— Пожалуйста, не думайте, — сказал Фреснер мрачно, подняв на Соко выразительный взгляд, — что я одобряю эту просьбу. Но л’льюид не лжет… такова религиозная практика его вида. А потому нашей обязанностью является ее уважать и обеспечить ему возможность отправления его культа. Он имеет на это право.

Соко опустил глаза на свою кружку с кофе.

— Эти существа, которых его вид приносит в жертву… Вы видели их фотографии?

— Да, — ответил Фреснер, снова занявшись круассаном.

— И? Похожи они на людей?

— Эти создания едва ли выглядят… гуманоидами. Скорее похожи… на обезьян. Только безволосые. У них нет ни цивилизации, ни культуры, они используют лишь несколько примитивных инструментов. Л’льюиды впервые столкнулись с ними на планете соседней системы почти век назад. Они завезли их к себе на планету и, как вы знаете, стали разводить в качестве жертв.

— Милый народец, — пробурчал Соко.

— Мистер Соко, все культуры кажутся друг дружке странными. Нужно радоваться такому многообразию. Ваши предки, очевидно, из Японии. Разве у вас дома нет вещей, которые озадачили бы л’льюидов, чумов, тиккихотто? Быть может, вставленная в оправу маска кабуки? Расписанная ширма биобу? Катана и вакизаши на стойке для мечей?

— У меня ничего этого нет, — пробормотал Соко, снова взявшись за кружку.

— А зря. Ваш народ обладает чудесной древней культурой. Очень странной. Чудесно странной.

— Я польщен тем, что вы так считаете. И я понимаю, что выпускание собственных кишок может казаться вам прелестным, или восхитительным, или чудесным… но этот л’льюид убил трех женщин. Какие бы религии эти женщины ни исповедовали, они уже никогда их не будут исповедовать, потому что другое существо проскользнуло в них через горла и удушило их до смерти…

— Мистер Соко, я знаю… я знаю…

— …И получало удовольствие от их конвульсий, от их предсмертной агонии, потому что это называется «Вибрация». С ее помощью жертва передает свою жизненную силу л’льюиду, который возрожденным появляется из… заднего прохода жертвы. Как вы и сказали… чудесно странно.

— Послушайте, мы все знаем, что это было ошибкой. Да, это было преступлением. Чем-то ужасным. Те женщины были не животными, разводимыми для жертвоприношений, а разумными существами, желающими жить. Я согласен. Потому мистер Рхх и пребывает в заключении, потому и подлежит экстрадиции…

— По возвращении его не станут наказывать.

— Этого мы не знаем.

— По возвращении его не станут наказывать. А на его место пришлют другого.

— Я слышал, что следующий посол привезет с собой большее количество жертвенных животных. Вообще-то, отношения между л’льюидами и Землей развиваются настолько успешно, что их животных собираются выращивать в некоторых из наших колоний. Чтобы они всегда были под рукой.

— Как мило. Полагаю, Рхх недорассчитал свои потребности.

— Ему пришлось задержаться здесь дольше, чем он рассчитывал. Вы должны понять… если они слишком долгое время проводят без жертвы, если они проходят определенную точку, они начинают считать себя нечистыми. Неисправимыми до конца своих жизней.

— У него кончились животные. И он решил, что сойдут и люди? Люди для наших новых друзей — просто животные?

— Нет. Но ведь потому он и здесь, верно? Он сделал ужасный выбор. Этого не отрицает никто, даже он сам. Он говорит, что был в отчаянии.

— Достаточно плохо уже то, что они делают с этими животными, — проворчал Соко.

Фреснер указал своим ножом на тарелку Соко. На его нетронутую еду.

— Эти полоски, мистер Соко? Настоящее мясо? Мясо живого существа?

— Я этим не горжусь. Мне нравится вкус. Но если бы я увидел, что то же животное пинает на улице пара подонков, я бы раскроил им головы.

— Ну разве это не мило? — Фриснер вздохнул. — Мистер Соко… Кен… вам поручили сопровождать меня на встречах с заключенными, чьи духовные нужды я удовлетворяю. Моя работа очень важна. Религия дает людям надежду, какой-то фундамент… смысл. Она может отвратить их от собственных ошибок, дать им новую жизнь. Вы тоже должны чувствовать себя привилегированным оттого, что являетесь частью этой задачи. Как я и сказал… нам придется проводить какое-то время вместе. Потому я и захотел позавтракать с вами, поболтать, узнать вас немного.

— Я это ценю, — сказал Соко любезно.

Фреснер вздохнул еще раз. Покачав головой, он ножом и вилкой разделал кусок дыни. На его тарелке не было мяса, он был вегетарианцем. А Соко съел со своей тарелки лишь тост, почти такой же вкусный, как и запах мяса.

