- А кроме этого, что мы можем сделать? Старейшина Элестин что-нибудь ещё говорил? На что-нибудь ещё намекал?

- Много чего говорил, - недовольно произнёс Джон. - Но я не собираюсь выполнять его пожелания. Он даже хотел отправить меня в Валензон, чтобы я предстал перед главой тамошнего храма. Чтобы затем духовники во всеуслышание заявили, что я - возможный спаситель этого мира.

- Так ты не пошёл?

- И не собираюсь. Не хватало! Здесь я на своём месте. Здесь меня всё устраивает и я не собираюсь оставлять попытки что-то изменить. Но только так, как решу сам. А не так, как настаивает полусумасшедший старик. Валензон сейчас - дикая клоака. Последний перебежчик, которого мы приютили в лагере две зимы назад, как раз прибыл оттуда. Он говорит, что принц Тангвин - один из детей короля - потерял контроль над городом. Погряз в оргиях и утонул в вине. В городе беспорядки и никому до этого нет дела. Так что неизвестно не только сколько я туда буду добираться, неизвестно даже доберусь ли. А если удастся пройти незамеченным мимо шаек бандитов и работорговцев, которые постоянно шарят в округе, неизвестно, что меня ждёт в городе. Может, сразу на плаху потащат и сожгут, как еретика. Так что я даже не рассматриваю это вариант всерьёз. Буду пытаться что-то изменить здесь. Так, как смогу.

- Послушай, Джон, - тот резко затих и долго молчал, зло ковыряясь в тарелке. Так что задать вопрос я решился только через некоторое время. - А что за работорговцы-то? Кого кому продавать, если через 100 лет все вымрут, как ты говорил. В чём смысл?

- В детях, - ответил он и опять кивнул в сторону тщедушных ребятишек. - Дети в Астризии теперь ценный ресурс и самый ходовой товар.

- Почему?

- Ты сам должен понимать, что в нынешних реалиях ценность человеческой жизни в этом мире равна нулю. Она всегда падает, когда начинаются войны или глобальные катаклизмы. Все просто мечтают выжить, а на остальных плевать. Но сейчас всё немного по-другому. Хоть каждому присуща жажда жизни, безнадёжность глубоко пустила корни в сердца. У того, кто достиг определённого возраста и не имеет возможность обессмертить себя через детей, уже нет этой жажды. Они поняли, что обречены. И единственная жажда, которую они теперь испытывают, - это жажда удовольствий. Стяжательство бессмысленно, ведь после себя ты не оставишь ничего. Как пришёл ни с чем, так и уйдёшь. Но вот удовольствия... Им предаются без остатка. А на это нужны деньги, ведь за удовольствия надо платить. Нужно золото! - последнее слово Джон произнёс немного тише и указал пальцем на мой перстень. - Оно здесь в цене. Как рассказывал старейшина Элестин, добывают его крайне мало. В основном в шахтах, расположенных в горах на юге и на востоке. Деревенская чернь и горожане, которые с трудом могут насобирать на кожаные башмаки, обходятся медяками и серебром. Но на "дым забытья", крепкий алкоголь и телесные удовольствия требуются немалые деньги...

- "Дым забытья"? Наркота какая-то?

- Совершенно верно. Нет, это не героин, не кокаин, не курительные смеси. В этом мире ещё не знают о курении... Они вдыхают дым, который выделяют сухие листья дерева Юма, после того как их подожгут, - он снял с пояса небольшой кожаный мешочек, развязал его и с величайшей аккуратностью достал три длинных тоненьких сухих листочка размером с мизинец. - В Астризии это дерево можно обнаружить практически в каждом лиственном лесу, но в городах его найти ещё проще. Старейшина говорил, что при каждом храме есть свой сад таких деревьев и духовенство торгует листьями или использует как благовоние при службах. Наркотическое благовоние. Понимаешь?

Я уставился на Джона и захлопал глазами.

- Да, ты прав, - он прекрасно понял, что я хотел сказать этим взглядом. - Я тоже стал наркоманом. В каком-то смысле... Но мне это необходимо. Часто по ночам я не могу заснуть. Странные голоса в голове постоянно меня гонят куда-то, призывают действовать и не сидеть на месте. Спастись от них я могу только с помощью листьев дерева Юма.

Я опять захлопал глазами и услышал, как щёлкнула моя челюсть.

- Ты тоже слышал голоса, Джон?

- Что значит тоже? - удивился он. - Ты ТОЖЕ слышал их?

- Да, - тихо признался я. - И я всё помню отчётливо. Они появлялись во сне, направляли мой путь и я прекрасно помню, как один из них - уверенный и спокойный - сказал, что 12-й прошёл активацию. То есть я прошёл активацию...

Казинс уставился на меня так же, как несколько секунд назад смотрел на него я. Долго не отрывал взгляда, стараясь понять, вру я или нет, а затем поднялся и торжественно протянул руку:

- 5-й прошёл активацию, - будто представился он мне. - Эту фразу я помню так же отчётливо, как ты, говоришь, помнишь свою.

Зубы мои опять щёлкнули и я неосознанно пожал ему руку.

- Теперь-то ты веришь, что мы оба анираны? - спросил он и медленно опустил зад.

Я облизал губы, но ничего говорить не стал. Налил воды из стоявшего рядом деревянного бутыля и выпил без остатка.

