На какую-то секунду она взглянула на него. Ее лицо было почти пустым. И все же он достаточно хорошо знал собственное лицо, чтобы прочесть в нем печаль. Отчаяние. И отвращение к самой себе. Он достаточно часто видел все это в зеркале, чтобы распознать и сейчас.

Она повернулась и пошла к двери. Постучала по кнопкам, как это делал он. Изнутри кода не требовалось, и дверь мучительно проскрежетала в сторону. Куда она направлялась, голая, с человеческой головой, укачиваемой, словно младенец? Сейчас у нее в руках не было оружия, но Дрю все еще боялся последовать за ней. И все же решился.

— Постой! — крикнул он ей вслед.

Проскользнув через дверь в хлещущий ливень, он увидел женщину стоящей у перил балкона, всматривающейся в городские огни. Быть может, ищущей тех призраков, которых видел он.

— Эй, — сказал он ей, протягивая руки. — Возвращайся внутрь. Пожалуйста. Я не стану тебя отсылать. Обещаю.

Она обернулась, чтобы на него посмотреть. По ее лицу струилась вода. Он увидел, что ее губы слегка шевелятся, словно она пыталась сформировать слова.

— Пожалуйста, останься со мной, — сказал он ей.

Женщина снова повернулась лицом к ночи. С торжественной грацией она перешагнула низкие перила.

— Эй! — выкрикнул Дрю, бросившись вперед. И он увидел, как женщина прыгнула в темный и влажный воздух с его головой, все еще зажатой у нее в руках.

Даже наблюдая за тем, как ее белеющее тело стремительно падает, Дрю вопил, чтобы она остановилась. Он припал к перилам и посмотрел вниз. Увидел, как она пролетает через желтый свет окна ниже. Затем она минула этот этаж, и он потерял ее из виду. Он услышал тяжелый удар, словно его разрубленное сердце упало на самое дно грудной клетки.

Дрю побежал вниз по лестницам, то снаружи склада, то внутри, пока не очутился на улице. Его голые ступни холодило, словно он стоял на поверхности замерзшего озера. Он был рад принять это страдание.

Он подошел к ней, встал на колени.

— Боже мой, — пробормотал он. — Зачем… зачем ты это сделала?

Он отвел влажные волосы, закрывавшие ее лицо, в страхе за то, как смерть, злобный скульптор, могла исказить его. Падение оказалось не настолько сильным, чтобы обезобразить ее. Казалось, что она просто спит с головой, повернутой на бок. Даже в смерти она была прекрасна. Прекрасное произведение искусства, истекающее кровью в канаве.

Дрю нежно отодвинул волосы с ее лба. Легко коснулся крошечной точки на нем, хотя было слишком темно, чтобы ее увидеть. Родинку, объединявшую их.

Дрю не оставил ее в канаве. Он аккуратно взял ее недвижимое тело на руки и начал долгое восхождение обратно.

Он подошел к кровати и положил ее там. Снова убрал мокрые пряди с ее лица.

Он принес с собой голову, а теперь собирал в кучу эмбрионы и тяжелый гротескный труп распятого создания. Затем он пошел в свою лабораторию и собрал все органические культуры и ростки, которые женщина в темноте пропустила.

Дрю положил женщину и всех остальных своих отродий в бак, в котором она была выращена. Но вместо того, чтобы закачать туда фиолетовую амниотическую жидкость, он снял с металлической полки две банки химикалий.

Надев на лицо маску, он вылил на тела в баке сначала одну, а затем и другую банку. Он тут же попятился от поднявшегося дыма. Внутри этих облаков тела в емкости были всего лишь нечеткими тенями. Казалось, что они стали одним переплетенным и деформированным существом. Но конечности укорачивались, а тени начали таять, оставляя после себя лишь пар… который вентиляторы высасывали в ночной воздух, где ему было суждено рассеяться, как пеплу после пожара.

Наблюдая за тем, как последние струйки дыма поднимаются к вентилятору, Дрю оплакивал женщину. Он оплакивал себя самого.

Он чувствовал себя собственным призраком… словно это он только что совершил самоубийство.

Огромных зверей называли флюками. Их слегка поблескивающие малахитовые шкуры были испещрены черными и зелеными завитками. Народ энцев сдирал их с животных в гаражах из керамических блоков или в напоминающих ангары строениях с крышами из металлолома. Желтая и водянистая кровь флюков ручейками струилась по всему району, пока не утекала в канализационные решетки. Когда сезон свежевания заканчивался, она корочкой покрывала сточные канавы.

