Взглядывая вниз, Андрей видел прижавшиеся к подошве бугров домики, раскинутые по склонам на кольях виноградные сады. Петр все так же шел рядом с бричкой, на которой ехала Саша Волошина.

— Не понимаю политрука Тиунова, — говорил Петр, встряхивая головой, как бы откидывая со лба чуб, которого у него не было. Вместо него у Петра торчала из-под пилотки только маленькая стружка медно-желтых волос. И теперь Саша Волошина смотрела на эту желтую, прилипшую к влажному лбу Петра стружку. — По-моему, Крутицкий правильно хотел этого эсэсовца расстрелять.

— Он был не эсэсовец, — прислушиваясь, сказал Андрей.

— Это в конце концов не имеет значения, — отмахнулся Петр, встряхивая воображаемым чубом. — Андрей хочет добреньким быть, — со смехом повернулся он к Саше. Она вслушивалась в их слова, подвинувшись на край доски, перекинутой через борта брички, и в ее глазах, которые перебегали с лица Петра на лицо Андрея, вспыхивали огоньки жгучего внимания и любопытства. — Интересно у тебя получается, Андрей. Он залез ко мне в дом и угрожает моей жизни, а я, вместо того чтобы его бить, должен поинтересоваться: какое ваше социальное происхождение? — И опять, быстро взглянув на Сашу, он едко рассмеялся.

— Тут я с тобой согласен, — спокойно посмотрел на него Андрей. — В бою со всеми один разговор, — ноздри у него раздулись. — Но мы о другом говорим. Если он руки поднял…

— Это он потому, что — битый. Воспитанный. Попался бы ты ему… — угрожающе пообещал Петр и опять снизу вверх посмотрел на Сашу.

— А здесь я с вами, Петр, не согласна, — вмешалась она в их спор. Чтобы удобнее было говорить, Саша спрыгнула с брички и пошла между ними. Петр шел слева от нее, Андрей — справа. Говоря, она поворачивала голову то к одному, то к другому. — Из-за того, что они звери, мы не можем забывать, кто мы такие. Если они убивают наших детей, — глаза у нее расширились, — не станем же мы убивать их детей, когда придем в Германию.

— До этого далеко, — передернул плечом Петр. Андрей посмотрел на него с удивлением.

— Сделаем привал: с рассвета идем, — посмотрев на солнце, сказал Тиунову капитан Батурин.

Повозки съезжали с дороги, ездовые, распрягая лошадей, пускали их на траву. Усевшись на склонах кюветов, солдаты перематывали портянки.

Капитан Батурин, спешившись с лошади и опускаясь на траву, снял фуражку. Выступило, бросаясь в глаза, несоответствие между его седыми волосами и молодым лицом. Рядом прилег Тиунов. Старшина Крутицкий принес с повозки хлеб, нарезал сыр и открыл консервы.

— Погреемся? — спросил Тиунов, отстегивая от ремня флягу в кожаном чехле и отвинчивая пробку.

Капитан Батурин посмотрел на небо, улыбнулся. Было жарко в степи. Горько пахла полынь.

Истолковывая его улыбку по-своему и наливая в опрокинутую пробку водку, Тиунов чуть презрительно улыбнулся толстыми губами.

— Э, капитан, только тот боится пить, кто самому себе не доверяет. Каждый себе хозяин будь.

— Ты бы все это в политбеседу включил, Хачим, — выпив водку и передавая стаканчик Крутицкому, с загоревшимися искорками в глазах сказал Батурин.

Крутицкий, налив себе из фляги, опрокинул пробку в рот так, словно она была пустая. Тиунов, проследив за его движениями, поцокал языком.

— Это совсем другой вопрос, — навинчивая на флягу пробку и хмуря брови, возразил он капитану.

Капитан смотрел на него с улыбкой. Тиунов поднял глаза.

— Жарко, капитан. — Он снял с головы мерлушковую, с белым дном, шапку, обмахнул ею со лба капельки пота. Был он почти вдвое старше Батурина, а никто не сказал бы этого, глядя на его черную кудрявую голову и на седые волосы капитана.

Через дорогу, на склоне балки, звякал среди камней родник. Батурин повернул голову. С лица его медленно сходила улыбка.

— Так что же ты ответил Рубцову? — спросил Тиунов. Он опять вытер со лба капельки пота мерлушкой, надел шапку.

— А что можно было ответить? — аккуратно намазывая на хлеб перочинным ножиком масло, уверенно сказал Крутицкий. После выпитой водки его лицо слегка порозовело. Тиунов посмотрел на его большие белые руки и с ожиданием перевел взгляд на Батурина.

