И вдруг… сами ноги нащупали каменистое дно. Река делала крутой поворот, и меня прибило к берегу. Выпустив весло, я выкарабкался на горячие камни. Грызла тоска: я был уверен в гибели товарища…

Соединившись с нашей спутницей, мы все-таки нашли Малыша. Раскинув руки, он неподвижно лежал на гальке лицом вниз, в крошечной бухточке между скал. Ноги его полоскались в воде. Николай был в глубоком обмороке.

Снова мы собрались вместе. Все наши вещи уплыли с байдаркой. В рюкзаке у девушки сохранились только дневники экспедиции и документы. Босые, полураздетые, мы благополучно выбрались на базу экспедиции…

Эта история произошла с нами на Зеравшане, горной реке, где никогда не плавали люди. Николай приехал к нам в таджикско-памирскую экспедицию, в свой первый полярный отпуск, прослышав о готовящемся байдарочном походе.

Это было давно, но провались я сквозь дно самолета, если характер Малыша изменился. Этот маленький, крепкий, как скала, человек остался таким до сих пор: идет по тропе, не отступая, до конца…

Ночь кончилась быстро. Нас разбудило азиатское Прилетели солнце. Его жаркие лучи пронзали длинный салон, освещали накрахмаленные чехлы кресел, спящих пассажиров. Над белым облачным океаном простерлось крыло, сверкающее, как обнаженный меч. Недаром воздушная стихия манит настоящего летчика. Небожитель не может забыть ее беспредельных солнечных просторов и миражей.

В облаках появились окна и разводья. Сквозь них глубоко внизу зеленеет Якутская тайга, освещенная утренним солнцем. С высоты она кажется густо-зеленым курчавым ковром.

Зеленая стихия! Не менее величественная, чем воздушный океан. В Сибири нет ей конца и края. И везде тайга разная. Разная — если уметь видеть ее. Тут, под нами, она изрезана бесчисленными изумрудными овалами. Это знаменитые ятские аласы — ложа давно высохших озер, заросшие луговыми травами. Кое-где эти ложа еще заполнены водой.

Такая пятнистая тайга простирается во всю ширь великой Якутской впадины. Громадной чашей она врезается между Становым и Верхоянским хребтами и Среднесибирским плоскогорьем. Это континентальное сердце Сибири. Летом здесь жарко, зимой трещат пятидесятиградусные морозы.

На левом берегу Лены — Якутск. Сейчас июль, впадина пышет зноем. Нагретый воздух поднимается вверх, разгоняя облака.

Они тают, как вешний снег. Я видел эту тайгу и аласы, когда авиационного сообщения между Москвой и Якутском не было и наша экспедиция добиралась туда два месяца.

— «Техника на грани фантастики», — глубокомысленно замечает мой сосед, бородатый дед в старинном приискательском картузе, и почему-то тяжело вздыхает…

Летим над колыбелью якутского народа. Восемьсот лет назад, как гласят смутные предания, якуты были кочевниками южных степей. Грозное бедствие обрушилось на эти степи. Климат внезапно изменился, стал знойным, сухим. Пропала вода, выгорели травы. Гибли люди и скот. Предки якутов, покинув родную землю, пустились в великое кочевье на Север.

Долгий был путь, опасный. Приходилось теснить воинственные лесные племена, выдерживать жестокие битвы, но отступать было некуда. В Якутской впадине степные беглецы нашли обетованную землю. В пойме Лены и на аласах — пышные пастбища и луга, в ленских протоках, лесных речках и Озерах — массу рыбы, в лесах — непуганую дичь и прочный строительный материал.

Степные номады быстро освоились в лесах Севера, осели в подходящих местах, изобрели берестяные и деревянные юрты, лодки, своеобразную одежду, приспособленную к холоду, деревянную утварь, инструменты, орудия промысла. Возник центр самобытной якутской материальной культуры с оригинальным устным эпосом вместо письменности — олонхо. В долгие зимние ночи олонхо нараспев произносились искуснейшими бродячими сказителями, кочевавшими из поселка в поселок. Певучий эпос воспламенял фантазию, соединял и укреплял дух народа, передавал поколениям мудрость предков…

Аласы медленно проплывают внизу, точно следы, оставленные великаном. Зажглось табло: «Не курить, застегнуть ремни». Воздушный корабль приближался к Якутску.

