Во-вторых, необходимо отказаться от распространенной функциональной теории образования цен и заменить еетеорией цен, объясняющей, как последовательный эволюционный процесс приводит к динамичному формированиюцен. Движущей силой этого процесса служит предпринимательство, т.е. человеческая деятельность участников рынка, а не пересечения более или менее загадочных кривыхили функций, которые в любом случае не имеют реальногозначения, потому что информация, предположительно необходимая для их изображения, даже не существует в умахучастников.
В-третьих, следует отметить развитие австрийской теории конкуренции и монополии, которая призывает к отказу от топорной статической теории рынков, предлагаемойв стандартных учебниках, и замене ее теорией конкуренции,понимаемой как динамический, чисто предпринимательский процесс соперничества. Такая теория делает неактуальными проблемы монополии в их традиционном понимании и выдвигает на первый план институциональные ограничения предпринимательства во всех сферах рынка. Болеетого, важным политическим следствием австрийского подхода к конкуренции и монополии является необходимостьпересмотра всей антимонопольной политики и законодательства, которые, с австрийской точки зрения, оказываются ненужными и даже вредными (Kirzner 1998—1999, 67—77;Armentano 1972).
В-четвертых, как мы уже видели, теория капитала и процента находится под сильным влиянием субъективистского подхода австрийской школы. Необходимо опять ввеститеорию капитала в состав университетских курсов экономики, чтобы преодолеть неадекватность макроэкономическогоподхода, игнорирующего микроэкономические процессыкоординации, происходящие в производственной структуререальной экономики.
В-пятых, по мнению представителей австрийской школы, в ближайшем будущем наиболее трудной теоретическойзадачей для нашей науки может оказаться теория денег, кредита и финансовых рынков. С завершением теоретическогоанализа социализма наименее изученной и самой жизненноважной областью является сфера денег и кредита, где продолжают господствовать методологические ошибки, теоретическая путаница и систематическое принуждение центральных банков. Социальные отношения, включающиеиспользование денег, наиболее абстрактны и трудны дляпонимания, а потому знание, порождаемое ими, отличаетсянаибольшей обширностью, сложностью и трудноуловимостью, что в свою очередь делает вмешательство государствав этой области особенно пагубным и в конечном счете непосредственной причиной регулярных экономических спадов (Huerta de Soto 2006; Уэрта де Сото 2007).
В-шестых, теория экономического роста и экономическойотсталости, опирающаяся на модели равновесия и макроэкономические агрегаты, была сформулирована без учетаединственных подлинных героев этого процесса: людей, ихбдительности и творческой предприимчивости. Поэтомуследует перестроить всю теорию роста и экономической отсталости, устранив элементы, служащие оправданием институционального принуждения и делающие эту теориюне только бесполезной, но и опасной. Необходимо сосредоточиться на теоретическом исследовании процессов обнаружения возможностей развития, которые остаются незамеченными из-за недостатка предпринимательского элемента, несомненно, являющегося ключом к преодолениюэкономической отсталости.
В-седьмых, те же соображения применимы к так называемой экономической теории благосостояния, которая основана на фантасмагорической концепции эффективностипо Парето и в принципе бесполезна и не относится к делу,потому что может работать только в статичной ситуации,характеризующейся наличием полной информации, чегоникогда не бывает в реальности. Соответственно эффективность зависит не от критерия Парето, а должна быть определена через способность предпринимательства к стихийному координированию рассогласованностей, возникающихв ситуациях неравновесия (Cordato 1992).
В-восьмых, теория «общественных» благ всегда была чисто статичной и строилась в рамках парадигмы равновесия,поскольку исходила из того, что обстоятельства, определяющие «совмещенность предложения» и «неисключительностьв потреблении», заданы и не изменятся. Однако с позицийдинамической теории предпринимательства любой явныйпример коллективного блага создает для кого-то возможность открыть и устранить ситуацию посредством предпринимательского творчества в правовой и/или технологической области. Поэтому, с точки зрения австрийской школы,множество общественных благ имеет тенденцию становитьсяпустым; тем самым во многих областях общественной жизниисчезает самое затасканное алиби, привлекаемое в оправдание государственного вмешательства в экономику.
В-девятых, отметим исследовательскую программу, развиваемую австрийскими теоретиками в области теорииобщественного выбора и экономического анализа институтов и права. В настоящее время в этих областях исследователи пытаются избавиться от нездорового влияния статичной модели, основанной на предположении о полнотеинформации, — модели, которая у неоклассиков породилапсевдонаучный анализ многих законов, опирающийся наметодологические предположения, идентичные тем, которыев прошлом привлекались для оправдания социализма (полнота информации). Подобные предположения исключаютдинамический, эволюционный анализ стихийных социальных процессов, чьей движущей силой является предпринимательство. Представители австрийской школы видят явноепротиворечие в попытке анализа правовых норм и правил,исходя из парадигмы, которая, подобно неоклассической,предполагает неизменность окружения и полноту информации (безусловной или вероятностной) относительно издержек и выгод, вытекающих из этих норм и правил. В самомделе, если бы такая информация существовала, в нормах иправилах не было бы необходимости, так что было бы эффективнее заменить их простыми приказами. Собственноговоря, если что-то и может служить объяснением и обоснованием эволюционного возникновения права, то это именносвойственное людям неустранимое неведение.
В-десятых, достижения австрийских теоретиков в целоми Хайека в частности дали революционный толчок развитиютеории народонаселения. Для австрийцев люди не однородный фактор производства, а множество личностей, наделенных врожденной способностью к предпринимательскому творчеству. Поэтому они рассматривают рост численности населения не как помеху экономическому развитию,а как его движущую силу и необходимое условие. Более того,было показано, что развитие цивилизации включает постоянный рост горизонтального и вертикального разделенияпрактического знания, которое возможно только в условиях параллельного роста числа людей, достаточного дляподдержания наращивания объема практической информации, используемой на социальном уровне (Huerta de Soto1992, 80—82). Эти идеи были затем развиты учеными, находившимися под влиянием австрийской школы, такимикак Джулиан Саймон, который применил их к теории ростанаселения в странах третьего мира и к анализу положительных экономических последствий иммиграции (Simon 1989,Simon 1994; Саймон 2005).
И наконец, в-одиннадцатых, достижения австрийскойшколы оказывают мощное влияние в области теоретического анализа справедливости и социальной этики. Замечательными примерами этого является не только предложенный Хайеком во втором томе сочинения «Право, законодательство и свобода» критический анализ концепциисоциальной справедливости, но и упомянутая выше работа Кирцнера «Открытие, капитализм и распределительнаясправедливость», где он продемонстрировал, что у каждогочеловека есть право на плоды его собственной творческойпредприимчивости. В своем анализе Кирцнер развивает идоводит до конечных логических следствий подход к этомувопросу, предложенный ранее Робертом Нозиком (Nozick1974; Нозик 2007). Наконец, один из самых блестящих учеников Ротбарда — Ганс-Герман Хоппе разработал априорное обоснование прав собственности и свободного рынкана основе принципа Хабермаса, согласно которому аргументация предполагает существование и признание собственности каждого человека на свое тело и личные качества.Основываясь на этом принципе, Хоппе логически выводитцелостную теорию свободного рынка и капитализма (Hoppe1989), которая дополняет обоснование свободы, исходящееиз концепции естественного права, предложенное Ротбардом в ставшем уже классическим трактате «Этика свободы»(Rothbard 1998).