Рыльска и до Волчанска. И противник может ударить на любом участке этого фронта. А везде быть сильным невозможно. Что сделать, что предпринять? Несомненно, для ликвидации всяких неожиданностей нужны сильные резервы, но и главную полосу обороны, передний край оголять нельзя. Именно там нужно нанести основное поражение противнику.

Пошел уже второй час ночи, а Ватутин все сидел над картой в глубоком раздумье.

— Да, — расправив усталые плечи, вполголоса проговорил он, — и так нехорошо, и так плохо, и эдак никуда не годится.

Он неторопливо свернул карту, спрятал ее в сейф и вышел из кабинета.

— Ничего не нужно. Я пройдусь немного, — махнул он рукой торопливо вскочившему адъютанту.

Ночь была темная, тихая, с ярко сверкающей россыпью звезд. Где-то вдали мерно постукивал движок походной электростанции, на шоссе приглушенно урчали моторы автомобилей.

Продолжая думать, Ватутин прошел краем едва распустившегося сада и оказался у дома члена Военного Совета фронта.

«Спит или не спит?» — подходя к темному крыльцу, подумал Ватутин.

От черной стены отделился часовой и, узнав командующего фронтом, вполголоса проговорил:

— Только что ушли от Никиты Сергеевича два полковника и генерал-майор.

«Значит, еще работает, зайду на минутку», — решил Ватутин и по скрипучим ступенькам поднялся, в дом.

В передней комнате над грудой бумаг сидел адъютант Хрущева. Увидев командующего, он поспешно встал, хотел было застегнуть распахнутый ворот гимнастерки, но не успел и смущенно проговорил:

— Разрешите доложить?

— Кто там? Ко мне? — раздался из-за двери голос Хрущева. — Николай Федорович? — увидев входившего Ватутина, встал он из-за стола. Усадив командующего в кресло, он предложил ему чаю, но тот отказался, хотя в прежние посещения с нескрываемым удовольствием пил крепкий, наваристый чай. — Новое что-нибудь на фронте? — спросил Хрущев, внимательно глядя на Ватутина.

— Пока все то же, никаких изменений, — в своей обычной манере скупо ответил Ватутин. — Немецкие группировки стоят в прежнем составе и на прежних местах. И у нас ничего существенного.

— Да, — задумчиво проговорил Хрущев, — весна давно на закат пошла, а на фронте затишье.

— Зловещее затишье, — всей грудью вздохнул Ватутин.

Что так смутило, а возможно, даже поколебало спокойствие и уверенность Ватутина?

Хрущев всматривался в его лицо, в глаза, в каждое движение и ничего нового в них не находил.

«Видимо, устал он, — подумал Хрущев, — как устали и все люди на фронте, да и не только на фронте».

— А весна-то, весна бушует! — с неожиданной лирикой в голосе проговорил Ватутин.

— И соловьи просто душу перевертывают, — подхватил Хрущев. — Сегодня вечером такой концерт закатили, еле в доме усидел. Дыхнем-ка свежим воздухом, Николай Федорович, — предложил он и, выключив свет, распахнул широкое, двухстворчатое окно.

В просторную комнату хлынул поток свежего ночного воздуха.

— Какая чудная ночь! — поставив локти на подоконник, вполголоса проговорил Хрущев. — Тишина, приволье! Каждая травинка и живет и отдыхает.

— Только люди не отдыхают, — сказал Ватутин и, помолчав, с придыханием добавил: — Человек — царь природы. А сколько тяжестей ложится на плечи этого царя!

Хрущев ничего не ответил; склонясь за окно, он глядел на высокие деревья старого сада, снизу бледно озаренные только что взошедшей луной.

Молчал и Ватутин. Он прислонился к оконной раме и глядел, как в просветах между ветвей все светлее становилось небо и тускнело сияние звезд.

— Царь природы… — задумчиво повторил Хрущев. — Нет, не царь, а властелин, повелитель и преобразователь! Цари — даже самые могущественные и властные — всегда были чьим-то орудием, в конце концов выполняли чью-то волю, и власть их, как бы ни была она деспотична и жестока, на крутых поворотах лопалась как мыльный пузырь. А человеку, властелину природы, все доступно. Возможности его безграничны, лишь бы только не были скованы его силы и способности.

— В том-то и беда, что не каждый человек имеет достаточные силы и способности, и не каждому представляется возможность развернуть их, если они и есть. Как говорят, выше головы не прыгнешь.

— То есть? — усмехнулся Хрущев.

— Да вот хотя бы наши тыловики, снабженцы, — с горячностью, как о давно наболевшем, продолжал Ватутин. — Они из кожи вон лезут, чтобы снабдить фронт боеприпасами, горючим, перебросить технику, вооружение, а сделать ничего не могут. Сковала, насмерть сковала эта хлипкая стальная ниточка.

Напоминание Ватутина о железной дороге Курск — Воронеж, единственной связи Центрального и Воронежского фронтов с тылом страны, вернуло Хрущева к прежним раздумьям. Будь хоть еще одна стальная магистраль к фронту, и сразу бы исчезла эта напряженность в снабжении войск. Но сейчас это было еще полбеды. По одному, два, иногда по три эшелона в сутки, а фронт все же получает. Но если Гитлер отложил наступление для усиления своих ударных группировок, то и средств для борьбы с ними нужно значительно больше. А как их подвезти к фронту? Немцы, конечно, еще перед ударом или одновременно с ударом попытаются разбомбить самые опасные места этой дороги. Тогда что? Надежда на автомобильный транспорт. Но его слишком мало.

— Для нашего фронта нужна своя, отдельная дорога, — высказал Хрущев мысль, которая давно волновала и мучила его.

— Но где, где она? — с болью воскликнул Ватутин. — Все противником перерезано.

— Нужно строить!

— Строить? — живо переспросил Ватутин и, облокотись на подоконник рядом с Хрущевым, едва слышно проговорил: — Чем, какими силами, Никита Сергеевич? Все же брошено на создание обороны. Ни одного свободного сапера, ни одного дорожника.