— Любишь? Меня?

Неверие и отчаянная надежда на взаимность пронзают мысли и тело, заставляя дрожать.

— Конечно, малыш…

Не замечаю подвоха в слегка приподнятых уголках губ и скрывающейся в них насмешки. Таю от этого голоса. Тону в синих глазах и невозможности оторваться от их взгляда. Дрожу от короткого прикосновения к руке. Позволяю избавлять меня от одежды. Доверяю. Отдаюсь, выпуская наружу то, что уже несколько лет жило внутри. Крохотная надежда на счастье. Поддавшись своим слабостям, не замечаю изменений, произошедших в нем. А когда меня грубо переворачивают и с силой толкают на стол уже поздно. Материя рвется под нетерпеливыми агрессивными рывками, и я слышу, как по деревянному полу с чуть приглушенным звуком рассыпаются и катятся пуговицы.

— Нет…

Проглоченное со слезами слово, вымученное той частью сознания, которая еще в состоянии отвечать за инстинкт самосохранения. Не слышит. Рычит. Стягивает последние разделяющие друг от друга остатки одежды.

— Пожалуйста…

Мгновенная боль. Такая острая, что кажется, протыкает насквозь острым штыком, лишает возможности видеть и думать. Только боль, заполняющая каждую клеточку. Слезы катятся по щекам, падая на лакированную поверхность стола и оставляя на нем влажные следы. Ногти впиваются в ладони, оставляя в них глубокие борозды. Молчу, стиснув зубы. Ни звука не вырывается из моего вдруг онемевшего рта. Чувствую, как внутрь точно в цель попадает отравленная стрела, и яд начинает быстро распространяться по внутренностям. Именно так ощущаешь себя, когда на смену желаемой мечте приходит внезапное ощущение жестокой реальности. Еще несколько секунд и все чувства притупляются окончательно. Нет ни боли, ни ощущения стекающей по бедрам крови, ничего. Всего в одну секунду холод безразличия, будто фреоном сковывает все внутри. Мгновенно замораживая. Покрывая колючей крошкой то место, где когда-то жило тепло и лелеянная надежда на счастье. Теперь пустота.

Снова вспышка на миг ослепляет меня, и я медленно выныриваю из воспоминаний о прошлой, другой жизни, которая теперь кажется не моей, а чей-то чужой, подсмотренной в замочную скважину. Медленно поворачиваю голову и натыкаюсь на темные, мерцающие в слабых отсветах подсветки, глаза. Их хозяин с восхищением смотрит на меня и, спустя мгновение замечаю, как шевелятся его губы. Способность различать внешние звуки возвращается так же резко, как и воспоминание о том, что я на работе. Но мужчине явно не сорок пять лет, ему около тридцати. Возможно, даже еще и нет. У меня глаз наметан. Извини, малыш, на сегодня меня уже заняли. Хотя «малыш» старше меня лет на пять не меньше.

— Прошу прощения, — очевидно, повторяет он в очередной раз, потому что на его лице застыло выражение сосредоточенности и растерянности. Непонимающе приподнимаю бровь. Он слегка улыбается в ответ.

— У Вас очень правильные черты лица и… я не удержался.

Медленно осознаю, что ослепительная вспышка стала результатом того, что мой образ теперь запечатлен в его фотоаппарате.

— Не стоило.

Куклы красивые, правда? Только не живые.

— Меня зовут Тео. Я фотограф и очень хотел бы получить Ваше согласие на небольшой фотосет. Если можно. Разумеется, не бесплатно.

Разумеется. Усмехаюсь. В моем лексиконе уже давно нет подобного слова. За что еще мне не платят? Медленно качаю головой.

— Боюсь, ничего не получится… Тео, — мягко выделяю интонацией его имя и внимательно смотрю в глаза. Одна из профессиональных привычек. Никогда не боятся смотреть людям в глаза, чтобы они замечали свое отражение в моих зрачках. Чтобы у них была возможность понять, какими их вижу я. Включая их пороки и падение до животных инстинктов. Замечаю, как меняется выражение лица мужчины. На миг в нем проскальзывает что-то такое, чего я уже давно не вижу в лицах людей. Так давно, что удалось забыть, как это называется.

— Глаза… — выдыхает он, — у Вас такие живые глаза. Вы модель?