В гостиной маленькой и аккуратной квартиры Соко стоял подсвеченный застекленный ящик. А внутри него на скобах возлежал японский короткий меч вакизаши, выкованный на Земле в восемнадцатом веке.

На него Соко сейчас и смотрел. Свет из ящика был единственным освещением в комнате. Соко никогда не осмеливался вынуть меч, чтобы взять его в руки. Он вообще не касался его с тех пор, как был мальчишкой и отец передал меч ему. Он принадлежал семье отца многие поколения. Рассказывали, что когда-то он был оружием предка-самурая. Но как он мог признаться Фреснеру, насколько тот был прав? Он всегда считал историю о предке-самурае клише, стереотипом, чем-то постыдным, а вовсе не предметом гордости. Теперь, после того как Фреснер упомянул вакизаши, он чувствовал себя еще более нелепо из-за того, что вот так держал его… хотя он и не видел обнаженного клинка уже пятнадцать лет.

Экспонат был скорее данью отцу, которому меч принадлежал по-настоящему. Он не знал ни самурая из преданий, ни кого-либо другого из тех людей, что оставляли меч по наследству, а теперь обратились в пыль. Только своего отца. Он знал, что меч стоил целое состояние. Но он никогда не помышлял о том, чтобы расстаться с ним. Не то чтобы он боялся, что проснется однажды, а у подножия кровати будет маячить призрак злого самурая в шлеме кабуто и боевой маске менпо. Это было проявление уважения к тому прямому предку, что был его отцом.

На ножнах черного лакированного дерева, называемых сайя, был изображен рак. Соко не знал значение этого символа. Эфес был тоже из дерева и покрыт рыбьей чешуей, а затем оплетен шнурком. Гарда меча, цуба, сама по себе была замысловатым произведением искусства. А в этих черных ножнах покоился клинок из мягкого железа, покрытого сталью, вероятно все еще сверкающий после пятнадцати лет, прошедших со смерти отца… после всех тех столетий, что минули со смерти самурая…

Соко думал, что одержимость своей культурой, как и религия, разделяет людей. Сияние подсветки освещало его мрачное лицо, делая похожим на маску. И то и другое культивировало ненависть, предрассудки. Разные языки, разные молитвы. Его отец умел говорить по-японски. Соко восхищался его усердием в изучении языка, но он так же восхищался бы им, если бы тот выучил родной язык ваиаи.

Было поздно. С утра на работу. Он дотянулся до кнопки в основании ящика и погрузил его в темноту.

— То, что я делаю, я делаю по собственной воле, — сказал Уво Ки в камеру. — Я ценю заботу тех, кто опротестует мое решение. Но вы должны плакать не обо мне, а о моей жене, которой придется жить в бесчестье…

Заявление было не для прессы — журналистам еще предстояло узнать о соглашении. Заявление готовилось на тот случай, если Ки подвергнется своей неортодоксальной экзекуции до того, как его успеют проинтервьюировать… а на это и надеялись. Это было не последнее слово заключенного, но своего рода прикрытие для тюрьмы, юридическое отречение.

Дежурство Соко закончилось. Он заранее попросил о встрече с ваиаи. Ки согласился. Фреснер не присутствовал. Он предложил удовлетворить духовные нужды ваиаи. Ки заявил, что у его народа нет веры.

Соко подождал до тех пор, пока с заявлением не было покончено. Съемочную аппаратуру убрали еще до того, как он приблизился к камере приговоренного. Разделявшее их поле имело легкий фиолетовый оттенок — только для того, чтобы быть видимым. Камера выглядела спартански: ни картин, ни календарей, ни, конечно, фотографий жены. Ваиаи стоял к барьеру спиной, но, должно быть, услышал, как подошел Соко, поскольку тут же обернулся. У ваиаи был замечательный слух — слуховые отверстия полукольцом окружали заднюю часть его головы, проходя от одной стороны черепа до другой. А когда Ки повернулся к Соко лицом, тот убедился в полном отсутствии зрения у ваиаи. Даже если бы у него и были глаза, казалось, они были бы раздавлены тяжестью огромного безволосого купола лба, который напомнил Соко голову дельфина. Из отверстия в центре этого купола ваиаи испускали инфразвуковые волны, которые отражались от предметов и работали как своего рода радар, формирующий образы в сознании. Не беря в расчет канареечно-желтую кожу, отсутствие глаз и обилие ушей, существо можно было назвать одним из самых человекоподобных нелюдей, каких только возможно было встретить. Его улыбка была сдержанно дружелюбной — любезной и полностью человеческой.