На прощание он не поцеловал ее. Лишь постоял мгновение, не сводя с нее взгляда. С громким журчанием бежал ручеек под самой изгородью: издалека, со стороны Нетермира донесся печальный призрачный крик северных птиц. Ярко сияли звезды. Он был слишком измучен, чтобы о чем-нибудь говорить, а ее переполняли отчаяние, страх, и еще раздражение. Он посмотрел на смутное бледное пятно, на ее запрокинутое лицо на фоне низко лежащего за изгородью луга. Мюриэл стояла словно в шалаше из веток терна. Непроницаемая тьма была за ее спиной. Мершаму не хватало мужества произнести что-нибудь жизнеутверждающее.

— До свидания. Я уезжаю в субботу. А ты — ты пиши мне. До свидания.

Он отвернулся, но прежде увидел, как исчезло запрокинутое белое лицо, как ветки скрыли женскую фигуру и она растворилась в великой тьме. Мюриэл ничего не ответила.

Ведьма a la mode [7]

Когда Бернард Куттс вышел на станции Ист-Кройдон, он знал, что испытывает Судьбу.

«Почему бы не провести ночь тут, в знакомом месте, вместо того чтобы тащиться в Лондон? До Конни все равно сегодня не добраться, а я устал до смерти, значит нечего мудрить».

Он отдал баул носильщику.

И продолжил убеждать себя, завидев приближающийся трамвай: «Не вижу причин, почему бы не отправиться к Перли. Как раз поспею к чаю».

Уступая своим желаниям, он действовал вопреки здравому смыслу. Но, как бы стыдно ему ни было, в душе он ликовал.

Сгущался мартовский вечер. В темноте у подножия Краун-Хилл находилось скопление домов, возносившее черный церковный шпиль в неспокойное, словно дымящееся, закатное небо.

«Все это я хорошо знаю, — подумал он. — И люблю», — признался он сам себе.

Подкатил трамвай; как всегда, над ним с шипением вспыхивали голубые электрические искры. Молодому человеку нравилось смотреть на жаркий огонь, вырывавшийся из обычных проводов.

«Откуда он берется?» — с нервной, едва заметной усмешкой спросил он себя после очередного ослепительного полета искр.

Темнело. Один за другим, тусклые и яркие, зажигались фонари, медные нити дуговых ламп сверкали над головой на фоне неба, быстро темневшего и приближавшегося к цвету монашеского капюшона. Весело громыхая, бежал в сумерках трамвай. Когда дома остались позади, молодой человек, глядевший на закат, увидел вечернюю звезду, яркую далекую звезду, которая словно купалась в дневном свете, а потом вышла на берег ночи. Наклоном головы он поздоровался с явившей себя звездой, и сердце подпрыгнуло у него в груди: в этот миг сильно тряхнуло трамвайный вагон.

— Похоже, она здоровается со мной — звезда, — проговорил он, удивляясь собственному тщеславию.

Над фосфоресцирующей полосой висел узкий и острый лунный серп. На душе у него стало нехорошо.

«Вроде жертвенного ножа. Кому, интересно, он предназначен?» — мысленно произнес Куттс, не позволяя себе задуматься об этом.

Но и не отвечая себе, он как будто ощутил присутствие Констанс, своей невесты, которая ждала его в доме приходского священника там, на севере. И закрыл глаза.

Вскоре трамвай, мчась на всей скорости, выехал из темноты на дымящийся желтый свет последней остановки, где скопище витрин и фонарей пылали золотым костром на полу синей ночи. Трамвай, словно нетерпеливый пес, вбежал в свой дом, с удовольствием вдыхая дым огней.

Куттс метнулся в сторону. Он забыл об усталости, издалека узнав дом по широкой белой завесе из цветов лобулярии, свисавшей со стены сада. И по круто уходившей вверх дорожке бегом бросился к двери, вдыхая в темноте запах гиацинтов и успевая заметить на фоне травы белые трепещущие пятна нарциссов и, словно выставленные напоказ, невозмутимые крокусы.

Миссис Брэйтуэйт сама открыла дверь.

— Ну вот! — воскликнула она. — Я ждала вас. Получила вашу открытку, в которой вы сообщили, что сегодня будете у нас проездом из Дьеппа. А ведь вы до последней минуты не собирались к нам, правда? Нет — так я и думала. Помните, куда положить вещи? Кажется, за последний год у нас ничего не изменилось.

