— С чего он к тебе пристал?

— Хотел, чтобы я в Ахмете диетическую столовую ему открыл.

Корреспондент откинулся с хохотом на мягкую спинку сиденья.

— Трудно хорошее дело сделать, а напортить да навредить всякий может, — продолжал Купрача. — Я перебрался из Ахметы в Телави — он за мной, словно кишка за кишкой тянется. И тут не дает покоя. Говоришь, место надо менять? Не поможет. На Чиаурском мосту повстречал дрозд сороку и спрашивает:

«Куда, кума, собралась?»

«В Закаталы. Хочу там, гнездо свить».

«А в Кахети. чем тебе плохо?»

«Что-то здесь плохо пахнет, извелась от вони».

«А хвост с собой берешь?»

«Конечно! Кому же я его оставлю?»

«Ну, так и там от вони не избавишься».

Оказывается, у сороки хвост был загажен. Нет, перемена места — не спасенье. Куда бы человек ни подался, от своего характера, от повадки своей не уйдет. А впрочем, если он что тебе говорил, — все правда. Да и зачем его спрашивать — пришел бы прямо ко мне. В моих делах лучше меня никто не разберется.

Корреспондент все более и более изумлялся. «Да, любопытный тип! Правду мне сказал председатель чалиспирского колхоза», — думал он.

Вдруг машина замедлила ход, и водитель предложил своему собеседнику посмотреть налево, где, рассыпавшись на лужайке, паслось стадо свиней.

— Вон видишь пеструю свинью, ту, что побольше да пожирней остальных? Это моя. И не думай, что она у меня одна. В каждой деревне у меня пасется по такому здоровенному кабану. А есть еще и бычки и телки.

Они проехали через село Пшавели, оставили далеко позади погнавшихся было за ними, задыхающихся от лая собак.

— Честное слово, я вам удивляюсь! — выразил наконец обуревавшие его чувства корреспондент.

Купрача усмехнулся:

— А ты не первый и не последний. Я уже в детстве всех удивлял — на меня пальцем показывали. Кто ни приедет, бывало, из района или из города в нашу школу, тотчас ему на меня покажут: вот, говорят, этот уже пятый год в одном классе сидит.

Корреспондент снова захохотал.

А Купрача продолжал:

— Уже в ту пору манило меня к деньгам. Бывало, преподаватель спросит: «Сколько будет пять и пять?» А я отвечаю: «Червонец». Один-единственный раз, помнится, я дал учителю совершенно правильный ответ. Спрашивали по зоологии, и на уроке присутствовал гость из района. Преподаватель спрашивает:

«Назовите какое-нибудь беспозвоночное животное».

Был у нас в классе один отличник. Кроме него, никто не поднял руки.

«Ну, так какое же это животное?»

«Червяк», — отвечает отличник.

«Молодец, правильно, — говорит преподаватель. — Ну, а еще? Кто назовет еще?»

Весь класс молчит, словно воды в рот набрав, — только я один вызвался отвечать. Учитель наш прямо-таки ошалел: ни разу до тех пор я не поднимал в классе руки, разве только чтобы дать кому-нибудь тумака.

«Прекрасно, голубчик. Ну, так говори, какое еще есть беспозвоночное животное?» — спрашивает обрадованный учитель.

А я поднимаюсь с места и отвечаю:

«Другой червяк».

Корреспондент зашелся от смеха — он уже хрипел и в изнеможении мотал головой.

— Когда вы кончили школу?

— Не кончил, нет… Исключили. Ну что ж — пусть все ученые-переученые, те, что пооканчивали институты и университеты, попробуют сравняться со мной. Никто из них без меня не смог бы и дня прожить так, чтобы концы с концами свести. Деньги понадобятся — ко мне бегут, вино, хлеб-соль нужны — меня разыскивают, в машине нужда — опять-таки я должен прийти на выручку. Ну, а я всем, как могу и чем могу, подсобляю. Так-то ведь — рука руку моет. Вот только этот ваш редактор ни разу ко мне за подспорьем не приходил. Что только я ни пробовал, никак не мог его заманить.

Корреспондент внезапно вскинул изумленный взгляд на водителя и спросил:

— Откуда у вас этот рубец? Были ранены на фронте?

