Нас встретили две гостеприимные старушки, единственные обитательницы пустого дома со скрипучими половицами и зимней застеклённой верандой, до потолка заваленной старыми редкими книгами в кожаных переплетах, журналами, газетами и рукописями. Хозяйки радушно предоставили в наше распоряжение отдельную комнату с кроватью, диваном и старинным письменным столом. Алексей Силыч, человек бывалый и расторопный, несмотря на усталость и немолодой возраст, быстро, по-морскому, растопил печку, и мы, развесив сушить свои куртки и сапоги, уселись у огня покурить.

Через полчаса нас пригласили к ужину. Мы узнали, что одна из хозяек этого забытого небогатого поместья — вдова известного прогрессивного редактора Лаврова, издававшего в старое время толстый литературно-общественный журнал, близко знавшего Чехова и Бунина.

Вторая старушка была её сестрой.

— Как же вы тут живёте, в лесу, среди болот, одни? — изумленно ахал Алексей Силыч.

— Так вот и живём, — со вздохом разводила хозяйка своими натруженными руками. — Да, откровенно говоря, я бы давно отказалась и от дома и от сада, если бы кто выхлопотал нам пенсию. Живем тут, как в берлоге, никакого общения с людьми…

В тот вечер и возникла у нас мысль о приобретении этого дома для писателей. «Тут, вдалеке от городами работать будет хорошо, и охота рядом. Попробуем!»

Действительно, при содействии Литературного фонда старушкам вскоре была выхлопотана пожизненная пенсия. Деревянный особняк отремонтировали, подкрасили и в бывшем поместье открыли дом отдыха. Однако мало кто из писателей хотел ехать в эту болотную глушь, с комарами и керосиновым освещением. Комнаты пустовали, и правление Литфонда решило от дома отказаться.

Вот тогда-то небольшое содружество писателей-энтузиастов и образовало творческую коммуну, взяв дом на собственное содержание. В коммуну вошло тринадцать писателей. Вся обслуга дома состояла из кучера и поварихи. Остальную работу выполняли мы сами. Жизнь в доме пошла на лад. Так родился первый писательский Дом творчества «Малеевка».

История возникновения «Малеевки» и создания творческой коммуны писателей представляет несомненный интерес. Лишь за первый год её существования там было завершено свыше семидесяти произведений и среди них такие, как «Цусима» Новикова-Прибоя, «Люди из захолустья» Малышкина, «Океан» Низового, «Лес» Демидова, «Внук Тальони» Ширяева, «Подпасок» Замойского, «Солнечный клад» Перегудова и многие другие.

Помимо постоянных обитателей Малеевского дома творчества, там живали А. Н. Толстой, А. С. Серафимович, С. Н. Сергеев-Ценский, В. В. Вересаев.

Река от нашего дома в полуверсте. Июльская жара. Новиков-Прибой, без рубашки, с удочкой в руках, шагает впереди. Нельзя не залюбоваться его широкими, могучими плечами. Возле мостика нам встречается простая деревенская женщина с ясными голубыми глазами и добрым выражением лица. Алексей Силыч вдруг останавливается и провожает её долгим, взволнованным взглядом.

— Просто невероятно, — говорит он, — как она похожа на мою мать!

И, шагая по берегу, он уже весь отдаётся разбуженным воспоминаниям о своей матери и далёкой юности, когда простым пареньком рос в селе Матвеевском.

— Из дремучих лесов и непроходимых болот северной Тамбовщины, где водились медведи, меня призвали на флот. Суровая жизнь сразу взяла меня в работу. Я был жадным до знаний. Курсы баталеров, куда я был направлен, сложная техника кораблей, воскресная школа, нелегальная литература, которой нас снабжали студенты, — всё это обогащало знаниями.

Алексей Силыч останавливается и закуривает.