Миссис Брэйтуэйт ни на мгновение не умолкала и все время посмеивалась. Эта молодая женщина была вдовой, ее муж умер два года назад. Среднего роста, румяная и жизнерадостная, с сияющей кожей и черными блестящими волосами, что говорило об отличном здоровье, в этот вечер она надела длинное платье из тонкого, цвета кротовой шерстки, атласа.

— Как мило, что вы не забыли нас, — вспомнив о приличиях, проговорила она в конце концов и, заметив его взгляд, расхохоталась над своей попыткой соблюсти формальности.

Она привела Куттса в маленькую, жарко натопленную комнату, необычную из-за черных портьер и драпировок со сверкающим индийским узором и мерцающих в темноте индийских ваз. Румяный пожилой господин с совершенно седыми волосами и бакенбардами неловко поднялся на ноги и протянул Куттсу руку. Несколько странным казалось радушное выражение на смущенном, озадаченном лице, мимика которого не обещала разнообразия из-за очевидной старческой немощи. С жаром тряся руку молодого человека, господин как будто вступал в противоречие с собственным согнутым и трясущимся телом.

— Ах, как же-как же, мистер Куттс! Хм — ах. Нуте-с, как поживаете — хм? Присаживайтесь, присаживайтесь. — Старик вновь поднялся, раскланялся и показал рукой на стул. — Ах, ну ладно, как поживаете?.. Что? Налейте себе чаю — налейте, налейте, вот поднос. Лора, позвони, чтобы заварили свежий чай для мистера Куттса. Нет, я сам.

Неожиданно он вспомнил о галантных манерах своего времени и тотчас забыл о возрасте и неуверенности в себе. Не без труда поднявшись, он направился было к сонетке.

— Я уже позвонила, Питер, чай сейчас принесут, — громко и отчетливо проговорила его дочь. Мистер Кливленд вновь с облегчением плюхнулся в кресло.

— Знаете, меня начинает беспокоить ревматизм, — доверительно произнес он. Миссис Брэйтуэйт взглянула на молодого человека и улыбнулась. Старик продолжал что-то бормотать. Судя по всему, он понимал, что говорит с гостем, но кто этот гость не имел ни малейшего представления. На месте Куттса мог быть любой другой молодой человек.

— Вы не поставили нас в известность о своем отъезде. Почему? — спросила Лора в своей особой манере, то ли смеясь над Куттсом, то ли упрекая его. Куттс ответил ей ироничным взглядом, и она сделала вид, будто ее заинтересовали крошки на скатерти.

— Не знаю, — ответил он. — Почему мы поступаем так, а не иначе?

— Ну, уж я-то точно не знаю. Почему? Наверно, потому что нам так хочется, — проговорила Лора со смешком. Происходящее ее веселило, несмотря на все ее благоразумие.

— Питер, почему мы поступаем так, а не иначе? — вдруг повысив голос, обратилась она к старику, не сводя смеющегося взгляда с Куттса.

— Ах — почему мы поступаем так, а не иначе? С чем мы так поступаем? — отозвался, тоже смеясь, старик.

— Ну… вообще, со всем.

— А? Ах! — Его словно озарило, и он был доволен. — Это трудный вопрос. Помнится, когда я был моложе, мы часто спорили о Свободе Воли — жарко спорили…

Он опять засмеялся, и Лора засмеялась, а потом громко сказала:

— Ах! Свобода Воли! Мы и вправду решим, Питер, что ты passé[8], если уж вспомнил о ней.

На мгновение мистер Кливленд смутился. Потом, как будто найдя ответ, повторил:

— Почему мы поступаем так, а не иначе? Действительно, почему мы поступаем так, а не иначе? Полагаю, — продолжал он убежденно, — потому что не можем иначе. А? Что?

Лора хохотнула. Куттс раздвинул губы в усмешке.

— И я так думаю, Питер, — громко проговорила Лора. — Вы все еще помолвлены со своей Констанс? — с некоторой иронией спросила она Куттса.

Куттс кивнул.

— И как она? — поинтересовалась вдова.

— Надеюсь, хорошо — разве что ее расстраивает мое отсутствие, — сквозь зубы проговорил Куттс. Ему было неприятно причинять боль невесте, и тем не менее он это делал.