— На фронте? Что я, дурак, на фронте ранения получать? Стрелок я, правда, отличный, но окопов и дзотов, кроме разрушенных, не видал. Командир любил меня и назначил на провиантский склад.

— Где же вы стрелять научились?

— Здесь, в тире.

— Наверно, на охоту часто ходите?

— Это зачем? Пусть на охоту ходят те, кому на месте не сидится. Я люблю дичину за столом.

— Ну, а рана откуда?

— Какая там рана — просто в Ахмете во время драки рассадили мне бровь.

«Победа» миновала холм Тахтигора, пронеслась через Лалискури и выехала на алванские поля.

Перед корреспондентом открылась великолепная луговина, простиравшаяся от Тахтигора до замка Бахтриони. С одной стороны обступали ее высокие лесные горы, с другой пролегала извилистой, узкой каймой голубая лента Алазани.

Здесь когда-то кривоногие воины Ланг-Темура топтали шелковую траву своими желтыми сапогами.

А еще раньше вспыхнувший в Мекке и Медине пожар забросил сюда опаленных солнцем пустыни сарацинов.

Здесь пускали на подножный корм своих диких, горячих коней коварные турки.

Здесь пронзал своим длинным копьем персидских сарбазов тушин Гаприндаули, а звон тяжелого меча Георгия Саакадзе достигал девятивратной церкви Цхракара, что высилась вдали, на горной вершине.

Когда-то пустынное это поле служило зимним пастбищем овцеводам-тушинам, гнездившимся в неприступных горах и ущельях. Потом рядом с открытыми загонами появились хижины и овчарни, потом песок смешался с известью и воздвиглись дома прочной каменной кладки.

А ныне прямые как стрела улицы, красивые каменные и кирпичные двухэтажные дома, утопающие в плодовых садах, дивят заезжих людей.

По просьбе пассажира машина замедлила ход. Мимо проносились стройные ряды выстроившихся вдоль дороги прямых и высоких тополей. Местами в аккуратном цементном русле журчали прозрачные, как хрусталь, ледяные горные потоки. За штакетными изгородями, в зеленых дворах, заросших бархатными газонами, виднелись аллеи фруктовых деревьев, виноградные беседки. Балконные столбы домов были увиты плющом и виноградом. Кое-где на стенах домов красовались кабаньи головы и огромные турьи рога — знак телесной мощи и бесстрашия тушина. А иные хозяева вывесили на балконах, вместе с яркими разноцветными коврами, медвежьи, оленьи и джейраньи шкуры.

На балконах сидели тушинки в красивых передниках и вязали пестрые тушинские шерстяные носки.

По улице проходили с беззаботным смехом румяные русоволосые девушки: они провожали машину беглым взглядом, а порой и брошенной вслед зеленой веточкой.

«Победа» остановилась перед большим двухэтажным зданием. Корреспондент вышел из нее и стал медленно подниматься по лестнице, ведущей в контору совхоза.

Купрача запер машину и последовал за своим пассажиром. На верху лестницы он опередил корреспондента, первым вошел в комнату и, подойдя к бухгалтеру, склонившемуся над ворохом бумаг, что-то шепнул ему на ухо.

В конторе вдруг замелькали растерянные лица, из комнаты в комнату озабоченно забегали люди. Однако, узнав, что этот высокий, сухощавый человек приехал не с враждебными, а, напротив, с вполне дружескими намерениями, служащие успокоились. Счетоводы выложили перед гостем, который подсел к столу бухгалтера, всевозможные материалы — цифры наличия и роста поголовья крупного рогатого скота, таблицы норм надоя и их выполнения, сведения о настриге шерсти и сдаче ее заготовителям, планы расширения маслобойного и сыроваренного производства, проценты приплода и перспективы его сохранения и умножения и многое другое.

— Почему в деревне одни женщины? — поинтересовался корреспондент. — Всю дорогу, пока мы ехали сюда, я не видел нигде ни одного мужчины.

Стыдливо потупясь, девушка-счетовод удовлетворила любопытство дорогого гостя:

— Большинство мужчин в горах, с овечьими отарами. А остальные в поле или в виноградниках.

— А чабаны летом никогда не спускаются с гор?

— Как же, бывает, что и спускаются.

— Нет ли сейчас в деревне кого-нибудь из пастухов?

— Нет, по-моему, никого… Впрочем, погодите. — И девушка поспешно прошла в другую комнату.