Впереди волков не было, и он побежал к берегу, оглядываясь на бегу, — волки копошились, черным клубком сгрудившись вокруг убитого вожака.

«Ну, кажется, пронесло… Спущусь на реку, а там уже дом…»

Кровь с силой колотила в висках, в такт бегу, в такт дыханию, в такт мыслям… У-шел, у-шел… С ве-тер-ком…

Ух, спуск!..

На том берегу горит огонек в окне.

Речушка вся — десяток метров, и дом, вот он…

Ленков вначале не понял, что произошло, — нога попала на кочку, его круто занесло вправо, послышался треск ломающейся лыжи, глухой удар в бок, искры из глаз, снег за шиворот, и острая боль в левом плече. А сзади по крутому склону, один за другим, вздымая глубокий снег, в вихрях снежной пыли, захлебываясь утробным рычанием, сыпались и сыпались волки…

С трудом поднявшись на ноги, Ленков наклонился, чтобы отстегнуть сломанные лыжи, повернул голову и увидел совсем близко горячий оскал волчьей пасти. Заматерелый зверь проскочил в полуметре от него и остановился, ожидая подмоги. Ленков выстрелил ему в голову, и волк упал, судорожно дергая лапами.

Крепления отцепились, и Ленков, увязая по колено в шуршащем снегу, пошел к берегу. Волки неумолимо приближались. Выбросив стреляные гильзы, Ленков провел рукой по патронташу, еще раз провел, но рука не ощущала гладких тяжелых головок медных патронов, скользила по пустым гнездам. Это был конец. И тогда, выматерившись, Ленков перехватил ружье левой рукой, за ствол, как дубину. Рука была вялой, едва удерживала оружие на весу. Правой рукой Ленков нашарил нож, вытащил его из ножен, перехватил лезвием вверх и пошел вперед, медленно переставляя гудящие и ноющие ноги, по-бычьи склонив голову. До избушки оставалось всего двадцать шагов, девятнадцать… восемнадцать… еще два шага… пятнадцать…

Выстрелы раздавались рядом с избушкой. Блажевич торопливо сунул ноги в валенки, натянул на голову шапку и побежал к двери, на ходу срывая с гвоздя карабин.

В лунном свете, пробившемся из-за облаков, он увидел, что по заснеженной реке идет человек без лыж, окруженный сворой рослых собак. Блажевич подбежал к самому берегу, стараясь разглядеть идущего, потом до него враз дошло, что собакам взяться неоткуда, и жуткий страх захлестнул рванувшиеся было ноги — волки! Сдавленно крикнул:

— Юрка!..

Человек на льду с трудом поднял голову, зашагал быстрее, опираясь на ружье. Несколько волков прыжками понеслись к берегу. Блажевич торопливо прицелился, выстрелил, еще, еще!.. Один волк упал, второй завертелся на месте.

Дрожа от возбуждения, Блажевич стал перезаряжать карабин и краем глаза увидел, как огромный волчище вдруг прыгнул на согнувшегося Ленкова, и в тот же миг на льду образовалась неразличимая серая масса, не было ни человека, ни волков, что-то копошилось, урчало, потом раздался нечеловеческий крик, клубок тел катился к берегу, от него отделились три волка, помчались к Блажевичу, а патрон не лез в патронник, перекос! — и волки рядом… Он не помнил, как очутился уже за дверью избушки.

Оказавшись в темных сенях, он услышал судорожное дыхание зверей под самой дверью и быстро накинул на щеколду задвижку, потом бросился в избу, расшвырял тряпье в изголовье нар, нашел кобуру, расстегнул. Теплая рукоятка ракетницы удобно легла в ладонь.

Выйдя в сени, Блажевич услышал, как скулят и рычат волки, разбил ракетницей окно, сунул туда руку и выстрелил вниз. Гулкий хлопок, шипение, волчий лай… Перезарядив ракетницу, он выстрелил вверх и прильнул к окошку. Зеленая ракета осветила черные кусты на берегу, искрящийся снег и клубок тел, шевелящийся на льду.

Он почувствовал, как слабеют ноги, и сел на пол. Вскоре шум на реке стих.

