И когда он почувствовал, что у него не остается сил подняться и уйти, он по-настоящему испугался.
Когда все это началось?
Он не помнил, была ли Анюта на лекции в колхозном клубе, если даже была, это не важно. Он не видел людей, сидящих в зале. Ослепленный ярким светом рампы, Смоляков стоял на середине сцены и что-то сбивчиво рассказывал о своей полярной станции, о выполнении программы научных исследований Арктики, благодарил сельских школьников за их трогательные подарки…
В этом маленьком селе жила мать механика Бойченко, погибшего лет десять назад на острове Голомянном. С тех пор каждый год кто-нибудь из его товарищей по зимовке во время отпуска заезжал сюда на день-два проведать старушку, заодно помочь по хозяйству.
И на этот раз, как обычно, парторг колхоза собрал людей в клуб, Смолякова пригласили в президиум, виновато извинились, что зал не полон — все в полях, хлеба осыпаются…
В середине выступления Смоляков почувствовал, что слушают его невнимательно. Парни и девчата, видно, ждали танцев…
И тогда он, пряча обиду, иронично улыбнулся, развел руками:
— Время географических открытий, к сожалению, а может быть и к счастью, прошло… Сорок лет назад каждая зимовка считалась подвигом. А сейчас на полярных станциях работают не герои, а обыкновенные люди. Героями стали космонавты!.. Хотя Арктика за сорок лет не потеплела ни на градус, изменились оценки трудностей. То, что раньше называлось подвигом, сейчас называется нарушением техники безопасности…
Он видел, как недоуменно морщится парторг, как переглядываются молодые ребята в первом ряду, и ему стало смешно — пригласили выступить героя, а он вовсе не герой!.. И чтобы как-то сгладить неловкость, он торопливо заговорил занудным голосом о том, что в жизни всегда есть место подвигу, и парни в первом ряду принялись лузгать семечки, а парторг согласно кивнул, облегченно вздыхая.
Потом Смоляков припомнил разные смешные случаи из жизни полярников и поблагодарил за внимание. Ему вежливо похлопали, но вопросов не стали задавать, и уже заиграла на улице радиола, молодежь потянулась к выходу из клуба. Директор школы пригласил гостя поужинать. Смоляков с сожалением подумал о том, что придется пить водку, закусывать разносолами, ночью опять разыграется язва, и пошел следом за директором. Председатель колхоза, только что вернувшийся с поля, уже сидел в беседке школьного сада, негромко обсуждая с парторгом какие-то свои дела. На деревянном столе в окружении обильной закуски красовались две бутылки армянского коньяка.
Как водится, потолковали о политике, о расширении торговли с капиталистами — нужное дело, с кем торгуешь, воевать не станешь! — и вскоре, незаметно осушив обе посудины, парторг с председателем колхоза уехали на газике по домам. Директор школы намекнул, что не худо бы и продолжить, но Смоляков сослался на язву и тоже ушел.
Проходя мимо клуба, он замедлил шаг. Гремела радиола, на скупо освещенном асфальтовом пятачке танцевали несколько пар. Сбоку тесной кучкой стояли парни. Здесь, не таясь, курили даже малолетки. Стайка девушек расположилась на противоположной стороне танцплощадки.
И тут он заметил ее. Одна, без подруг, она сидела на неуклюжей садовой скамейке, в стороне от танцующих, и смотрела на Смолякова. Он лениво бросил сигарету под ноги, растоптал, поглядывая на парней, и пошел приглашать девушку на танец, внутренне напрягаясь и ожидая неминуемого отказа.
И во время танца — это было старое танго «Скажите, почему…», — когда Смоляков торопился заговорить девчонку, уверить ее в том, что он герой-полярник, приворожить, не отпустить ни на шаг, никому не отдать, Анюта смотрела на него широко раскрытыми глазами.
И все полетело кувырком! В первый день Смоляков должен был читать лекцию, во второй день его обычно возил по полям главный агроном, а вечером он собирался поиграть в шахматы с директором школы… После первого танца с Анютой все планы изменились.
И вот теперь немолодой мужчина, вспотевший от натуги, едва плетется на велосипеде по пыльной жаркой степи в поисках каких-то там травинок… Ковыль нужен, ковыль…
Ну, не смешно ли?..
