— Ну, а оружие?

— В этом отношении нам придется удовлетвориться тем выбором, который представляет оружие, отданное на наше попечение. Впрочем, надо надеяться, что по крайней мере на пятьсот миль отсюда, в продолжение двадцати пяти дневных переходов мы встретим мирные и гостеприимные племена, у которых ни наша жизнь, ни свобода наша не подвергнутся ни малейшей опасности.

— Какие, однако, точные сведения вы имеете обо зсем этом, любезный Барте!

— Всю мою молодость я изучал с особенной страстью географию и этнографию. Знание земного шара и человеческих рас, на нем живущих, всегда казалось мне самым важным из всех наук.

— И вот вы не ошибались, потому что именно это знание может быть и послужит нашему спасению. В этом случае, к несчастью, я не могу ничем быть вам полезным, потому что всегда изучал с особенной страстью науки естественные. Одно, что я могу делать, когда мы пустимся в путь, это пытаться определять широту посредством ботанической географии.

— Как так? — спросил Барте удивленный.

— Очень просто, — отвечал Гиллуа, не задумываясь и при воспоминании о любимой науке забывая об опасности своего крайне незавидного положения. — В настоящее время известно более двухсот пятидесяти тысяч растительных видов, но, по остроумному сравнению Геффера, требовать от ботаника знания наизусть свойств каждого растения было бы так же нелепо, как и требовать от главнокомандующего, чтоб он знал по имени и физиономии каждого солдата из своей стотысячной армии. Значение и распределение растений в различных странах земного шара — вот главный предмет изучения, что и составляет сущность того, что я называю ботанической географией. Эта наука принимает, как и в физической географии, два крайние предела — полюсы и экватор… Полюсы представляют нуль растительности. Экватор, напротив, проявляет все ее богатство и роскошь… Между полюсами и экватором находятся промежуточные степени. В полосах, ближайших к полярным кругам, распределение растений так же однообразно ч правильно, как и на равнинах, ближайших к экватору. От чего зависит этот странный результат?

В умеренных странах вся живая природа страдает от колебаний, которые попеременно погружают ее от среднего холода в среднюю жару и которые подобно маяку на часах доходят до двадцати градусов то выше ниже средней температуры месяца или года. Совсем иное мы видим под тропиками и в полярных областях

Там эти колебания почти ничтожны сравнительно европейскими климатами: очень редко они достиг трех или четырех градусов. Таким образом, почва и атмосфера, то есть главные условия существования всего живущего на земле, почти постоянно проникаются равным количеством тепла.

В странах, находящихся между полярными кругами и тропиками, картина меняется: температура воздуха и почвы столько же непостоянна, сколько разнообразны растительные виды. В умеренном поясе находятся самые разнообразные растительные виды, перенесенные со всех стран мира: их возделывание подчиняется температуре зимнего и летнего времени.

Жаркий пояс, между поворотными кругами по обе сторонам экватора, по которому нам предстоит путь, находится между 23,5 градусами северной и южной широты; в нем ежегодно средняя температура от двадцати до двадцати трех градусов.

Этот пояс замечателен по своим первобытным лесами, покрытым исполинскими лианами и чужеядными растениями. Растительность правильно изменяется с возвышением почвы и таким образом бывает иногда восьми этажная, поднимаясь по направлению снизу вверх по горам, и чем ближе к экватору, тем она разнообразнее. Поверхность гор экваториального пояса по растительности разделяется обыкновенно на восемь поясов. Все растительные виды, которые идут снизу вверх совершенно отдельными и ясно определенными ступеньками от подошвы к вершине по горам экваториального пояса, точно такой же лесенкой и в том же порядке идут на всем земном шаре, и, отправляясь от экватора к полюсам, точно также видишь полосы пальм и бананов, папоротниковых и фиговых дерев, мирт и лавров, вечнозеленые леса, европейские лиственные деревья, периодически теряющие свои листья, хвойные деревья, кустарники и травы альпийские… Вот, любезный друг, на каких началах основана ботаническая география. Какие чудесные исследования могли бы мы здесь производить, если бы только не вынуждены были заботиться о нашей безопасности прежде всего.

