Волк, в которого я стрелял, исчез: спрыгнул или упал в невидимую часть ложбины. Остальные пять-шесть по-прежнему стоят на дороге, застыв, как древние истуканы вокруг степной могилы. Патронов только четыре… Но когда еще встретишь такую близкую неподвижную мишень? Прицелился вперекидку с одного волка на другого — быстро-быстро — и выпалил подряд всю обойму.
Волки рассеялись, кинув одного. Он крутился на передних лапах, волоча простреленный зад.
— Заходи против меня. Я прикладом1 Стоит на таких порох тратить! — крикнул я молодому спутнику, будто у меня еще много патронов.
Парень забежал к волчьему заду. Зверь круто повернулся, барабаня передними лапами, как брошенный в воду щенок. Подкравшись, я ударил синеглазого прикладом в затылок. Зверь дернулся, перевернулся. Опять поднял приклад. Удар пришелся матерому по вытянутой морде — в кончик носа. Конец.
Мы возвратились с убитым волком, бросили его у юрты и пошли к скоту. Люди охали, обступив коров. У двух телок были порезаны икры, у коровы изодрано вымя. Один волк все-таки поплатился. Парень доложил: притащили. Все кинулись посмотреть синеглазого. Там уже ликовали аальские собаки. Когда нужна была помощь и защита, они прятались под вьюками, а теперь плясали, как победители. Тщедушные дворняжки, жалкие трещотки!
Хозяин юрты стукнул каблуком по черной морде волка и пробасил:
— По всем правилам… Душегуб!
Я посмотрел на ликующих собачек, у которых, как говорят, отваги хватает лишь вынюхивать погасший пепел или высохшее озеро, и увидел рядом с ними, как живого, моего старого Черликпена.
Ночью говорили о волках, о том, как пережить зимнюю стужу.
Проснулся я рано: в прорехах едва брезжил рассвет. Решил осмотреть то место, где мы давеча стреляли по волчьей стае. Первый синеглазый, вцепившийся в корову, был здесь, когда моя пуля впилась в него. Он оторвался от коровы и куда-то исчез. На земле, под инеем — кровь. Значит, зверь действительно был ранен. Я пошел по следу, взбежал на гребешок и увидел: внизу, на равнине, застыл, привалившись к валуну, второй волк. Ну и обрадовался я! Приволок второго. Сдал хозяину:
— С этого тоже возьмите себе шкуру.
Хозяин рад — за коров и за себя: нет больше двух кокаев [60], а есть шкуры — большие и добротные.
— Вот утешили, — сказал он, прижав руку к сердцу, по-детски старательно кивая головой, — а то где бы я нашел денег за пропавших коров? Этими шкурами хоть не совсем, да прикрою убыток. Спасибо, сынок. Счастливый будешь.
Перед моим отъездом старик опять заменялся:
— Доброй дороги, мой сын. Вот это… — он вынес аркан — увесистую связку блестящих колец, пахнущих только что выделанной кожей, — и подвесил в тороках у меня за спиной. — Мужчине, я думаю, для хозяйства лучше всего аркан. Хотя бы этот. Пусть он будет моим подарочком.
Спустя два дня мы были в Хем-Белдире. Я сдал в казну все, что привезли из Даа-хошуна, и пошел докладывать Тактан-Мадыру… В конце доклада поклонился:
— Прошу меня простить. На дороге между Ийи-Талом и Оттук-Ташем, когда ночевали, коровье стадо облепили волки. Я выпалил мои патроны. Как мне получить новые патроны, чанчин [61]?
Совсем неожиданно к Тактан-Мадыру вернулся дар связной речи. Он по-прежнему выплевывал слова, но уже не вразброд.
— Как получить? Так и быть, распоряжусь: сначала тебе дадут пятьдесят шаагаев, а потом патрончиков — ровно пять штук. Человеку тут обиды совсем нет: за один патрон — только десять шаагаев — небось недорого. Понял, черепаха?.. Страшновато? А виноват кто? Коли в самом деле страшно шаагая, надо принести чего-нибудь. Понимаешь? Может быть, поладим.
Я подумал: «Ну, как его усовестишь? А вытерпеть пятьдесят шаагаев не так-то легко», — и сказал:
— За моих волков я получил аркан в двенадцать кулашей [62]. Можно?
