Я видел эти фотоработы. Они до сих пор лежат на стойке у меня в квартире, и они действительно великолепны. Не потому что на них я, а потому что они сделаны талантливым фотографом, сумевшим запечатлеть что-то укрытое от чужих глаз. В каждой своя идея, определенная мысль, ощущение, эмоция, маленькая история.

— Ты, правда, не против?

— Нет, — улыбаясь, качаю головой. — Ты проделал большую работу. Пусть у остальных будет возможность увидеть ее.

Читаю в его взгляде искреннюю благодарность. Он не рассчитывал на мое согласие. И вместе с этим ловлю себя на абсолютно другой и дико новой мысли. Кто-то в первый раз за всю мою жизнь спрашивает у меня разрешение на что-то и этому человеку действительно важно его получить. Не силой, не хитростью, не обманом или деньгами, а по-настоящему.

Чувствую, как от неторопливых прикосновений меня мягко затягивает в сон. Веки тяжелеют и сами собой закрываются. Устал. Тяжелый день. Тяжелый, но я бы с удовольствием остался в нем навсегда. Здесь и сейчас. Остановил время, если бы мог. Не хочу завтра. Впервые не хочу рассвета. Сонно ощущаю, как Тео обнимает меня и придвигается ближе. Тепло. Покой. Сон.

— Артур! Артур!

Слышу, как меня зовут. Меня ищут. Но под лестницу мало кто заглядывает. Здесь пыльно и темно и здесь меня не скоро найдут. Сижу на полу, обхватив руками колени и стараясь не дышать. Сколько еще я так выдержу? Сколько еще смогу терпеть это? Разве это жизнь? Если так, тогда пусть она продлится не долго. Зачем вообще меня было подбрасывать к дверям интерната? Лучше бы моя так называемая мать убила меня сразу. Или…

— Ах, вот ты где!

Чувствую, как сестра Агнесс крепко хватает меня за локоть и вытягивает из моего укрытия.

— У вас большие неприятности, молодой человек!

Она даже не догадывается насколько. Пока она тащит меня по длинному коридору мимо огромных стрельчатых окон, я понимаю, куда мы направляемся.

— Нет! Пожалуйста! — умоляю.

— Артур, прекрати немедленно!

Широкая и тяжелая деревянная дверь распахивается перед нами, и я сжимаюсь до микроскопических размеров под взглядом синих глаз.

— Почему тебя не было на вечерней молитве, Артур?

Такой спокойный и заботливый голос, будто не говорит, а мелодично напевает. Когда-то я заворожено ловил каждое слово, произнесенное им, но теперь я знаю, что скрывается за этой маской всепрощения и терпеливости. Я молчу. Мне нечего ответить. Из нас троих только сестра Агнесс действительно не знает, почему я веду себя подобным образом. До моего восемнадцатилетия остался месяц, и потом я смогу уйти отсюда, если захочу. Всего месяц. Целая вечность.

— Спасибо, сестра, — он улыбается ей ангельски искренней и доброй улыбкой. — Я хочу поговорить с Артуром наедине. Вы не оставите нас?

— Конечно, святой отец.

Нет! Нет! Я судорожно цепляюсь за ее руку, не давая уйти. Нет сил. Больше не хочу. Не вынесу.

— Артур, прекрати вести себя, как ребенок, — нравоучительно и спокойно произносит она, не без усилий освобождая свою руку из моей сжатой ладони. Через мгновение за ней закрывается дверь, и слышу удаляющиеся шаги в коридоре.

— Малыш, ты плохо выглядишь, — замечает мой синеглазый мучитель, будто я не вижу своего осунувшегося выражения лица каждое утро в зеркале. Огромные круги под глазами легко заметны на бледной коже. — Закрой двери и подойди сюда.

Всего месяц. Только один месяц. Поворот ключа в замке сродни тому, как если бы меня заставили самому себе рыть могилу. Как только это будет сделано, кратковременная отсрочка подойдет к концу. Поворачиваюсь к двери и тянусь к ключу. Слышу, движение за спиной. Он поднялся из-за стола и идет ко мне. Щелчок.

Холодные пальцы смыкаются на моей руке и в следующий момент дергают на себя.

— Ты плохо себя ведешь, малыш. Придется наказать тебя за непослушание.

Апатия и равнодушие приходят мне на помощь. Они заполняют меня. Окутывают непроницаемым коконом. Как и всегда не давая сойти с ума. Меня подталкивают к столу и расстегивают брюки. Поворачивают и нагибают, заставляя раздвинуть ноги и упереться в поверхность ладонями. Всего месяц и я буду свободен. Толчок. Боль. Терплю, сцепив челюсть.

— Ты восхитителен, малыш, — новый толчок.