Блажевич вошел в избу, обводя глазами низкий потолок, прокопченные стены, нары с набросанным на них тряпьем, стол и грубо сколоченный табурет. Силясь понять, что произошло, Блажевич остановился посреди избы, обхватил руками голову — что?! Непоправимое и страшное, еще не до конца осознанное, еще пугающее, но уже случившееся. Патрон!.. Если бы не перекосился тот патрон, все было бы, все могло бы быть не так… Если бы Юрка был на лыжах, если бы он раньше выбежал из избы, если бы…

Это был сон, страшный, дурной сон. Но сейчас он проснется, и окажется, что все не так: Юрка пришел из тундры, пусть без песцов, но живой и голодный. Ввалился в избушку, рыча от удовольствия, сел перед печкой, проклиная мороз и хитрых песцов, которые не идут в капканы. Надо открыть ему дверь, она закрыта на задвижку и на щеколду и еще на тяжелый засов… Будто во сне, Блажевич вышел в сени, открыл все запоры, прислушался, не раздастся ли скрип лыж… Тишина, гулкая, пронзительная тишина… Под полом начала тихонько скрестись замерзающая мышка. Из разбитого оконца потянуло холодом, обожгло щеку.

Выйти из дома Блажевич отважился лишь в середине следующего дня, когда тундра осветилась низким багровым солнцем. На льду реки застыли три волчьих трупа и еще что-то, огромное, черное, страшное.

Блажевич поправил за спиной карабин и побежал на лыжах вниз по реке, торопясь засветло добраться до ближайшего зимовья.

Назад он прилетел на вертолете. Подавляя тошноту, помогал участковому милиционеру и председателю колхоза перенести в избу останки Ленкова. В избе их ждал пожилой врач.

Потом Блажевич давал какие-то показания, писал какое-то объяснение и все просил, чтобы они побыстрее улетали с этого места. Но вылет откладывался до тех пор, пока милиционер не прошел весь путь Ленкова, до того места, где его окружили волки. Вернувшись из тундры, милиционер притащил двух волков, председатель колхоза быстро снял с них шкуры.

На фактории Блажевич сдал заготовителю все шкурки песцов и пять волчьих шкур сдал тоже. Денег ему хватило, чтобы покрыть аванс, взятый в колхозе перед началом охоты, и на билет до Ленинграда.

Три дня, пока не прилетел рейсовый самолет, Блажевича можно было с утра до ночи видеть в столовой, где он бутылку за бутылкой в одиночестве пил спирт. Иногда, поймав на себе чей-нибудь взгляд, Блажевич кричал на всю столовую:

— Чего глядишь?! Не виноват я, не виноват!.. А не веришь, пойди спроси участкового!.. Карабин, понимаешь… Патрон… Не виноват я…

На него смотрели с жалостью.

Старики сказали, что сегодня солнце выглянет из-за горизонта в последний раз, и Тамара, боясь пропустить эти краткие минуты, сразу же после обеда ушла на высокий берег реки. Там она выбрала удобное место, откуда хорошо была видна розовая кромка неба, села прямо в снег и стала ожидать восход.

Она второй раз в своей жизни провожала солнце и уже знала, что на этой долготе поясное время отличается от истинного на сорок шесть минут и что солнце на этой широте в последний раз восходит не на востоке, а на юге. Через два с половиной месяца оно снова покажется в той же точке горизонта. Тогда будет большой праздник и в тундре, и в поселках. А в райцентре электромеханики передающей радиостанции облепят самые высокие антенны, и все будут завидовать им, потому что они не только первыми увидят багровый край солнечного диска, но и на несколько секунд дольше, чем с земли, будут наблюдать закат.

Из-за крутого поворота реки вылетела оленья упряжка. Тамара привстала, стараясь разглядеть каюра. Это мог быть либо Алешка, тундровый почтальон, либо бригадир соседней бригады рыбаков. В ту же минуту Тамара спохватилась, что упряжка может быть послана за ней, вскочила на ноги и крикнула:

— Эге-гей, я здесь!..

Каюр поднял голову, заметил Тамару и направил упряжку к берегу, остолом притормаживая нарты.

— Здравствуй, доктор Тамара! Приглядевшись, Тамара узнала Гришу Лаптандера, колхозного зоотехника. Значит, оленеводы кочуют поблизости. Уж не заболел ли у них кто-нибудь?

— Здравствуй, Гриша! По мою душу приехал, а?

— Что? — не понял Гриша, втыкая остол в твердый наст.

Олени стали как раз напротив того места, где сидела Тамара. Гриша спрыгнул с нарт и стал ловко взбираться по крутому откосу. Оглянувшись, Тамара увидела, что солнце уже выглянуло узким красным серпом над тундрой и скользит вдоль горизонта, с каждой секундой уменьшаясь в размерах. Багровыми искрами вспыхнул снег, и вскоре в том месте, куда провалилось солнце, осталось лишь ровное рубиновое марево. Вот и все. Облака еще некоторое время будут окрашены небрежными малиновыми мазками, а потом и они станут непроницаемо серыми. Наступила полярная ночь. Еще светло, как будто солнце всего на минуту скрылось за облаками, еще похоже на обыкновенный пасмурный день, но это только кажется…