— Аркан? Ишь ты! А волков привезти нельзя? Смотри в другой раз попадется что-нибудь интересное — привози, такой обычай у всех стрелков. Ну, иди.
Я сбегал за арканом и подал Тактан-Мадыру. Тот развязал, промерил — двенадцать кулашей! — и опять смотал. Потом всунул затейливый ключ в один из ларей, поднял крышку, уложил аркан и выдал мне из того же ларя пять патронов:
— На, черепаха! В другой раз пеняй на себя…
Так закончилась моя первая служебная командировка.
Не скажу чтоб урок Тактан-Мадыра научил меня уму-разуму. По-прежнему было неясно, как сделать, чтобы в другой раз хотя бы не пенять на себя. Конечно, было бы лучше всего арканом в двенадцать кулашей связать по рукам самого Тактан-Мадыра.
Глава 5
Буква с перекладиной
Несколько суток я оставался на месте. Хорошо было прохаживаться по Хем-Белдиру, сознавать, что ты куда-то ездил, что-то сделал, а теперь можешь вовсю отдыхать от волнений, одолевающих всякого юнца в тревожной дороге.
Хем-Белдир того времени состоял из нескольких домиков. Наш давешний коричневый дом, где молодых цириков благословляли судуром, в то время был самым большим. За ним вниз по Енисею был дом посла Советской России, окруженный молодыми тополями, и еще около десяти домов — побольше и поменьше, как в Сарыг-Сепе, но раскинулись они гораздо шире, в промежутках между ними желтели пустыри с кустиками караганника.
В один из таких дней, когда я прохаживался мимо, я увидел, что в нижней части города, у деревянного дома, где сейчас одно из отделений Кызыльской больницы, собрались молодые парни. Я подошел и встал у входа.
— Эй, таныш, заходи, заходи, — кивнул, заглядывая мне в лицо, русский парень с остриженными волосами и веснушчатым носом.
Я шагнул. Парень опять кивнул, приветливо щурясь:
— Проходи, проходи.
Я вошел и увидел много молодых парней — человек пятьдесят. Одни чистили ружья, другие оправляли постели, а несколько человек что-то рисовали на листе бумаги.
В дверях появился высокий человек средних лет. Из-за стола сразу вскочил резвый парень с красной повязкой на правой руке и с шашкой на желтом ремне:
— Взвод, сми-и-ир-нэ!
Вместе с парнем вскочили и вытянулись все остальные.
— Вольно, — сказал вошедший. — Продолжайте. Тем временем ребята, которые возились с листом бумаги, кончили свое дело и, переглянувшись, прикололи его к стене. Тут же у вывешенного листа собрались все остальные. Раздался дружный смех.
Над кем? Может быть, надо мной? Нет, нет. На меня как раз не глядели. Потихоньку я подошел тоже и стал смотреть на разрисованную и исписанную бумагу. Посредине была смешная картинка: парень приставил ружье к стене, а сам заснул! Часовой! Я засмеялся.
Высокий товарищ положил руку на мое плечо.
— Читаешь стенную газету? Грамоту одолел?
— Не умею, — смутился я.
— Научим. Гляди-ка. Вот видишь? — Он провел по букве указательным пальцем. — Буква-растопырка. С перекладиной посредине. Буква «А».
В самом деле, буква на что-то похожа. Скорей всего — на жерди чума. Перекладина посредине. А поют ее: «а-а-а».
Повторяю вслух:
— Буква «А».
Мой учитель подозвал одного парня и велел ему принести книгу. Букварь. Откинул влево два листа. Нацелился на букву и обвел пальцем:
— Та самая — буква «А». Вот растопырка. Вот перекладина — «А».
Он постоял немного в раздумье, оправил на мне рубаху. Потом спросил:
— Это что?
— Это «А».
— Молодец. Приходи каждый день к нам. В это же время. Научу тебя грамоте. Пока заучи только одну вот эту букву. Как читать и как писать.
Тут учитель выдал мне на руки тоненькую тетрадь, карандаш и книгу — букварь.
Такой подарок человек получает один раз в жизни — если ему посчастливится его получить.
Только в сказках такие люди, как я, умели читать и писать. Паренек-пастушок, получив три знания, победил хана и не позволил ему рубить людям головы.
Я спрятал за пазуху подарок моего нежданного учителя, крепко прижал к сердцу: