Шурин «Бобра» и в самом деле, не прочь был «заложить под воротник». Дело, как говорится, житейское…

Но однажды, он не на шутку заставил родных поволноваться, пропав аж на целых три дня. Домашние были на грани инфаркта: перезвонили все отделения милиции, больницы и даже … морги. Безрезультатно.

Стараясь хоть как-то успокоить свою сестру, Володя счёл необходимым в трудную минуту быть рядом с сестрой. Сидят на кухне и изо всех сил напрягая мозги, пытаются выяснить – куда же мог запропаститься Сашка. Настроение – хуже некуда.

Вдруг открывается дверь и на пороге нарисовывается шурин. Немая картина. Все в шоке! Между тем, Сашка, не снимая одежды, и подойдя к ошарашенной супруге, грозно склоняется над ней:

– Ну, и где ты шаталась… ссука?!

Заходит, как-то, «Бобёр» к своей сестре, с целью – проведать.

Застаёт на кухне шурина. На столе початая бутылка водки, опустошённая более чем на три четверти.

Володя:

– В чём дело, Саш? Что случилось?!

На что шурин горестно выдаёт:

– В Анвар Садата стреляли!

худ. Н. Т. В. Тысяча куполов / 2009 г

Одна из очередных поездок моих друзей в Бухару, состоится без меня: к тому времени, я уже прочно брошу якорь в семейной гавани, на брегах Невы. Тем не менее, сочту своим долгом предупредить по телефону своих родителей.

– Мамочка! Приедут мои друзья – Андрей и Виктор. Пожалуйста, постарайтесь их встретить, как полагается.

Последнее, конечно же, было излишне: мои родные успели проникнуться к Андрюше огромной симпатией и любовью.

В целом, поездка удалась. Единственным минусом были … комары. Едва наступала ночь, как гости заметно грустнели, ибо десятки безжалостных кровопийц готовилось к пиршеству: отведать минской кровушки – это было для них поистине редчайшим деликатесом.

Как это ни странно, но друзья справились с этой проблемой довольно оригинальным и весьма простым способом: они обильно смочили под краном свои простыни холодной водой, обмотав себя ими с головы до пяток и, уподобившись коконам, легли спать.

Наутро, застав их в таком необычном виде, мою матушку чуть не хватил удар. Дело в том, что именно таким образом принято на Востоке заворачивать в саван покойников.

– Нет! И ещё раз нет! – категорично отрезала мать, когда я, приняв окончательное решение жениться, задумал пригласить свою будущую жену к себе, в Бухару.

– Только потому, что она – русская?! – вскипел я.

– При чём, тут, «русская»: тебе ведь, хорошо известно, что прецедент был создан ещё твоим братом? – невозмутимо парировала моя бедная матушка и горько добавила, как бы про себя:

– Уж, в этом отношении, мы «план», похоже, перевыполнили…

Я догадывался, о том, какие мысли терзали маму: «Ну, за что это меня так наказал Аллах? Почему они находят своих невест за тысячу вёрст от Бухары, когда и тут своих полным-полно? И неужели мне не суждено будет увидеть настоящую келин („невесту“) в национальном наряде?!»

– Ну, мам, ну пожалуйста… – продолжал я скулить, вымаливая благословение.

– Я уже тебе всё сказала. – спокойно, но твёрдо ответила мать.

– Ах, так?! В таком случае, я поеду к ней!

– Езжай! Хоть на все четыре стороны…

– Ну, мамочка… Я, ведь, люблю её…

– Пропади она пропадом, эта любовь! И кто её только выдумал? Можешь даже меня не уговаривать: я своего решения не изменю!

Пройдёт примерно с месяц, и мы с ней разминёмся на полпути, в ташкентском аэропорту. Мама возвращалась домой из Ленинграда, где на тот момент находился на лечении её брат, мой дядя. Мы встретимся как раз, между «старым» и «новым» аэропортами.

– Ты, всё-таки, решился… – укоризненно произнесёт мама.

– Я еду поступать в литературный институт… – попытаюсь я предпринять вялую попытку хоть как-то найти оправдание.

Мама лишь крепче сомкнёт свои губы и, не вымолвив больше ни слова, проследует дальше. Я же, уныло побреду на посадку в свой самолёт.

Так я окажусь в Ленинграде…

Я стоял в зале прибытия аэропорта «Пулково» с одной-единственной спортивной сумкой, не имея совершенно никакого представления о том, что меня ждёт впереди. И был счастлив…

Уже потом, значительно позже, когда у нас родится двойня и отношения с супругой обострятся настолько, что я начну подумывать о разводе, именно в этот момент передо мной вновь возникнет мать, которая, сунув мне под нос кукиш, категорически заявит:

– Ну, уж нет, этого я тебе не позволю! Кто тебе дал право делать несчастной единственную дочь, родители которой растили её, любили и связывали с ней свои надежды? В чём виноваты эти два малыша? Как они будут расти без отца? И потом, кто кричал мне: «Я люблю её!», а? В общем, заруби себе крепко на носу: свой выбор ты сделал сам, никто тебя силком не волок, а потому тебе этот крест и тащить до конца своих дней! И, если ты только посмеешь это совершить, знай, что ты пошёл против воли своей матери! Не видать тебе удачи!

«Боже мой! Я попал в какую-то западню! Ну, полный цугцванг! Когда же, на каком ходу я допустил ошибку – думалось мне тогда, – и как же всё это начиналось?»

И постепенно, я всё вспомнил…

Ты люби, душа моя, меня,

ты уйми, душа моя, тревогу,

ты ругай, душа моя, коня,

но терпи, душа моя, дорогу.

(И. Губерман «Гарики»)

«Завтра утром буду Ленинграде тчк Еду братом тчк Встречай поезд 28 тчк Вагон 7 тчк До скорой встречи Галиб тчк»

Эта срочная телеграмма была отправлена с Ленинградского вокзала Москвы в город на Неве, моей знакомой, к которой, собственно, я и ехал, совершенно не подозревая, какой очередной фортель выкинет мне на сей раз непредсказуемая Фортуна…

Знакомую звали Надежда. Увлёкшись живописью и рисованием, в один из отпусков, она примет решение – непременно поехать в Среднюю Азию, чтобы сделать там серию набросков и этюдов для давно намечавшегося «восточного цикла».

Свободно и беззаботно наслаждаясь пестротой восточных базаров, ярким солнцем и не виданным ранее богатством цветовой палитры, она с восторгом взирала на многочисленные древние памятники архитектуры, с их ослепительно блестящими голубыми куполами мечетей и медресе; выбирала тот или иной понравившийся ей ансамбль, устанавливала свой затёртый походный этюдник и жадно впившись в оригинал, целыми днями с упоением перекладывала увиденное на подготовленный холст, привнося в палитру красок свои собственные ощущения и переживания, испытываемые ею во время творческого акта.