— Разрешил, — сказал капитан.

Что-то размякло в смотревших на капитана глазах Тиунова, и он торжествующе взглянул на Крутицкого.

— Отпустили? — переставая есть, переспросил Крутицкий.

— Завтра он догонит роту…

— Может быть, — пожал плечами Крутицкий.

— Уф! — шумно выдохнул Тиунов и, сдернув с головы, бросил на траву шапку. — Мне тебя жаль, старшина, — заговорил он, с презрением бегая глазами по лицу Крутицкого. — Должно быть, очень трудно жить, когда никому не веришь. А ты бы на его месте вернулся, старшина? — Тиунов перевел глаза на капитана.

— Вы шутите, товарищ политрук. — Щеки у Крутицкого задрожали.

— И не собираюсь. — Тиунов выставил под усами зубы. — Для тебя в роте только солдаты, а людей нету. Молчи, я давно замечаю, старшина. Андрей Рубцов здесь на тракторе землю пахал.

— Я им разрешил вдвоем сходить, — пояснил капитан.

— С Середой?

— С ним. Если что, вдвоем лучше.

— Так ведь Середу надо судить, товарищ капитан? — с изумлением сказал Крутицкий.

— Он что сделал? — Тиунов посмотрел на капитана.

— Без приказа отлучился вчера с моста, — неохотно сказал капитан.

— Чуть не сорвал переправу, — добавил Крутицкий.

— Девочка упала в воду… он прыгнул, — медленно продолжал Батурин.

— А второй раз во время налета сбежал под мост. Трус, — качнул головой Крутицкий.

— Трус? — Тиунов поднял бровь. — Ну, этого о нем нельзя сказать. Может быть, это кто-то другой на Миусе подбил танк?

— Это разные вещи.

Стороной, над луговым Задоньем, пролетал самолет. Плавающий над лугом орел вдруг трепыхнул крыльями, камнем упал в траву. Проследив за ним, Тиунов повернулся к Крутицкому.

— Посмотри, старшина, хозяин степи, а самолета испугался. Презрение к смерти — это я понимаю, это человек сначала боялся, а потом поборол себя. А когда говорят — пренебрежение смертью, не могу слушать. Зачем человеку было рождаться, если он может равнодушно умирать?

Капитан Батурин повернул голову. Эхо прокатилось по степи с верховьев Дона.

— Рыбу глушат, черти, — беспечным тоном сказал Тиунов.

Легкое движение пробежало по лицу Батурина.

— Сколько, вы сказали, у нас осталось патронов? — спросил он у Крутицкого.

— По диску на автомат, по три обоймы на винтовку, — ответил Крутицкий.

— Гранат? — Капитан знал, что в роте не осталось гранат, но ему очень хотелось услышать опровержение этого из уст Крутицкого.

— Ни одной, — подтвердил Крутицкий.

— Я командира батальона совсем не могу понимать, — привставая на коленях и раздувая ноздри, заговорил Тиунов. — Ну хорошо, если батальон получил приказ отступать на Кубань, человека для связи он мог высылать?

— Вольемся в другую часть. Пошлем человека связаться с ближайшим штабом, — ответил Батурин.

Ветер принес кучные залпы артиллерии. Пасшиеся на траве лошади запрядали ушами. Лежавшие вокруг на траве солдаты подняли головы.

— Этого надо было ожидать, — невнятно сказал капитан.

— Что? — быстро спросил Тиунов.

— Нас обходят, — с уверенностью качнул головой Крутицкий.

Тиунов поморщился.

— Зачем, старшина, пугать?

— Если разбиться на мелкие группы, просочиться сквозь фронт легче, — продолжал Крутицкий.

На секунду капитан Батурин вскинул на него сузившиеся зрачки и опять опустил глаза.

— На Кавказе поговорка есть, — ощеривая под усами зубы, сказал Тиунов, — ишак ревел, баран пугался, думал, барс. Вот! — Тиунов выбросил вперед смуглую, курчаво поросшую светлым волосом руку. — Все пальцы сжимать, — он сжал небольшой тугой кулак, — а если каждый палец один, — он растопырил шершавую желтоватую ладонь, — что можно сделать?

— Что может сделать одна рота, если у них здесь главные силы? — возразил Крутицкий.

— От Харькова до Волги почти тысяча километров, откуда тут через две недели их главным силам быть? Просто проскочило несколько десятков танков, дуриком захотели взять. Дуриком, — радуясь удачному слову, повторил Тиунов.