Наконец она не вытерпела, оделась потеплее и вышла на улицу. Но на пороге глаза ей засыпало снегом, а ветер чуть не сбил с ног. Идти одной было невозможно. Она зашла к соседке, рассказала ей, в чем дело, и попросила кого-нибудь проводить ее до Федосьиной избы. Вызвался сын соседки, Иван. Он живо оделся, взял палку от собак, засветил фонарь, и они вышли. Но едва только они отворили дверь, как порывом ветра задуло фонарь, и они очутились в темноте.
Снег валил хлопьями. Огоньки в избах чуть-чуть брезжили сквозь метель. Иван пошел вперед, ощупывая палкой дорогу; Анна Михайловна — за ним. Идти было трудно: дорогу замело, и они беспрестанно проваливались в глубокий рыхлый снег.
Наконец кое-как добрались до Федосьиной избушки и постучались.
Им отворила сама Федосья, удивленная и испуганная.
— А Малыш где? — спросила Анна Михайловна, вбегая в избу и оглядываясь.
— Малыш? — сказала Федосья побледнев. — Да он, как вчерась в школу ушел, с той поры и не приходил…
Анна Михайловна от ужаса не могла слова выговорить и без сил опустилась на лавку. Федосья глядела на нее во все глаза и бледнела всё больше и больше. Вдруг она всё поняла, ударилась головой о стол и зарыдала. Дети, гревшиеся на печи, тоже подняли крик.
Анна Михайловна опомнилась.
— Что же теперь делать? — проговорила она, вся дрожа, как в лихорадке. — Иван, пойдем… соберем соседей. Искать надо…
Иван побежал к соседям. Никто еще не спал, и в Федосьину избу стал собираться народ. Все охали, жалели Малыша, утешали Федосью. Но она, обезумев от горя, не слушала никаких утешений и, бросаясь от одного к другому, падала на колени и причитала:
— Родименькие!.. Голубчики!.. Пожалейте вы меня, бедную… — Сыночек… Федюнька… один ведь у меня он… Отыщите вы его… Батюшки мои!
— Да где же его теперь найдешь? — сказал кто-то. — Ишь ведь метет, зги не видно… Свалился, небось, где-нибудь в овраге и застыл, — много ли ему нужно? Никак невозможно найти.
Анна Михайловна заплакала, а Федосья замертво упала на пол. Соседки бросились брызгать на нее водой, а мужики стояли, столпившись у дверей, и мрачно смотрели на несчастную женщину.
— Жалко Малыша!.. Пропал малый… Эдакая вьюга! Большой — и то собьется с дороги, — перешептывались они.
Вдруг в избу, весь заметенный снегом, запыхавшись, вбежал мальчик лет четырнадцати, сын соседа Федосьи, и взволнованно сказал:
— На гумнах собака какая-то воет… Так и воет, так и воет… Страсть!
— Какая собака? Чего ты врешь? — послышались голоса.
— Право, воет… Я уж давно слышал, да думал — это волк… А она всё воет. Как ветром с гумна подует, так и слышно…
— Постой, да не Жучка ли это? — крикнул кто-то радостно. — Может, Жучка… Ведь она с ним была!
— Это Жучка, Жучка! — заговорила Анна Михайловна вскакивая. — Пойдемте, пойдемте скорее! Жучка! Она с ним ушла… Пойдемте!..
Народ гурьбой повалил из избы. Мужики взяли лопаты, заступы, фонари.
А вьюга всё свирепела. Снег слепил глаза, ветер заглушал голоса.
Выйдя на улицу, все прислушались. Ничего…
— Сенька, где собака-то воет? Ничего не слышно…
— Право, выла… — уверял Сенька, вертя головой во все стороны. — Вы постойте, слушайте. Стой! Вон она… вон она…
Все замерли. И действительно, сквозь завывания ветра со стороны гумна до них донесся вой, жалобный, протяжный и печальный.
— Ребята, идем! — скомандовал Иван, и все пошли по направлению воя.
Шли очень долго. Ноги вязли в снегу, иногда кто-нибудь падал; фонари задувало ветром. Вой иногда слышался как будто совсем где-то близко, а иногда его относило ветром в сторону, и тогда все останавливались и прислушивались, чтобы не сбиться. Но вот надвинулось что-то огромное, темное… Это была скирда хлеба… И вой раздался совсем-совсем близко…
— А ведь, никак, и вправду это Жучка! — сказал кто-то радостно. — Стой, ребята!.. Слушай…
Все остановились. С минуту всё было тихо, слышалось только тяжелое дыхание людей… И потом опять жалобный и протяжный вой.
— Жучка, Жучка! — закричала Анна Михайловна.
Вой прекратился. От скирды отделился какой-то темный комок и с визгом бросился к людям. Действительно, это была она, лохматая, неказистая Жучка. Она кидалась то к тому, то к другому, визжала, лизала всем руки и опять возвращалась к скирде. Народ рассыпался вокруг скирды и начал обшаривать ее.
— Здесь… Нашел! — послышался звонкий голос Сеньки.
Все бросились на его крик и начали лопатами и руками разгребать снежный холмик, который вьюга уже успела насыпать над Малышом. Жучка с визгом и лаем помогала людям лапами и мордой. Наконец Малыша отрыли. Мальчик сидел, прислонившись спиной к скирде, и спал мертвым сном, крепко прижав к груди закоченевшие руки…
Его подняли и понесли. Федосья уже ждала их на пороге и с криком бросилась навстречу.
— Постой! — остановил ее Иван. — Его оттирать надо… может, еще жив. Раздевай его, ребята!..
Малыша положили в сенях на соломе, раздели и стали оттирать снегом. Особенно старался Иван; пот с него так и катился градом. Вдруг он остановился, с улыбкой поглядел вокруг себя и произнес:
— Отходит… Теплый стал… и руки разгибаются.
Все окружили Малыша. Федосья заплакала.
— Ну, чего же ты плачешь? — добродушно сказал Иван. — Радоваться надо, а ты воешь. Неси-ка лучше шубу…
Федосья побежала за шубой. Услышав, что Малыш оживает, сестренки его подняли крик и выскочили в сени. Между тем Малыш вздохнул — и раз, и другой, и третий… Жучка подняла визг, бросилась его лизать. А Малыш вздохнул еще раз и, открыв глаза, с удивлением осмотрелся, не понимая, где он и что с ним. Но, увидев плачущую мать, он вдруг улыбнулся, попробовал подняться и едва слышно прошептал:
— Мамушка… не плачь… я тебе хлебца… горяченького…