— Только для меня, — еще один.

Долгие минуты вечности и все закончено. Слышу, как он поправляет одежду, а повернуться и посмотреть на него нет сил.

— Тебе скоро восемнадцать, но не переживай, я уже договорился. Ты останешься жить здесь, и будешь мне помогать. Ты ведь не думал, что я смогу тебя отпустить?

Апатия и равнодушие рассыпаются как осколки разбитого стекла от мощного удара камнем. Остаться? Здесь? С ним? Навсегда?

— Ты рад, малыш?

Эта фраза падает последней каплей в переполненную болью чашу моего терпения и сил. Надежда корчится в агонии последних предсмертных мук. Больше нет той единственной цели, ради которой я живу. Что-то неконтролируемое поглощает меня, отключая разум и адекватность. Нет! Ненавижу! Ярость. Гнев. Злость. Безысходность. Замечаю ножницы для резки бумаги на столе. Они заманчиво сверкают в скудном вечернем свете. Тянусь как загипнотизированный и через секунду сжимаю их в ладони. Повинуясь яростному порыву, оборачиваюсь и всаживаю их в бедро своего наставника. В синих глазах на миг вспыхивает изумление, но в следующий момент оно сменяется маской боли. Он, хрипя, пытается схватить меня, но я уже не контролирую ситуацию. Перед глазами мутная пелена. Рука вновь замахивается и на этот раз опускается на плечо. Вижу, как быстро начинают расползаться багровые пятна на одежде. Тебе страшно? Больно? Я рад. Эти муки несут мне покой. Хватает меня за запястье и с силой сжимает. Ладонь слабеет, и ножницы со звоном падают на пол. Нащупав свободной рукой первое, что попалось на столе, замахиваюсь и ударяю его по виску. Он пошатывается от удара увесистой канцелярской подставкой и падает на пол без сознания, отпуская мою руку.

Несколько секунд не моргая, смотрю на его тело у моих ног. Меня начинает трясти. Ярость отпускает, и я вновь могу различать картину происходящего. Я убил его? Паника и ужас сковывают в стальных тисках. Что меня ждет дальше? Я должен найти возможность вырваться из этого Ада. Сбежать. Хотя бы попытаться. Сердце бешено стучит в груди. Оглушительно отдает в ушах. Кажется, что теряю сознание. Проваливаюсь во мрак.

— Эндж!

Резко распахиваю глаза, не понимая где я. Вся кожа покрыта липкой испариной, а сердце кажется еще чуть-чуть и будет биться снаружи грудной клетки, а не внутри. Дрожу. Не могу взять себя в руки. Кошмар. Всего лишь кошмар, сотканный из моих воспоминаний. Первый за последние пять лет.

— Тш-ш-ш, все хорошо. Это просто сон.

Тео рядом. Его руки обнимают меня. Начинаю успокаиваться. Вот почему я так тщательно прятался за маской Энджела. Вот почему продолжаю за ней прятаться. Для него эти воспоминания чужды эмоций, а меня разрывает от них на части. До сих пор.

— Расскажи мне… — тихий шепот.

Отрицательно мотаю головой. Не могу. Если произнесу хоть слово вслух, эти воспоминания оживут. Я признаю их реальность. Не готов. Не сейчас. Тео не настаивает. Прижимает к себе, пока мое дыхание не начинает возвращаться к нормальному. Мое «пробуждение» чревато последствиями, и только сейчас я понимаю какими. Смогу ли пройти это путь? Стоит ли это того? Душевные раны и переломы не имеют срока давности. Они срастаются со временем, превращаясь в ноющие шрамы, но срастаются всегда неправильно. И теперь придется раздирать и ломать все заново, чтобы вновь научиться доверять и чувствовать хоть что-то. Нужно ли это мне? Нужно ли это Тео?

— Теперь ты не один, — тихо произносит он в мои волосы. — Я рядом.

Опять лишь киваю, соглашаясь. Прячусь в его объятиях, концентрируюсь на запахе его кожи. Закрываю глаза и делаю глубокий вдох. Лежим молча. Ничего не нужно. Просто чувствовать его рядом. Мысли проносятся неудержимым мутным потоком сознания. Не пытаюсь ухватиться хоть за одну. Не хочу думать. Грязный осадок поднялся из глубины и отравляет меня, заражает своей болезненностью, впитывается в кровь. Сломанной и никому не нужной игрушкой валяюсь на пыльной дороге чужих судеб, за не имением своей собственной. Не верю, что существует возможность починить, отмыть, отчистить от многолетней въевшейся грязи. Замер где-то между и живу на этой тонкой грани. Так есть. Так было. Так будет? Что изменилось? Ничего не изменилось. Все изменилось. Тео.