— И как можно скорее, потому что кто может поручиться, что Гобби в первый же день, как хватит лишний стакан рому, не прикажет и нас принести в жертву своему Марамбе?

— Вот хоть бы в этом саду, — продолжал Гиллуа, — посмотрите, какое тут богатство разнообразных растений!!! Вот эфиопский перец, мохнатый тамаринд, масличное дерево, сенегальская анона, древокроник, sterculia acuminata, плоды которого так драгоценны для излечения болезни печени, баобаб Адансона, всякого рода бананы, гвинейская елеис и до двадцати видов пандануса… А что это за растения? Какую великолепную коллекцию разных растительных видов мог бы я составить!.. Но понимаете ли вы теперь, каким образом растения помогают определению широты?

— Поистине, география — всемирная наука, — сказал Барте, невольно увлеченный восторженностью друга, — и не может же эта наука заниматься земной поверхностью, не обращая внимания на растительность и животных, занимающих ее пространство. По крайней мере, так следует ее понимать. И в фауне полюсы и экватор могут играть ту же роль, что и в ботанической географии: по широте легко будет определить и виды. Вот хоть бы человек, под экватором он все черного или коричневого цвета; по мере приближения к полюсам, черный цвет теряет силу; ниже тридцати пяти градусов нет уже негров, но тропический цвет сохраняется еще в волосах, которые вообще остаются черными до пятидесятого градуса, где они совершенно вытесняются белокурыми волосами. Да, я теперь вижу: отделять от земли существа, живущие на земле и под землей, писать их историю отдельно от истории земного шара, забывая о средствах их питания, широте, где они живут, произведениях почвы, где они процветают, составе воздуха, которым они дышат на экваторе и на полюсах, и климате, которому они подчиняются, — все это не значит заботиться о рациональной науке. Наш мир во всем удивительно однороден и жизнь частная не может в нем изучаться независимо от всемирной жизни. И не думаете ли вы, Гиллуа, что, прежде чем браться за человеческую психологию, следовало бы хорошенько изучить психологию растений?

— О, да! В нашей чудесной природе нет ничего независимого и изолированного.

— Что правда, то правда, чудесная у нас природа… Посмотрите, вот мы здесь беззащитны, в руках грубого и глупого дикаря, далеко от всего нам дорогого, пожалуй даже без надежды победить преграды, отделяющие нас от свободы, с полным сознанием, что жизнь наша зависит от какого-нибудь лишнего стакана тафии, и вот достаточно солнечного луча, среди этой роскошной, тропической растительности, чтобы изменить течение наших мыслей, отогнать тоску, заставить нас мечтать и разговаривать, как будто мы свободные путешественники среди величественных лесов Южной Африки.

— Но вернемся к нашему печальному положению. Я разделяю ваше мнение о необходимости бежать.

— Если мы выйдем отсюда целы и невредимы, то, клянусь, капитан Ле Ноэль получит от этой руки достойное воздаяние за свои преступления!

— Так вы думаете, что нам надо следовать по течению Конго?

— Это единственно возможная для нас дорога.

— Но не безопасная. Ведь если за нами будет погоня, когда узнают о побеге, то негры будут нас искать именно в этом направлении.

— Конечно. Люди, посланные за нами в погоню, не ошибутся в дороге, выбранной нами.

— Так что же тогда?

— Все же можно понадеяться на судьбу… И, разумеется, мы не дадимся им живыми. Во всяком случае, смерть гораздо лучше, чем это нетерпимое рабство, в котором каждый день мы не уверены, доживем ли до солнечного заката.

— Когда же мы предпримем эту попытку?

— Чем скорее, тем лучше: ведь и через полгода шансов на спасение будет не больше.