Однажды Коль довелось наблюдать за тем, как команда энцев захватывала флюка. Этого раза ей хватило на всю жизнь. Распухшее, напоминающее головастика существо вызывали из его родного измерения в это. Как его заманили, она не понимала, однако и сами энцы перебрались в Панктаун из того же смежного с ним места. Еще до того, как успело пройти все тело, энцы уже цепляли его за бока крюками, обматывали тросами, вонзали шипастые пики в различные отверстия. Отверстия эти трепетали, и из них раздавался мучительный хрип. Наконец вышел остаток раскачивающегося в трех метрах над улицей тела, и оно рухнуло вниз с неприятным шлепком. Гигантское существо извивалось, размахивало похожими на канаты конечностями, но энцы быстро его добили, почти не повредив шкуру.

Теперь, увидев, что на улице поймали флюка, Коль задернула шторы и включила музыку, чтобы заглушить звуки бойни. Это было что-то ближневосточное, быстрое и нестройное, а потому отвлекающее. Но избежать связанного с сезоном свежевания представления как такового было сложно. В этом районе было много энцев. Они вывешивали огромные лоскуты малахитовых шкур сушиться, словно белье. Шкуры шуршали на ночном ветру и пахли дегтем — то ли это был их естественный запах, то ли он появлялся после какой-то обработки. Но когда их подсвечивало солнце, зрелище было прекрасным. А затем энцы покрывали этими шкурами свои собственные тела. Коль не видела и не понимала, как они это делают, однако каждый сантиметр обычно серой кожи этих обнаженных поселенцев оказывался покрыт туго облегающей кожей флюков. Весь следующий сезон энцы выглядели словно скелеты, вырезанные из малахита. А потом по какой-то причине — Коль считала, что религиозной, потому что религией можно объяснить самое необъяснимое поведение, — плоть отскабливали или сбрасывали до следующего сезона свежевания.

Конечно, можно предположить, что в их собственном мире шкуры согревали их в холодное время года, хотя здесь сезон свежевания и приходился на лето. Но вот в изображениях не могло не быть религиозного смысла. Даже сейчас Коль, приглушив музыку, стояла у окна с чашкой чая в руке и смотрела на один из мясных манекенов, покачиваемый вечерним ветерком. Он свисал с шеста, торчащего из окна второго этажа. Как раз над головами тех, кто мог проходить ниже. По всему району их будут десятки, потому что настало время свежевания. Манекен представлял собой слегка антропоморфную фигуру, вырубленную из полупрозрачной белой плоти, скрывавшейся за прелестной шкурой какого-нибудь флюка. Вообще-то энцы ели это белое мясо. Хотя Коль не ела мяса и не носила на себе плоть животных, она знала, что подобные традиции были свойственны отнюдь не только энцам. Но манекены были для нее гораздо большей загадкой, чем ношение шкур флюков. Энцы скрывали смысл своих традиций, но не стеснялись того, что продукты этих традиций мог увидеть любой. Эти подвешенные тотемы были утыканы толстыми шипами и длинными тонкими гвоздями и опутаны чем-то вроде колючей проволоки. Они были словно страдающие святые, вырезанные из живота Господня.

Птицы осторожно садились среди лесов острых шипов, чтобы поклевать тела. Бродячие собаки подбирали их куски, упавшие на улицу. Когда они слишком сильно распадались или начинали слишком дурно пахнуть, их заменяли новыми изображениями. И так происходило до самого окончания сезона свежевания.

Коль глядела на подвешенную напротив своего окна фигуру, и ей казалось, что та смотрит на нее. Шипами вместо глаз.

Ее район был застроен тесно прижатыми друг к другу зданиями, окрашенными во все оттенки серого. Их стены блестели от дождя, а временами белели в электрических вспышках от искрения старой рельсовой линии, ведущей к торговому центру Канберра-Молл. По этой линии Коль только что вернулась домой. Она работала в одной из кофеен в центре. Вся ее одежда слишком сильно пропахла кофе. Ей никогда не приходило в голову, что она может устать от этого запаха. Она приняла душ, приготовила чашку чая (опять же, Коль не могла и подумать, что когда-нибудь ей надоест вкус кофе). Сейчас она могла позволить себе всего эти четыре небольшие комнаты (включая ванную), но когда-то у нее была работа получше. Она была сетевым исследователем в крупном конгломерате с головным офисом на Земле, и она прекрасно помнила, чем ей приходилось заниматься. Чего она не помнила, так это того, как ее насиловали на парковке компании. Изнасилование ее травмировало. Преступников так и не поймали. Ей стало так неспокойно, так боязно отлучаться из собственной квартиры, выходить куда-то ночью, даже ходить на работу, что в конце концов ее уволили.