После танцев они пошли к деревенскому пруду, сидели рядом на бревне, слушая оглушительную перекличку лягушек, и когда он попытался обнять ее за плечи, она испуганно вздрогнула и напряглась всем телом. Смоляков понял, что она совсем еще ребенок и ничего-ничего не знает… И он убрал вдруг обессилевшую руку, срывающимся от волнения голосом стал читать стихи. Он знал много стихов, заучивал их долгими нудными вечерами на полярной станции.
Потом они пошли гулять в степь, и уже под утро, проводив Анюту домой, Смоляков неуклюже обнял ее и поцеловал.
Целоваться она тоже еще не умела.
Малыш…
У нее все впереди. Сдала экзамены в университет и отдыхает у бабушки в деревне. Скоро начнутся лекции, семинары, коллоквиумы, появятся длинноволосые друзья, умеющие складно трепаться о смысле жизни и о проблемах сексуального воспитания, и забудешь ты старика Смолякова… Да и надо ли помнить? У девчонки своя жизнь, у тебя — своя. Может, нескладная и не совсем веселая, но — своя.
А что такое солитудо?..
Это трудно объяснить словами. Для того чтобы понять, надо самому попасть однажды на крошечный остров в Ледовитом океане и прожить целый год в окружении трех мужчин, привычки которых известны тебе лучше, чем им самим, когда знаешь наперед все, что они скажут или подумают через минуту или через неделю… Надо почувствовать самому, как это бывает, когда зимовка осточертеет настолько, что кажется — все, конец, кранты, больше не могу, не хочу, проклинаю!.. И тогда тебя с головой окунают в работу, и ты перестаешь замечать смену дней и недель, работа, только работа, будь она благословенна и проклята, работа, с утра до ночи только работа — гидропост, метеоплощадка, склад, жилдом, аврал, и после аврала снова на вахту, сводки, отчеты, таблицы, графики… И ты постепенно успокаиваешься и потом уже сам помогаешь кому-то, и вдруг — как дар небес, как избавление и искупление, — в один прекрасный (как тогда казалось) день на остров прилетает смена Мирошникову и Бородуллину — две выпускницы гидрометтехникума, и Пашка Лобов моментально влюбляется в высокую черную Свету, а тебе кажется, что лучше низенькой хохотушки Тамары бог не создавал женщин, и ты был искренен, все от бога, и на Диксон полетели две радиограммы, и с того дня на острове жили уже не четыре зимовщика, но две семейные пары.
Тогда это казалось настоящей любовью. С одной зимовки — на другую, отпуск в Крыму, нет никого краше Тамары, снова остров, и санрейс, когда была подвижка льда и полосу изуродовало торосами, прилетел военный вертолет, капитан-хирург принял роды, а вторые роды были уже в Москве, через три года, теперь Михаилу одиннадцать лет, Борьке восемь. Знакомые помогли устроить Тамару в управление, переписывать какие-то бумаги (очень удобно, почти в центре Москвы, во время обеда можно осмотреть все магазины), кооперативная квартира в двух шагах от метро, с балкона чудный вид, на полу шкура медведя, портрет Хемингуэя на стене и в холодильнике свежее пиво. Зимовки уже не тяготят, работа стала привычной, размеренной, появились мысли о близкой пенсии. А папки с материалами для диссертации пылятся на антресолях, пусть их пишут кто помоложе да побойчее, мы и без этого как-нибудь живем, не жалуемся, нам хватает. Предложили поехать в Антарктиду синоптиком — отказался, а проще сказать — сдрейфил. Столько лет не брал в руки специальную литературу, позабыл почти все… Борис Романенко вернулся из Антарктиды с назначением на должность начальника радиометеоцентра — ну и пусть, а мы в начальники района и не рвемся, нам карьера ни к чему!..
Полтора месяца назад Смоляков случайно встретил в Ленинграде Пашку Лобова. Пашкой его уже трудно было назвать — научный сотрудник института Арктики и Антарктики, кандидат географических наук, и прочая, и прочая, благородная седина, намечающийся животик, солидный портфель с монограммой. Зашли в какое-то кафе на Невском отметить встречу, официантки подлетели — здравствуйте, Павел Петрович, почему забыли нас, Павел Петрович, осетринки не угодно ли?.. С метрдотелем за руку здоровался… После трехсот граммов коньяку Пашку повело, и он растроганно вспоминал их первую зимовку, жаловался на нынешнюю нервотрепку, порывался опять лететь на Север — возьми меня, Смоляков, рядовым метеорологом возьми!..