Тайга с громадными изумрудными пятнами поднимается к горизонту. Развертывается широченная долина Лены с протоками, старицами, островами, озерами и лугами. Тайга остается позади на уступе коренного берега. Проносимся над поймой. Прямые, как струны, дороги сходятся к городу, спящему в дымке.

— Якутск!

Ослепительно блестят могучие плесы Лены. Делая крутые излучины, великая река уходит на север. Лайнер разворачивается. Необъятные плесы вздыбились, ползут в небо, закрывают полгоризонта. И наконец укладываются на место. Идем на посадку…

Спускаемся по высокому трапу, увешанные рюкзаками, фотоаппаратами, экспедиционной кладью. Над головой высоко-высоко ясное небо без единого облачка. Слепит солнце, тепло, как на юге, совсем близко длинное здание аэровокзала. По взлетной дорожке бежит к самолету, размахивая руками, маленький человек в шляпе, сдвинутой на затылок.

— Да это же Малыш! Эге-гей, старина!

Тискаем Николая в объятиях. Приподнимаясь на цыпочки, он хлопает меня по плечу.

— Наконец-то, друзья… закисли в Москве, ей-богу, молодцы, что прилетели…

Он воздает должное Ксане. Малыш очень любит петь дифирамбы и курить фимиам симпатичным женщинам. Они вызывают в нем творческий подъем и вдохновение. К чести Малыша, заметим: всю свою скитальческую жизнь он чаще видел медведей, чем женщин. И вообще Коля просто любит людей и ему приятно возвышать их, хотя бы в собственном воображении.

— Поедем через город, — говорит он, усаживаясь за руль «Москвича», — покажу вам Якутск.

Когда мы с Малышом впервые приехали сюда с Алдана, Якутск был одноэтажным. Деревянные домишки, деревянные мостовые и тротуары, деревянная пожарная каланча и бесконечные деревянные заборы из потемневших досок, продырявленных круглыми отверстиями.

Продырявленные доски остались от плоскодонных судов, — паузков, на которых раньше сплавляли с верховьев Лены продовольствие и товары. На пристанях Якутска паузки разбирали, а доски с отверстиями от деревянных шипов продавали жителям. — города. Единственным городским транспортом были мохнатые якутские лошадки — зимой тащившие сани, а летом громыхавшие по деревянным мостовым допотопными тележками и тарантасами.

Теперь мчимся по асфальтированным улицам. Мимо снуют легковые машины и автобусы. Главные проспекты застроены многоэтажными домами и полны людей. Коля уголком глаза наблюдал за нами. Я не узнавал города. Но странно, Ксана не разделяла нашего воодушевления. Якутск ошеломил ее тридцатиградусной знойностью, деревянностью окраин и несовременностью.

Что делать — все в мире относительно. Мы сравниваем Якутск с тем, прежним Якутском, а Ксана — с Москвой.

Но городу действительно чего-то недостает…

— Зелени!

Ни кустика, ни деревца. Голые улицы изнывают от зноя и пыли. Поэтому он и кажется каким-то неустроенным.

— Мерзлота, — сокрушенно вздыхает Коля. — Вечная мерзлота…

Неподалеку от монументального корпуса Якутского филиала Академии наук примостилось первое каменное здание Якутска — воеводская канцелярия. Старинные постройки — моя страсть, и я прошу Колю остановить машину.

Над сводчатым входом пустая ниша, где прибита была когда-то круглая каменная плита с надписью, вырезанной славянской вязью[1]: «Божиею милостью по указу Великого Государя Царя и Великого князя и Малыя и Белыя России самодержца построены сия палаты лето Господня 1707 при стольниках Юрие Федоровиче и Михаиле Юрьевиче Шишкиных».

Одноэтажные палаты возвели добротно из старинного кирпича. По углам укрепили массивными кирпичными наугольниками (так пытались оградить стены от мерзлотной деформации). Карнизы изукрасили традиционным поясом кирпичей, выставленных ребром, а фасад — арочными окнами и входами с резьбой по камню.