- Верю, - признался я. - Верю, что оба мы не принадлежим этому миру. Но спасители ли? Нет!

- А голоса что тебе говорят по этому поводу? - усмехнулся он.

- Ничего. Я давненько их не слышал. Но могу поклясться, что они вели меня к тому бедолаге, которого я обнаружил в лесу на холме. Я хотел идти вниз по течению вдоль реки, но они гнали меня в противоположную сторону. И с тех пор больше не появлялись.

- Странно, - Джон почесал подбородок. - Я слышал почти каждую ночь, пока не пристрастился, - он вновь показал на листья и убрал их обратно. - Я уже заснуть без "дыма забытья" не могу. Но благодаря ему, хоть голоса перестаю слышать. Правда... Правда, у этого чёртова наркотика есть побочный эффект - по утрам очень тяжело проснуться. И от него становишься чересчур агрессивным и раздражительным.

- А тебе что голоса говорили?

- Много чего за 7 зим, - пожал он плечами. - Иногда одной фразой, иногда двумя. Иногда просто очень яркие образы во сне рисовали. Они гонят меня с насиженного места, Иван. Как и старейшина Элестин призывают раскрыть свою личину и что-то делать. Но что именно делать, не говорят.

- М-да, - философски изрёк я и почесал лоб. Погладил котёнка, который внимательно за мной смотрел, и вздохнул. - А на счёт детей я так и не понял. Почему именно они самый ходовой товар? Их покупают для удовольствий? Издеваются? Насилуют???

- Как раз совсем наоборот, - спокойно сказал Казинс. - Людям нужны деньги. Нужно золото, чтобы было чем заплатить за удовольствия. Работорговля процветает, так как это самый прибыльный бизнес. Подонки с острова Темиспар, как говорил Элестин, дают за детей самую высокую цену. И чем моложе ребёнок, тем дороже его оценивают. В Астризии работорговля запрещена законом и карается мгновенной смертью. Без суда и следствия. Но многие всё равно готовы идти на риск. Невероятные цены за самых маленьких детей - тех, кому повезло родиться незадолго до "карающего огня" - из каждого отца или счастливой матери могут сделать мерзавца. Рассказывали местные, - он коротко кивнул головой в сторону ужинающих людей. - Что в деревнях бывало даже родных детей продавали работорговцам. А на вырученные деньги безбедно жили целую зиму! Но затем опять приходили работорговцы и уже не церемонились: безжалостно убивали самых старых, забирали детей и сжигали деревню. Спасались только те, кому хоть немного повезло... Вон двоим ребятишкам повезло, что их дядя оказался бывшим сотником королевской армии. Он успел увести их в лес и теперь присматривает тщательней, чем мамаша-наседка. Он у нас главный начальник охраны, если можно так выразиться. Иногда муштрует, иногда обучает бою на мечах или на копьях. Но сам не особо разговорчивый. Насколько я понял, тогда он успел спасти лишь племянников. Своих детей, свою семью спасти не успел...

Я украдкой обернулся и тщательней рассмотрел бородатого мужика в кожаном доспехе и мечом в ножнах. Он действительно выглядел как суровый воин и изредка вполголоса что-то говорил троим ребятишкам.

- А третий чей?

- Сын Дагнара, - ответил Казинс. - Раньше Дагнар управлял целым хутором и распахивал земли. Преуспевающий пахарь был. Но... но случилось то, что случилось и ему лишь с одним сыном удалось ускользнуть. Я ж говорю - все охотятся на детей.

- А что с ними делают те, кто их покупает? - спросил я.

- Слухи разные ходят, - Джон пожал плечами. - Но никто их не ест и не насилует, поверь. Дети - ценный товар, потому что они - будущее. Когда мы состаримся, они станут теми, кто сможет за нами присматривать. Кто сможет трудиться и добывать пропитание. Они - гарантия того, что мы не умрём от жажды, даже когда некому будет подать воды.

- Три парня не смогут спасти ваш лагерь, Джон, - тихо сказал я, прекрасно понимая, что вся его непонятная коммуна вряд ли переживёт следующие 20 лет. Ну или 20 зим.

- Ты думаешь, я не знаю!? - слишком громко произнёс тот, чем привлёк к нашей тихой беседе внимание всех жителей. - Ты думаешь, я не понимаю? - чуть тише добавил он. - Демографическое старение неизбежно. Из-за высокой смертности убыль населения несётся стремительными темпами. А из-за отсутствия рождаемости нет будущего. Я понимаю это прекрасно. Но у нас... у меня ещё много зим впереди. Я пытаюсь что-то предпринять в меру своих возможностей. Но пока ничего не выходит. А что ещё я могу сделать, я не знаю. Но и не собираюсь узнавать, если для этого надо оставлять лагерь и пытаться добраться до города! До этой вонючей клоаки! Здесь я могу что-то сделать. Здесь я могу помочь. А теперь появился ты! И тебе тоже придётся чем-то помогать...

- На меня слишком много свалилось за один день, Джон, - тихо пробормотал я. - Я почти две недели бродил в одиночестве и уже не чаял кого-либо увидеть. Но сегодня мне повезло. Наверное... И пока я не готов рвать на груди тельняшку, обещая во всём разобраться.