В голосе звучит неприкрытая страсть. Особая. Та, что делает его похожим на ловца бабочек, которому вдруг посчастливилось поймать редчайший экземпляр и теперь он не может дождаться момента, чтобы проткнуть острой иглой ее тельце, а затем накрыть стеклянным саркофагом. Тоже профессиональная привычка. Не могу, не согласится с проведенной разумом параллелью. Ты четко определил ночную бабочку, ловец.

— Я не модель.

Я холодная, циничная, бездушная сука, которой платят за ночь. Но эти слова не предназначены для других. Только для меня, чтобы не забыть, кем я являюсь на самом деле.

— Еще раз прошу прощения, но я не расслышал Вашего имени…

Снова усмехаюсь. Хорошая попытка. А как ты хочешь, чтобы меня звали, малыш?

— Энджи, — самопроизвольно срывается с губ.

— Энджи… — мужчина с легкой долей изумления смотрит в мое лицо, — это сокращение от…

— Энджела.

— Очень подходящее Вам имя, — замечает он и в его голосе не слышно ни оттенка издевки или насмешки. Лишь мимолетное удивление.

Еще раз внимательно вглядываюсь в заостренные черты лица. Высокие скулы, прямой нос, четкий контур розовых губ, теплые глаза цвета кофе. Кажется, в них даже присутствует тот особый отблеск золота, что и в моем любимом напитке. Меж прямых отливающих бронзой волос, спадающих на шею и уши, сверкает камешек серьги в ухе. Отпечаток творческой личности, застывший в чертах, сложно не заметить.

— Так я могу рассчитывать хотя бы на то, что Вы подумаете над моим предложением?

Его голос прерывает мое безмолвное созерцание. Не дожидаясь ответа, Тео достает из кармана визитку и, кладя ее на отполированную поверхность барной стойки, мягко подвигает ко мне.

— Если все-таки решитесь, просто позвоните. Даже если не решитесь, — добавляет он через секунду, — все равно… просто позвоните, Энджи.

Его открытая искренняя улыбка, не замутненная похотью, застывает в моих глазах подобно насекомому в капле янтаря прежде, чем он мягко касается моей руки. Неосознанно застываю от этого контакта. Тепло. Не чувствую грязный след, который обычно оставляют на мне чужие прикосновения. В нем нет скрытого подтекста, просто легкое мимолетное прикосновение. Рука исчезает, но ощущение еще сохраняется некоторое время, будто круги на воде, покрывающие ее ровную поверхность рябью от брошенного камешка.

Взяв в руки визитку, с интересом рассматриваю серебристый прочный картон с замысловатыми вензелями, которыми выведено название «Антураж» и имя Тео Аманатидис, фотограф. Еще ниже набор цифр телефонного номера. Верчу визитку в длинных тонких пальцах. Что это? Шанс на параллельную жизнь? Возможность почувствовать себя нормальным обычным человеком?

— Ты просто прелесть…

Тяжелое дыхание с присвистом касается моего уха. Голос, когда-то бывший самым волшебным и волнующим звуком, вдруг превратился в сплошную какофонию, безжалостно режущую слух. Тяжесть чужого тела придавливает к поверхности стола, лишая способности шевелиться. Хотя я все равно не смогу этого сделать. Сломанные игрушки уже не будут работать исправно, как бы их не чинили.

Я молчу. Мне не интересно, зачем и почему. Мне уже все равно. Колпак из толстого прочного стекла незаметно накрывает что-то внутри. Что-то, что умело чувствовать. Если я не хочу сойти с ума, больше чувствовать нельзя.

— Тебе ведь понравилось?

Отравленные иглы его слов не успевают достичь цели и впиться в беззащитную душу. Она усыплена подобно бездомной собаке и спрятана под колпаком. Приподнимается. Слышу, как одевается и шуршит ткань его брюк. Закрываю глаза, все также, не разжимая кулаков.

— Мне пора… Как-нибудь повторим. Люблю, малыш.

На периферии слышу, как хлопает где-то входная дверь. До крови прикусываю губу, чувствуя привкус железа во рту. Люблю? Тело сотрясает истерический смех. Люблю?! Если это и есть любовь, я больше не хочу иметь ничего общего с этим чувством. Никогда. Сползаю на пол, захлебываясь в судорогах смеха, не замечая текущие по щекам слезы. И это был тот самый человек, олицетворяющий для меня божество во всех его проявлениях? Ее Величество Наивность получила бесценный урок.