— Спустя два года я получил отпуск и поехал на побывку к себе на родину. Мой приезд был в семье настоящим праздником. Матросскую форму в наших краях видели впервые. Издалека приходили люди полюбоваться на меня. Широкие брюки клёш, фланелевая рубаха с синим воротником форменки, бескозырка с атласной лентой, а по ней золотыми буквами название корабля, на плечах серебряные контрики, бог ты мой, куда там! Все девки на селе глаз с меня не сводили…

А мать от радости и счастья будто моложе стала. Достала из сундука своё заветное платье, в котором только по большим праздникам в церковь ходила. Угощала меня вареньями и соленьями, наливками домашними. Но удивила она меня тем, что стала обращаться ко мне на «вы». Дело в том, что она родилась и выросла в Польше и поэтому считала себя как бы более образованной и понимающей настоящее обращение.

Я возражал, чувствуя себя очень неловко, но она гордилась мной.

Вероятно, она считала, что я занимаю пост никак не меньше адмирала.

— Ах, Алёша, ничего не говорите! Вы ничего не понимаете. А вы теперь вон какой важный и интересный стали! Ни в одной семье такого жениха нет…

Глаза у моей матери светло-голубые, точь-в-точь, как у этой встреченной нами женщины…

Несмотря на свою широкую известность, Новиков-Прибой ничуть не изменился ни в своём отношении к друзьям, ни в характере, ни даже в своём внешнем облике. И на улице в нём трудно признать человека тонкой писательской профессии.

— Писатель не должен привлекать внимание людей, — говаривал он.

У Алексея Силыча в связи с этим случалось немало любопытных недоразумений.

В пригородном поезде мы направляемся на охоту. Новиков-Прибой в серой ватной стёганке, в шапке и простых сапогах. Он сидит рядом с бородатым стариком и держит в руках зачехлённое ружье. Старик, по-видимому будочник или путевой обходчик, нахмурив брови, сосредоточенно читает какую-то книгу.

Алексей Силыч наклоняется, будто поправить сапог, и незаметно взглядывает на обложку книги. Он молча толкает меня локтем, я гляжу на обложку и читаю: «А. С. Новиков-Прибой. Солёная купель».

Да, приятно увидеть живого читателя, увлечённого твоим произведением! Но старику, вероятно, ни за что не пришло бы в голову подумать, что бок о бок с ним сидит сам автор этой захватившей его внимание книги. Он так углубился в чтение, что совсем не замечает наших весёлых переглядываний.

— Как можно так долго читать, не понимаю, — будто невзначай роняет Алексей Силыч, сворачивая самокрутку.

Старик отрывается от чтения.

— А ты читал эту книгу?

— А что, неужто такая интересная? — задаёт лукавый вопрос Алексей Силыч.

— А ты почитай.

— Чьё же сочинение будет?

Старик показывает обложку и с уважением произносит:

— А. С. Новикова-Прибоя.

— Не слыхал про такого, — безучастно заявляет Алексей Силыч, облизывая языком цигарку. — Не привёл господь.

Железнодорожник молча поворачивается к нам спиной и снова углубляется в книгу, не считая нужным, видимо, продолжать этот никчёмный разговор.

Алексей Силыч очень горевал об утерянных материалах, записках и дневниках участников Цусимы, с таким трудом собранных им во время пребывания в японском плену.

— Я вернулся к себе на родину, в село Матвеевское весной 1906 года. За мною велась слежка, и осенью мне пришлось бежать в Петербург и перейти на нелегальное положение. Потом я уехал в Финляндию. Из Гельсингфорса кочегары одного торгового судна перебросили меня в Лондон. А собранные мною заметки, письма и дневники, связанные в один большой свёрток, остались у родственников, в Матвеевском. Но куда они их запрятали, никто не помнил. Прошло ведь более двадцати лет.

Весной 1928 года Новиков-Прибой и несколько писателей уехали на охоту в родные края Алексея Силыча. Вернулись они оттуда окрепшие и посвежевшие. Но больше всех был доволен Алексей Силыч. А радоваться, действительно, было чему!

— Возвращаясь после двухнедельного пребывания среди болот и лесов, мы заехали в Матвеевское, к племяннику Ивану Сильвестровичу в гости, — рассказывал оживленно Алексей Силыч. — Заехали. Сели попить чайку с мёдом. И вот вносит мой племянник какую-то связку бумаг, мочалкой перевязанную, и кладет передо мной на стол. Я сразу узнал эти бумаги. «Да откуда, — кричу, — ты раздобыл это?»